Российский колокол №7-8 2021

Мы встретились случайно, на углу.
Я быстро шёл – и вдруг как свет зарницы
Вечернюю прорезал полумглу
Сквозь чёрные лучистые ресницы.

На ней был креп, – прозрачный лёгкий газ
Весенний ветер взвеял на мгновенье,
Но на лице и в ярком свете глаз
Я уловил былое оживленье.
И ласково кивнула мне она,
Слегка лицо от ветра наклонила
И скрылась за углом… Была весна…
Она меня простила – и забыла.

1906

Либо же герой или героиня изначально были обречены на безответность:

Чужая

Ты чужая, но любишь,
Любишь только меня.
Ты меня не забудешь
До последнего дня.

Ты покорно и скромно
Шла за ним от венца.
Но лицо ты склонила –
Он не видел лица.

Ты с ним женщиной стала,
Но не девушка ль ты?
Сколько в каждом движенье
Простоты, красоты!

Будут снова измены…
Но один только раз
Так застенчиво светит
Нежность любящих глаз.

Ты и скрыть не умеешь,
Что ему ты чужда…
Ты меня не забудешь
Никогда, никогда!

1906

Любовь и брак для писателя были несовместимы. Любовь в браке превращается в привычку и теряет сущность. Лучше краткий миг блаженства, остающийся в памяти навечно, чем долгосрочные обязательства, вызывающие недовольство.

«Любовь всегда обречена» – девиз лирики поэта. Отсюда лаконичность и сухость стиля. Невозможно страдать красноречиво.

Лишь когда Бунин пишет о весне – любимом времени года, то растворяется в стихах нежностью без намека на расставание:

«Звёзды ночью весенней нежнее…»

Звёзды ночью весенней нежнее,
Соловьи осторожней поют…
Я люблю эти тёмные ночи,
Эти звёзды, и клёны, и пруд.

Ты, как звёзды, чиста и прекрасна…
Радость жизни во всём я ловлю –
В звёздном небе, в цветах, в ароматах…
Но тебя я нежнее люблю.

Лишь с тобою одною я счастлив,
И тебя не заменит никто:
Ты одна меня знаешь и любишь,
И одна понимаешь – за что!

1898

Природа в любовной лирике поэта становится сторонним наблюдателем, предоставляя свободу действий героям.

Сердечные чувства опасны. Они злыми ангелами губят «смертной страстью». Лирический герой жаждет и боится обжечься.

И. А. консервативно продолжал тютчевскую традицию «золотого века». Темой отчаянной любви он близок Лермонтову, которого ставил выше Пушкина. Для Бунина любовь – взаимодействие духа и плоти. Через плоть познаётся дух. Женщина не прародительница греха, а источник земной радости. Пусть потом – небытие, но ради счастливых мгновений стоит жить.

Поэт выступал тонким психологом, не боящимся описывать интимные стороны жизни. Любовь – таинство во спасение или во грех. Возрождает или губит. Выбор за каждым. Об этом и сегодня продолжает задумывается читатель, листая страницы классика русского зарубежья.

Светлана Толоконникова

«Избави Бог от звонкой чепухи…»: тема творца и творчества в поэзии С. Новикова

Творчество Сергея Новикова, одного из самых талантливых крымских поэтов второй половины XX – начала XXI века, во многих аспектах развивает традиционные для русской поэзии темы и мотивы. Однако Новиков при этом счастливо избегает банальностей и вторичности в своих стихах, преломляет традицию совершенно по-своему, обогащая её новыми образами и ассоциативными рядами.

Одной из центральных тем для С. Новикова, как и для подавляющего большинства его великих и разных предшественников, является тема поэта и поэзии, творца и творчества. Отталкиваясь от классической трактовки этих понятий, Новиков создаёт свой миф о поэте и его особом месте в «профанном» мире, о его функциях, о сущности поэтического слова, о мире творца.

Надо отметить, что практически каждый поэт пытается осмыслить свою миссию, осознать магию звучащего слова, понять источник особого художественного дара. Это стремление, как известно, восходит к далёкой древности. В мифологии практически каждого народа есть образ волшебного певца, связанного происхождением с богами. Иногда функция певца принадлежит самому демиургу или сменившему его следующему верховному божеству. В других случаях певец пользуется особым покровительством бога, исполняет его волю, является носителем собственной магии. «Поэт, певец, в мифопоэтической традиции персонифицированный образ сверхобычного видения, обожествлённой памяти коллектива. Поэт знает всю вселенную в пространстве и во времени, умеет всё назвать своим словом (отсюда поэт как установитель имён), создаёт мир в его поэтическом, текстовом воплощении, параллельный внетекстовому миру, созданному демиургом.

Творчество, делание объединяет поэта с жрецом. Воспроизводя мир, поэт, как и жрец, расчленяет, разъединяет первоначальное единство вселенной, устанавливает природу разъятых частей через определение системы отождествлений и синтезирует новое единство, оба они борются с хаосом и укрепляют космическую организацию, её закон. И поэт, и жрец воспроизводят то, что некогда сделал демиург (культурный герой), с их помощью преодолеваются энтропические тенденции, элементы хаоса изгоняются и перерабатываются, мир космизируется вновь и вновь, обеспечивая процветание, богатство, продолжение в потомстве (при этом поэт выступает одновременно как субъект и объект текста, как жертвующий и жертва)» [3, с. 327].

Это мифологическое представление об особой миссии поэта широко воплотилось в последующей литературной традиции – от Гомера и Гесиода до современной постмодернистской трактовки творчества (несколько карнавального и даже трикстерского, правда, характера, но ведь и это тоже традиционно: вспомним поэзию Архилоха, вагантов, Ф. Вийона или некоторые тексты В. Высоцкого). Характерно оно и для С. Новикова.

Его творец – поэт, художник, музыкант – стоит на грани двух миров: сакрального мира творчества и профанного мира «бухгалтеров» (бухгалтер – один из знаковых образов в поэзии Новикова). Это – и его миссия, и его трагедия, на которую творец обречён, ведь любой век для поэта – железный, а его пророчеству никогда никто из современников не внемлет (вспомним лермонтовскую традицию):

Отмечен пророческой жаждой –
да будешь! Но я не о том…
И это неважно, неважно,
Что ветром разграблен твой дом.