Победители Первого альтернативного международного конкурса «Новое имя в фантастике». МТА-V

Рэм сидел напротив и был явно не в себе. Он вертелся, слишком много ел, то и дело, как волчонок, исподлобья поглядывая на меня. Наконец он не выдержал и начал разговор первым:

– Ромул, не лети! Зачем тебе лететь? Здесь так хорошо, ты – вождь, тебя любят, у тебя есть я…

– Послушай, Рэм, не дури. Мы полетим вместе. Поверь, это очень важно. Я даю слово, ты вернёшься на Урию. А сейчас прошу тебя, соглашайся!

– Нет, брат, я останусь, я должен остаться.

– Рэм, не забывай, ты – человек. Пусть ты родился на Урии, но твоя планета – Земля!

– Э-э, какой я человек? Во мне течёт фиолетовая урийская кровь. Я никогда не стану одним из вас, да и не хочу этого. Помнишь, ты пошёл прочь, чтобы не видеть смерть борУ? Так вот, старый Лиу сказал мне тогда: «Когда-нибудь Большой брат захочет вернуться на небо, он будет звать тебя с собой, но тебе нельзя. В твоём сердце течёт урийская кровь. Есть предание, которое мы храним уже много Великих падв[2 - Падва (сокр. от «Гуди-падва») – индуистский праздник Нового года. Гуди-падва празднуется в первый день прибывающей луны месяца чайтра по индуистскому календарю и знаменует приход весны.], выслушай его». И он рассказал мне, как однажды на Урию спустился с неба такой же Большой драго[3 - Драго (урийск.) – пришелец.]. Но это был жестокий драго. Он заманил одного из наших братьев в жилище летающего дра(го)кона, распахнул страшные огненные пасти и умчался на небо. Небесная птица Ао рассказывала, как ужасно страдал наш брат вдали от Урии и как он умер, потому что его кровь потеряла цвет надежды…

Рэм первый раз за вечер не таясь посмотрел мне в глаза.

– Фиолетовый цвет – это цвет надежды! Теперь ты понимаешь, почему я не могу лететь с тобой?

Он замолчал, обдумывая что-то.

– Но я могу дать тебе свою кровь, и ты создашь там, на Земле, другого Рэма! Дать?..

По горестной интонации, с какой Рэм предложил мне свою кровь, я почувствовал всю меру его горячей привязанности ко мне.

– Нет, Рэм, – ответил я ему. – Если я покажу людям возможности урийского фиолета, не знаю, насколько правильно они это воспримут. Астронавта, о котором говорил старый Лиу, звали Роберт. Роберт Скарлей. Это был действительно «жестокий драго». Он плохо кончил. Впрочем, не о нём речь. Но я не поручусь за то, что среди многих миллиардов землян не найдётся по крайней мере ещё один такой драго. Вы все славные фиолетовые ребята. – Я сглотнул подступивший к горлу ком нежности. – И дай бог, чтобы человек или иной покоритель Вселенной подольше не лез к вам со своим любопытным и алчным разумом…

Рэм затаив дыхание слушал меня. Казалось, он старается запомнить каждое сказанное мной слово. Я обнял его, встал из-за стола и вышел на площадку трапа. Ливень стих. Ночное урийское небо походило на полог огромного шатра, прошитый драгоценными сверкающими нитями. «Где-то, – подумал я, – среди них таится и моя нить. Земная старушка Ариадна расплела свои седые косы на тысячи галактических орбит. Люди свили из её серебряных седин сотни межпланетных узелков-станций. Конечно, негоже мне оставлять волосок старушки неприбранным. Нить надобно скатать в клубок и вернуть по назначению.

А как же Рэм? Может, я не прав и в его присутствии рядом просто ищу личную выгоду? Но ведь он – это я. Я?..

Да, Ромул, он – это ты! До сих пор ты старался быть благом для урийских поселян, что же останавливает тебя теперь? Будь добр, твори добро до конца! Не кради бесценное семя Земли, пусть прорастает оно среди фиолетовых чудес!

Наступит время, потомки Рэма и твои правнуки встретятся на далёкой планете по имени Надежда. Они пройдут по её каменистым склонам, наблюдая причудливое сочетание тверди и неба как ещё один пример великого галактического многообразия!

– Ромул, видишь ту светящуюся точку? Это – моя Урия! – скажет один из них, указывая на крохотную звёздочку, мерцающую над острием горы.

– Конечно, Рэм, – улыбнётся другой, – отлично вижу, но это – Земля!

– Ты прав, – задумчиво ответит первый, – ведь мы на планете Надежда…

Фаддей Альхов

Поэтическая версия восточной легенды: О Великом Властелине Шухая

Железная поступь ХХI века неумолимо меняет лик планеты, и столь же неумолимо нарастает угроза её экологии, всему сущему на земле: людям, фауне, флоре. Но как сохранить извечную гармонию в этой триаде, как уберечь от утухания саму землю с её величием и красотой? Ответить на этот вопрос вместе с учёными и мыслителями стараются и мастера слова – поэты и писатели.

В центре этой проблемы и поэтическое сказание Альфреда Хобера о мудром охотнике Тун Ли и владыке тайги – тигре Великом Ване. В основу сказания положена и поэтически осмыслена повесть «Великий Ван» Николая Байкова (1872–1958), изданная в 1936 году в китайском Харбине. И, не обратившись к творчеству певца легендарного Шухая («Лесного моря»), нельзя, пожалуй, во всём его величии увидеть, услышать и понять колдовскую прелесть таёжного мира. Ещё в школьные годы у Коли Байкова проявилась истая любовь к природе, увлечение царством животных и растений. А встреча его, пятнадцатилетнего подростка, с великим русским путешественником Н. М. Пржевальским стала судьбоносной. «Русский богатырь-землепроходец» подарил юному другу свою книгу «Путешествие в Уссурийском крае. 1867–1869» с дарственной надписью, сказав при этом: «Возьми эту книгу и постарайся её дополнить».

И сталось так, что в 1901 году недавний юнкер Н. Байков оказался в Маньчжурии, в Заамурском округе пограничной стражи Китайско-Восточной железной дороги (КВЖД). А потом – после Октябрьской революции, в годы Гражданской войны, – волей судеб Н. Байков, не принявший власть большевиков, оказался в Белой армии, с остатками которой он в октябре 1922 года снова попал в Маньчжурию. Здесь-то, в Харбине, и проявился у Байкова с особой силой талант натуралиста, который счастливо сочетался с художественным даром, а трезвый рассудок учёного – с поэтическим видением мира. По словам биографа Н. Байкова Кима Рехо, «логос и поэзия, дополняя друг друга, слились в его творчестве».

Повесть «Великий Ван» принесла Н. Байкову мировое признание. А известный японский писатель Кикути Канн назвал её «первоклассным произведением мировой анималистической литературы». В книге содержится и ключ к разгадке той популярности, которой она до сих пор пользуется на Дальнем Востоке, особенно в Японии.

Для отечественного читателя байковский шедевр фактически вплоть до наших дней остается неизвестным: идеологические вериги времени крепко держали его в своих объятьях все долгие семь десятилетий. И, чтобы понять сущность и прелесть хоберовского поэтического сказания о Великом Ване, нельзя не обратиться к повести Николая Байкова.

История тигра – владыки маньчжурских лесов и гор, его жизнь от рождения до смерти – таков сюжет повести. Таёжные жители называют его Великим Ваном потому, что на широком плоском лбу тигра ясно вырисовывались очертания иероглифа Ван («царь»), а на затылке – Д («великий»). А сам замысел повести возник у Байкова, несомненно, под влиянием пленившей его восточной легенды о Великом Ване, в котором воплотился Горный Дух, царящий над природой. «Душа великого человека, – гласит эта легенда, – совершает цикл своих перевоплощений, поселяется в теле Великого Вана, а с его смертью переходит в цветок лотоса, невидимый для смертных, и пребывает в нем до полного очищения и слияния с мировой душой Вселенной».

Восточный колорит повести завораживает читателя, однако манера изображения и само её философское видение было непривычно для восточного читателя той поры. И ещё, что особенно важно, восточный художник созерцает природу в состоянии вечного покоя; он стремится передать её «настроение», его мало интересует зрительный эффект. Байков же изображает различные сферы зримого мира, передает все волшебные оттенки музыки леса. «Байков был превосходным художником-пейзажистом… Его пейзаж отличается объемностью, тогда как восточные читатели привыкли к одномерности изображения» (К. Рехо). И такое буддийское миросозерцание приводит к тому, что человек в природе обезличивается, растворяясь в ней; он часть природы, живет её настроениями, не внося в неё своих чувств. Один из знатоков буддийского миросозерцания С. Елисеев так истолковывает его: «В силу такого взгляда японец не мог обратиться к природе как к чему-то живому, себе подобному… Описывая природу, сравнивая себя с нею, он стремился войти в неё. С собою он природу не сравнивал и её не очеловечивал».

По-иному видится это Н. Байкову: он персонифицирует природу. Для него «лесное» общество – это своеобразный слепок человеческого общежития. Деревья и звери «думу думают»; их настроения изменчивы, как и человеческие чувства. Известно, что особый культ тигра на Дальнем Востоке связан с преклонением древнего человека перед грозной, сверхъестественной силой этого гигантского зверя. Тигр внушал страх и ужас, власть его была неограниченной. Байков же переосмысливает восточную легенду: если в той природа поглощает человека, властвует над ним, то Байкову дорога идея самоценности человеческой личности. Два существа в повести названы великими: это – Ван и старик Тун Ли, таёжный охотник, «читающий язык зверя, понимающий его душу». Они поставлены рядом, наравне, и на их взаимоотношениях автор стремится проверить свою сокровенную идею о мировой гармонии.

Тун Ли живёт по законам природы. С владыкой гор он дважды сталкивается на таёжной тропе: «Взгляды человека и зверя встретились. Расстояние сокращалось. Решительность и уверенность движений, несокрушимая воля, светившаяся в его взоре, импонировала царю тайги, и он пощадил старого ветерана, как и тогда, уступив дорогу… В сознание его проникло неведомое дотоле чувство уважения к человеку, проявившему сильнейшую волю и присутствие духа. Он был подавлен этой волей и побежден превосходством высшей духовной силы».

Выходит, что человек – царь природы? Нет, автор «Великого Вана» спорит с этим современным мифом: Ван уступил старику Тун Ли дорогу потому, что уважал его. Однако уважение Вана к человеку очень скоро поколебалось. Какой-то охотник, пользуясь хитроумными силками, убил его молодую подругу. Тигр мстил охотнику, когда видел его безумные, полные ужаса глаза: и владыка леса потерял уважение к царю природы. Нет, и тут Байков не согласен с таким принижением человека. И он рисует неприглядную картину надвигающейся на тайгу великой беды: «Появились новые «пришельцы», построившие «железные тропы» и пустившие по ним своих «послушных чудовищ»… Насмотревшись вдоволь на невиданное для него зрелище железнодорожной станции с её ослепительными звуками, поглощающими знакомые ему звуки тайги, Ван встал и заревел долго и протяжно, как бы жалуясь и в то же время угрожая могучему врагу». В этом реве зверя слышится и щемящая тоска автора по умирающей красоте Шухая – лесного моря – под натиском железного века. Да, нарушен веками создававшийся порядок в Шухае. Потеряно жизненное пространство звериного царства и растительного мира. Исчезает и дивная музыка звериных ночей. Безмолвствует превращенный в пустыню Шухай. Началось великое противостояние человека и зверя.

И тогда вновь возникает фигура Великого Старца Тун Ли. На совещании старейшин Шухая он говорит, что надо умилостивить Горного Духа, принести Великому Вану человеческую жертву. Он уверен, что спасение – не в противостоянии, ведущем к взаимному истреблению. Ради этого Тун Ли решил пожертвовать собою. В последний раз он встретился с Великим Ваном на месте жестокой схватки охотника и зверя. Смертельно раненный осколком разрывной пули, тигр готовился нанести страшный удар врагу. В этот роковой момент между ними встает фигура старца Тун Ли. Он пришел сюда выполнить свой обет и принести себя в жертву, как того требовал Закон тайги.

Ван был поражён и озадачен. Он помнил первую встречу с Тун Ли, когда уступил ему дорогу. И теперь, «поняв его чистые помыслы», Ван должен сойти с его пути. И он сошёл. Из уважения к Человеку. Старик долго шёл по следам уходящего Вана. Наконец зоркие глаза его увидели фигуру могучего зверя, неподвижно лежащего на вершине утеса.

Смерть Вана величественна. В самой его смерти – выражение спокойствия, красоты и силы: «Солнце багрово-красным шаром опускалось в туманную марь горных далей. Косые лучи его бросали кровавые блики на утёсы, скалы и голову хищника, неподвижную, как гранитное изваяние. Могучая фигура его возвышалась над хребтами гор».

Но, следуя легенде, Байков пишет, что Ван не умер – он заснул глубоким сном. «Настанет время, когда Великий Ван проснётся, и могучий голос его прокатится по горам и лесам, рождая многокрасочное эхо. Небо и земля содрогнутся, и пышно расцветет прекрасный цветок священного лотоса». Байковское видение сущего в отношениях человека с природой очень созвучно видению его одногодки – славного писателя В. К. Арсеньева (1872–1930) в документально-художественной повести «Дерсу Узала», написанной тринадцатью годами раньше. Тун Ли – это собрат Дерсу Узала, и оба они – дети природы, страстные защитники и хранители волшебного таёжного мира.

Проницательный читатель, безусловно, обратит внимание на два немаловажных момента байковской повести – её пролог щедро напоён жизнью: «Была ранняя весна. Тайга ожила, и буровато-серый фон её зеленел молодою листвой и изумрудом юных побегов…», но как жесток эпилог: «Пустыня безмолвствовала». И согласитесь, разве не стало сегодня еще более актуальным байковское предостережение о нарастающей угрозе всему человеческому роду?

А написана-то повесть «Великий Ван» в те годы, когда не только в нашей стране, а, скорее, во всем мире господствовала мичуринская максима: «Мы не можем ждать милостей от природы, взять их у неё – наша задача». А в Америке, охваченной жаждой наживы, на заводах Форда на каждом станке красовалась пластинка с издевательской надписью: «Рабочий, берегись машины! Бог создал человека, но не создал запчастей к нему».

* * *

А в поэтическом сказании Альфреда Хобера древняя восточная легенда, по-своему осмысленная Николаем Байковым, получила свое поэтическое воплощение: но это не просто ее пересказ, а сказ «о величии великих, о добре и зле в их жизни». Поэзия – это творческое упоение. Поэт верит: гены добра в схватке со злом, пронизавшие легенду, неодолимо врачуют сердца и души читателей; об этом – напутственные строки поэта:

Всем вам будет мёд целебный
В час мучительных исканий;
Станет умиротвореньем
Во чреде раздумий трудных;
И спасительной молитвой
В час свободный созерцанья…

И стал хоберовский сказ своеобразным поэтическим гимном во славу Человека, хранителя извечной гармонии мира:

Лад, гармония, согласье —
Основной Закон Шухая,
И ему все подчинялись,
Жили, как велел Закон…
Жили, жизнью наслаждались,
Много знали друг о друге
Человек и Тигр таёжный —
Ван Великий и Тун Ли.

Сказ разворачивается степенно и величаво, а слова искрятся, звенят в едином ритмо-мелодическом ладе, и сливаются органично стих рифмованный и белый стих с его волшебной бунинской строфикой.

Вот осень,