Творить добро и мир любить. Выпуск 2

Костя увидел, как по лицу смиренного Льва текут неподдельные слёзы, и ему стало горько и стыдно за неблагодарных, невежественных насекомых, до боли бездарных и, как всякая тварь, бессердечных. «Ну как такое ничтожество может раскрывать своё богомольное хайло на гения? – возмущался он, глядя из своего укрытия на разыгрывающуюся перед ним драму. – Ты-то что создал, паразит чешуйчатый? Сидишь царьком да думаешь только о том, чем утробу набить». И Костя не выдержал. Позабыв, что он – тварь дрожащая, Гугл оставил свою паутину и в тонкую щель между дверцей и шкафом (впервые за долгие годы) выполз наружу.

– Толстой – величайший и единственный гений современной Европы, – крикнул он во всю безнадёжную мощь воздушных трубок, заменяющих паукам лёгкие, – высочайшая гордость России, человек, одно имя которого – благоухание, писатель великой чистоты и святыни![10 - Толстой – величайший и единственный гений современной Европы, высочайшая гордость России, человек, одно имя которого – благоухание, писатель великой чистоты и святыни. – А. Блок.]

Он кричал и кричал; и что, если бы обитатели иных миров спросили наш мир: кто ты? человечество могло бы ответить, указав на Толстого: вот я,[11 - Если бы обитатели иных миров спросили наш мир: кто ты? – человечество могло бы ответить, указав на Толстого: вот я. – Д. Мережковский.]и что Лев Толстой навсегда останется в русской литературе величавой, недосягаемой вершиной[12 - Лев Толстой навсегда останется в русской литературе величавой, недосягаемой вершиной. – М. А. Шолохов.]– всё без толку. Его одинокий вопль так и не был услышан.

Толстой же, «подставив щёку» зелёному хаму, покорно скрылся за дверью. Борис Борисович счастливо хмыкнул.

– Надеюсь, я надолго отбил у графа охоту писать дребедень многословную. Классик, понимаешь ли… Много вас, таких классиков, на мою шею[13 - Много вас, таких классиков, на мою шею. – У богомолов нет шеи (прим. автора).]. – Богомол грязно хихикнул, радуясь ловкому каламбуру.

Он оставался в приподнятом настроении какое-то время, пока в дверь снова робко не постучали.

– Ну кто ещё там?! – недовольно гаркнул редактор, представляя себе двух оставшихся посетителей.

– Я, Николай Васильевич Гоголь, – послышался из-за двери тонкий, трепещущий отклик. – Вы мне назначали.

Богомол расправил затёкшие члены и, сморщив и без того неулыбчивый ротовой аппарат, досадливо проговорил:

– Ну входи, коли пришёл.

В полуоткрытую дверь робко, бочком протиснулся ещё один классик. Небольшого роста, худой, с острым носом, коротенькими усами и пронзительным взглядом карих глаз; в чёрном щегольском сюртуке, пёстром жилете и жёлтом шейном платке, Николай Васильевич Гоголь выглядел уставшим, встревоженным и грустным одновременно. Его белокурые волосы, которые от висков падали прямо, как обыкновенно у казаков, сохранили ещё цвет молодости, но уже заметно поредели; от его покатого, гладкого, белого лба по-прежнему так и веяло умом[14 - Его белокурые волосы, которые от висков падали прямо, как обыкновенно у казаков, сохранили ещё цвет молодости, но уже заметно поредели; от его покатого, гладкого, белого лба по-прежнему так и веяло умом. – И. С. Тургенев.].

– Только не говори мне, – взяв с места в карьер, богомол перешёл на бесцеремонное «ты», – что ты мне ещё одну «мертвечину» принёс. Мне, любезный, и от первой твоей трескотни не то что не весело, до сих пор с души тянет.

Бледное лицо Гоголя стало похоже на белую маску гейши. Запинаясь и чуть не плача, он протянул беспардонному хищнику рукопись, аккуратно крест-накрест перетянутую старой бечёвкой.

– Нет-с, – пролепетал он, отчаянно стараясь не расплакаться. – Это третий. Второй том «Мёртвых душ» я сжёг.

Богомол рукописи не взял. Он сделал затяжку и выдохнул дым прямо в лицо Николаю Васильевичу. От проделанной шалости редактор расхохотался и с ехидством заметил:

– Да ты, Николай Васильевич, у нас шалун. Возомнил себя классиком и ну строчить? Нехорошо это, нехорошо. Гордыня тебя обуяла, любезный, – сощурив глаза, он вперился взглядом в дрожащего человечка.

Гоголь взгляд выдержал.

– Помилуйте, батенька, Борис Борисович, какая же тут гордыня? Талант дан Богом…

– Богом, говоришь? – редактор откинулся в кресле и, криво скалясь, задумался.

Спорить с дураком не хотелось. «Проповедями сыт не будешь, – размышлял богомол, подавляя в себе желание тотчас наброситься на тощего классика, – а этот как начнёт нести околесицу, так до вечера дурака не остановить». Он вынул трубку из жвал и обречённо спросил, зная, что делает глупость:

– О чём же поэма?

Гоголь закашлялся.

– В третьей части, – начал он объяснять Борису Борисовичу смысл нового романа, – главный герой, пройдя через скорби каторги, выбирает путь нравственного очищения и…

– Скучно, – бросил редактор и быстро, чтобы писатель не дай бог не начал защищать своё творение, резко добавил: – Ни к чему всё это. Стиль твой грязен, картины зловонны[15 - Стиль его грязен, картины зловонны. – О. И. Сенковский.]. Ни к чему нам такая литература. Вот если бы ты детективы умел писать… Что, Николай Васильевич, детективы писать умеешь?

– Нет, – прошептал ошарашенный Гоголь.

– Что же ты за писатель такой, коль детективов не пишешь? – насмешничал богомол, сердясь на себя за возню с недоступной для брюха «букашкой».

– Да я… – смутился оробевший писатель.

– Вот именно, кто ты?! Ты же…

Злоречивая зависть бездарного богомола не успела коснуться ушей несчастного Николая Васильевича. Дверь распахнулась, и в комнату ворвался Пушкин: лик его ужасен. Движенья быстры. Он прекрасен, он весь как Божия гроза[16 - …Лик его ужасен. Движенья быстры. Он прекрасен, он весь как Божия гроза. – А. С. Пушкин, «Полтава».].

– Заткни свою чёртову пасть! Ты – насекомое! – крикнул он грозно, ничуть не заботясь о собственной участи.

От неслыханной дерзости монстр опешил.

– Это что ещё за кандибобер такой явился сюда и нам угрожает? – каждой клеткой зелёного своего естества богомол выражал презрение к «дерзкому прощелыге». Он опёрся о стол передними лапами и навис над поэтом усатым чёртом. – Так-так-так… Похабный циник, умеющий волшебно жонглировать рифмами[17 - Похабный циник, умеющий волшебно жонглировать рифмами. – Цитата неизвестного «знатока» Пушкина из интернета.], решился на бунт.

Пушкин стоял перед тварью живым, недоступным для страха героем; тёмно-серые с синеватым отливом глаза – большие, ясные[18 - …Тёмно-серые с синеватым отливом глаза – большие, ясные. – Из воспоминаний Л. П. Никольской.]– горели на бледном лице праведным гневом. Он казался высоким, сильным и невероятно красивым, как бывает красив всякий идущий на смерть за други своя.

Гоголь сбежал, рыдая о скорой смерти учителя:

– Он убьёт его! О, я несчастный! – оставив поэта один на один с порождением дьявола.

Они сошлись. Свет и тьма, жизнь и смерть, добро и зло. Богомол «выстрелил» первым, без предупреждения, подчиняясь природе хищника. Голод его давно перешёл в фазу «зверского», и мускульный желудок с зубцами настойчиво требовал пищи. В своём богомольем уме Борис Борисович давно поставил жирную точку после слова «сожрать» и ждал только повода. Пушкина он ненавидел. И не потому, что гений Пушкина был ему недоступен. Само присутствие поэта на грешной земле мешало редактору. Как будто Кто-то Незримый день ото дня исповедовал его совесть, не позволяя зверской природе жить в полную силу.

Александр Сергеевич даже не понял, как оказался в огромных, покрытых шипами передних конечностях зверя, схватившего его поперёк тулова и уже ломающего ему хребет.

Звук рвущейся плоти парализовал несчастного паучка. Качаясь на тонких ногах, он смотрел с высокого шкафа, как редактор, рыча и рыгая в пространство, откусывал голову Божьему человеку.

– Эй, кто-нибудь!

Бессилье душило; не Пушкин, а он был в жвалах охотника, ему ломали хребет, России…

– Хватит!

Костя как будто очнулся. Пусть он маленький, пусть ничтожный, но всё же он – почти человек, и он попытается сделать хоть что-то. Он прыгнул на Бориса Борисовича и принялся дубасить по его голове всеми своими паучьими лапками. Он бил и кричал, кусал и царапался, не жалея себя, не думая о последствиях. В глазах потемнело. Он падал куда-то, и слёзы гнева душили его.

Костя-Гугл очнулся. Мокрый от пережитого ужаса, он жадно давился воздухом, будто только что вынырнул из воды. Ужасные крики вперемешку с хрустом ломаемых костей и чавканьем хищника ещё полнили разум. В комнате нестерпимо воняло – это терпкий запах зверюги грязным суккубом проник в его мир.

– К чёрту Игру, – сбросив очки, Костя сел на кровати, уставший, больной и чрезвычайно рассерженный на мистера Фога за только что пережитый им ужас.

За дверью, не смея войти, металась Маргарита Раисовна.

– Кока! Кокочка, с тобой всё в порядке? Ты кричал.

– Всё нормально, ма, – бросил он в дверь. – Это был просто сон.

2020–2022

Георгий Синайский

Родился 19 ноября 1959 года в Киргизстане, в трёхтысячелетнем Оше, городе-побратиме одноимённого французского города – родного для известного гасконца.