Блокада Ленинграда. Народная книга памяти

Даха Семен Михайлович

Мы не плакали по родным, наши сердца словно очерствели

Я, Семен Михайлович Даха, 1939 года рождения, воспитанник детского дома № 23. В самом начале блокады Ленинграда наша семья жила в одной из комнат большой 13-комнатной коммунальной квартиры на проспекте Добролюбова. Нас было пятеро: двое детей (я и моя двоюродная сестра), ее мама, моя мама и наш дедушка.

Жили мы на седьмом этаже и по мере наступления голода и дистрофии все реже спускались на улицу. Подниматься было очень тяжело, особенно взрослым, поскольку частью своего скудного пайка они делились с нами, детьми. С каждым днем запасы продуктов таяли вместе с нашими силами.

В какой-то момент наш страх притупился. Мы уже не спускались вниз во время бомбежек и артобстрелов.

С 25 декабря 1941-го по 4 января 1942-го голодная смерть унесла жизни трех членов нашей семьи. За 10 дней мы с сестрой стали сиротами. Когда мы остались одни, наши соседи отвели нас в детский распределительный приемник, который располагался на площади Льва Толстого, где был кинотеатр «АРС».

Через несколько дней нас перевели в детский дом № 23 на Большом проспекте Петроградской стороны, детдом размещался в здании бывшей школы. Детей там было так много, что мы спали валетом – по двое на одной кровати. Из воспитательниц я лучше всего помню Ядвигу Яковлевну Колосовскую. Своих детей у нее не было, и мы все были для нее родными. Разговоры у нас тогда были только о еде. Мы не плакали по нашим родным, наши сердца словно зачерствели.

Так мы прожили около трех месяцев, а после нас эвакуировали из блокадного города. Сначала повезли на Финляндский вокзал, откуда мы доехали до Ладожского озера. Там нас пересадили на грузовики, а тех, кто послабей, – в автобус. По Ладоге мы ехали очень медленно. Страха не было, был постоянный голод.

Когда мы приехали в Кострому и шли по улице, то слышали, как про нас говорили, что мы дистрофики и выглядим как скелеты. Такими тощими мы были.

Спустя какое-то время нас, немного окрепших, погрузили вместе с нашим скарбом на баржу, и мы поплыли вниз по Волге в Козловы Горы – на место нашего постоянного жительства. Природа встретила нас грозно, словно не хотела пускать на этот прекрасный высокий берег Волги. Разразилась чудовищная гроза. Громадные сосны вырывало с корнями. Были отчетливо видны разрушенные гнезда грачей.

Нас распределили по группам и помещениям, и мы начали обживаться. Наша воспитательница Клотильда Иосифовна стала нам мамой. Она со всеми была по-доброму строга и заботлива.

Чувство голода покидало нас очень медленно. Мы жевали все, что жевалось, даже грачей, которые падали из своих гнезд на соснах, мы жарили на кострах.

Директор нашего детдома Анна Григорьевна Вайнштейн была очень энергичной женщиной. Она сумела так все организовать, что мы заранее начали готовиться к зиме, заготавливать дрова.

Осенью мы пошли в школу, которая находилась в трех километрах от детского дома. Все старались хорошо учиться. Местные ребята приносили нам в школу турнепс, дуранду и жмых. К счастью, теперь эти слова детям незнакомы. А для нас это было лакомством. В столовой мы выстраивались в очереди, чтобы получить хлебные горбушки. Иногда мы ездили в пекарни – это было для нас настоящим праздником.

Летом мы ходили за грибами, выращивали капусту и другие овощи. Это было уже на второй и последующие годы. Я до сих пор ничего не могу выбрасывать из еды.

Мы учились, работали, а еще выступали с концертами – у нас был отличный хор. Жили мы очень дружно, и иногда нам даже было весело. Некоторые из наших ребят потом стали юнгами Военно-морского флота. Вот так в труде и обороне протекала наша жизнь до окончания Великой Отечественной войны.

Дмитриева Людмила Сергеевна

Мой дед был убит в «разведке боем»

Начало блокады наша семья встретила практически в том же доме недалеко от нынешнего метро «Черная речка» (надстроен и реконструирован после войны), который ранее имел каменный первый этаж и 2 – 3 этажи из дерева на набережной Малой Невы (ныне Приморский проспект около Ушаковской развязки). До войны моя семья жила в комнате на 1-м этаже (мать с сестрой и братом, ее родители – мои дед с бабушка), а я родился у матери уже в далеком 1970 году. После войны выжившим моей матери (Дмитриева Людмила Сергеевна 19.07.1932 года рождения) с ее мамой (моя бабушка) дали 1 комнату на 3-м этаже. К началу 2000-х годов я с родственниками расселил эту большую коммунальную квартиру с огромными материальными и моральными усилиями и сейчас там проживаю вместе со своей семьей (мать Дмитриева Людмила Сергеевна проживает сейчас с нами). Нашумевшим и спорным президентским проектом о предоставлении квартир всем ветеранам ВОВ и блокады, соответственно, мы воспользоваться не могли, так как уже 10 лет расселяли и ремонтировали квартиру сами и за свой счет. В 1941 – 44 годах в этом (Приморском) районе умирали больше от голода, чем от артобстрела и бомбежек, так как вдоль Невки стояло много деревянных домов, а они уже быстро сгорели при первых налетах в 1941 году (но долго горели). Воду брали из Невы, а первую осень ходили через весь город собирать землю с остатками еды Бадаевских складов. Аэродром в районе нынешнего метро «Пионерская» также был основательно выведен из строя, поэтому эта часть Приморского района далее в блокаду мало подвергалась обстрелу и налетам авиации, было сравнительно тихо. Мой дед (полный тезка) Сергей Дмитриев имел бронь на Кировском заводе, как опытный мастер, но все равно в срочном порядке попал в ополчение прямо с завода и убит той же осенью 1941 года в «разведке боем» (по письму товарищей выяснилось, что его тело просто не смогли забрать с поля боя, поэтому в похоронке написано «пропал без вести»). Надеюсь, что такое «ополченец» в домашней одежде и со старой винтовкой, мне как бывшему офицеру (сейчас я офицер на пенсии) вам не стоит объяснять… В самом начале войны имелась возможность у семьи переехать и жить у самого Кировского завода, но из-за соображений безопасности и возможного приближения фронта они остались в этом адресе. Пока отец матери писал с фронта, это так и вышло, вокруг Кировского не было «живого места». В первую же зиму – весну 1941 – 1942 годов от голода умерли сестра и брат моей матери: Рая (14 лет) и Владимир (5 лет). Они похоронены в общей братской могиле на Серафимовском кладбище Приморского района, недалеко от мемориального комплекса с Вечным огнем. В следующую зиму моя мать (Людмила Сергеевна) по дороге из школы попала под обстрел, и далее ее увезли в больницу. Ее матери (моей бабушке) сообщили, что она погибла, и та уехала по эвакуации. Далее они встретились лишь после войны в Ленинграде. В больнице мать кормили, поэтому часть блокады ей удалось прожить. После больницы мать жила одна в доме и работала при служебной столовой. Примечательно, что недалеко от моего дома у перекрестка ул. Шиманского и ул. Савушкина (называется так ныне) Ленинграда был «блошиный» рынок, который работал и в ВОВ. Как-то раз над Летним садом самолет разведки фашистов «рама» был сбит зенитчиками, летчик успел выпрыгнуть с парашютом, и его снесло на наш район. По приземлении он попал на этот самый рынок. Сотрудники НКВД еле отбили его и уже без сознания «разорванного почти в клочья», так как «поблагодарить его» со всего района сбежались все дети и вдовы – блокадники, в том числе моя мать-ребенок… Брат деда – Василий, прошел всю войну до полковника, но был убит фашистским снайпером при посадке в свою штабную машину в Берлине 8 мая 1945 года уже после прекращения огня и завершения основных боевых действий. Каждый пережил блокаду по-своему, например, для моей матери это закрытая тема, она сама смотрит часто фото близких, но не говорит об этом и о блокаде…

Дерезова Валентина Андреевна

Ее мать зарубила сына и наделала котлет

Случай на Левашовском проспекте

В декабре 1941 года стояли лютые морозы. Обстреливали нас уже меньше, но голод стоял страшный, унося каждый день человеческие жизни. Продовольственные карточки в магазинах не отоваривали, поскольку не было продуктов. Но можно было прикрепиться к столовой и на крупяные талоны получать скудный обед. Наша семья, состоящая из мамы и четверых детей, так и сделала.

Я была старшим в семье ребенком, мне тогда было 12 лет, и поэтому все хозяйственные дела были на мне. Однажды я, как всегда, взяла кастрюли и пошла с Крестовского острова на Большой проспект в столовую. Я шла по Левашовскому проспекту мимо хлебозавода, и вдруг где-то совсем неподалеку разорвался снаряд, разрушив стену дома. Но меня это не остановило, я не обратила на это почти никакого внимания. Возвращалась я тем же путем. На улице никого не было, стояла тишина, и белоснежные хлопья снега ложились на землю. Но вдруг меня что-то насторожило, я обернулась и увидела шагах в 10 – 12 от меня мужчину. Он еле шел, шаркая ногами, но, увидев меня с едой, стал более уверенно ко мне приближаться. Испугавшись, что он хочет отобрать у меня еду, я прибавила шаг и упала. Весь обед вылился из кастрюли. Я стала быстро собирать его руками и посмотрела на мужчину – у него были алчные глаза и черное лицо. Я понимала, что он хочет отобрать у меня остатки еды. Но я передвинула кастрюльку, собрала последние остатки лапши, выпрямилась и быстро пошла домой, оставив голодного мужчину на тротуаре.

В марте 1942 года мы на автобусах приехали на Ладожское озеро. Там нас разместили в вагонах, чтобы ехать дальше. Мы, дети, были очень слабые, на каждые 10 детдомовцев полагался воспитатель, который присматривал за нами. Я попала в число детей, которые не поместились в вагон, и нас разбили на две пятерки. В моей пятерке осталась воспитательница Елена Михайловна, а в другой старшим был назначен мальчик по фамилии Столярский. Он должен был рассказывать своей воспитательнице о жизни ее подопечных, поскольку она болела и не могла сама ходить.

Нам дали полную алюминиевую миску лапши с омлетом и 250 грамм хлеба. В нашей группе все обошлось благополучно, а вот в другой не совсем. Одна девочка отломила кусочек хлеба и положила под подушку, чтобы потом съесть. Но хлеб исчез. Столярский рассказал воспитательнице о пропаже хлеба. Она отнеслась к этому очень негативно и велела разыскать того, кто это сделал. В конце концов выяснилось, что вором оказался сам Столярский. После этого поступка мы его страшно возненавидели. Вскоре его ссадили с поезда, как и других мальчиков, которые сходили с ума от голода.

В эвакуации в детском доме в Ярославской области мы ожили после голода. У нас был свой огород, где росли овощи, кроме того, продуктами нам помогал и колхоз. Мы тоже ему помогали по мере сил. Жили мы в школе, в одноэтажном здании на реке Обноре. Жизнь потихоньку налаживалась, мы спали на матрацах, которые набивали сеном. В столовой стояли сколоченные столы и длинные ряды досок, заменявшие нам стулья.

Во время обеда мы все друг за другом входили в столовую и занимали свои места. Однажды на обед нам подали суп, а на второе котлету с гарниром. Вдруг сидящая рядом со мной девочка Нина упала в обморок. Ее привели в чувство, и она снова потеряла сознание. Когда мы ее спросили, что происходит, она ответила, что не может спокойно есть котлеты из мяса своего брата. Оказалось, что в Ленинграде во время блокады ее мать зарубила сына и наделала котлет. При этом мать пригрозила Нине, что если она не будет есть котлеты, то ее постигнет та же участь. Несмотря на пережитые страдания, Нина росла умной девочкой и хорошо училась. Потом за ней с фронта приехал папа и забрал ее одну из первых.

Дегтярев Александр Емельянович

Детей спасла красная рыба

Александр Дегтярев родился 19 октября 1919 года в Саратовской области. В 1937 году, окончив среднюю школу, поступил в Московский текстильный институт на энерго-механический факультет. Начало Великой Отечественной войны встретил на преддипломной практике в Подмосковье. Окончить институт не смог, так как был призван в московское ополчение. Потом был эвакуирован в Саратов, где окончил автодорожный институт по специальности инженера-механика. К этому времени Александр уже был женат на своей школьной подруге – однокласснице Лидии Толочковой.

Лида успела до войны окончить Московский институт геодезии и картографии и весной 1941 года поехала на студенческую практику в белорусский город Барановичи, где ее застала война. Под бомбежками погибли почти все ее однокашники. Она уцелела и добралась до Москвы, где успела попрощаться с мужем перед долгой разлукой. По окончании института Александр был направлен в блокадный Ленинград на завод им. Козицкого – старейшее радиотехническое предприятие страны, завод был основан в 1853 году на Васильевском острове. В период блокады завод поставлял Ленинградскому фронту телефонную и радиоаппаратуру, в том числе портативную радиостанцию «Север» для партизан и разведчиков. На 19-й линии В. О. размещались заводские цеха по ремонту автотехники и танков. 24-летний Александр работал технологом, мастером механического цеха, инженером-нормировщиком. Изнуренные тяжелым трудом и голодом люди часто оставались ночевать в цехах, где было все же теплее, чем в промерзших квартирах. Александр жил сравнительно недалеко – на 6-й линии, рассказывал, что жители окрестных домов ходили рубить полы в ближайший кинотеатр «Балтика», чтобы добыть дров… Сейчас в здании завода установлена мемориальная доска: «1941 – 1945. Трудящимся завода им. Козицкого…» – в память о сотрудниках, самоотверженно помогавших фронту. После освобождения Ленинграда от блокады приехала семья – жена с двумя сыновьями, мать и брат жены – подросток. Здесь же родился и третий сын. Но дети были так истощены и так сильно болели, что родители всерьез опасались за их жизнь и в 1947 году приняли решение уехать на Дальний Восток, в порт Ванино. Заключили трудовой договор, забронировали комнату, где Александр прожил блокадные месяцы, и покинули Ленинград, полагая, что не навсегда. Детей спасла красная рыба – основная пища в те годы в тех краях. А. Е. Дегтярев работал инженером в управлении Дальстроя до 1954 года, а затем семья переехала в Южно-Сахалинск. К этому времени уже появилась долгожданная дочь. Жили благополучно и счастливо. Александр Емельянович много лет трудился на опытном механическом заводе рыбной промышленности главным инженером и директором. Лидия Сергеевна до пенсии успешно работала в управлении городской архитектуры. В Ленинград они не вернулись… Их не стало в 1992 году – они умерли в один день на 73-м году жизни. Дети, внуки и правнуки живут в Петербурге.

Диброва Варвара Арсентьевна

Она упала и поэтому спаслась

Война застала Варвару Арсентьевну Диброву в городе Пушкине, затем она вместе с семьей бежала в Ленинград. Работала в жилищно-коммунальном отделе: проверяла чердаки, искала и вывозила умерших из квартир. В 1942-м была эвакуирована. В настоящее время проживает в Казахстане.

В сентябре начались массированные воздушные налеты на город Ленинград, на Бадаевские склады. В Выборгском районе бомба упала на пятиэтажный дом, где был детский садик и ясли, погибли триста человек!

Десятого числа мне предложили немедленно забрать детей, уволиться и уезжать из Пушкина в Ленинград – немец рядом. Я уехала к матери на Выборгскую сторону, на улицу Земледельческую, там еще по проспекту Карла Маркса была огромная конфетная фабрика. А потом мы услышали по радио, что всем пригородным приказано немедленно выехать к себе домой, иначе полагается штраф 3 тысячи рублей и 6 месяцев тюремного заключения. И вот мы снова уехали.

Когда приехали, в квартиру не заходили, а прямо пошли в бомбоубежище. Два дня провели в бомбоубежище, выйти было невозможно. 14-го я забрала детей, пушкинский вокзал уже уничтожили, поезда не ходили. Армия начала отступать. Помню, когда мы вышли на поле, все кругом горело – Павловск, Славянка, Колпино, женщины бежали. И вот мы ночью добрались до Ленинграда. У матери в квартире все окна вылетели, так близко взрывались бомбы. Было очень страшно: черная ночь, все небо в самолетах, все горело, все трещало. После этой бомбардировки нам дали маленький домик, так мы с матерью и сестричкой и жили.

Мы с матерью по очереди дежурили на чердаках, помогали выносить мертвых людей. Когда мать и сестра работали, я была с детьми. Страстей много было: однажды я с двумя детьми была в бане, начался налет, и всем крикнули идти в бомбоубежище. Мы схватили детей, все шкафчики открыты, на детей намотали простыни, сами голые, мужчины с одного края, мы с другого, все бегут в бомбоубежище. Было очень страшно, что взорвутся котлы.

Как-то мать стояла в очереди за хлебом, услышала свист, и мужской голос крикнул: «Ложись!» Она упала и поэтому спаслась, а тех, кто не успел лечь, ранило или убило. Я потом пошла посмотреть: там был дом, в углу стояла железная черная печка, рядом кроватка и дверь, а стенки нет. И в уголке годовалый мальчик лежит. Страшно было. Пришла машина с солдатиками, в общем, сумели его спасти. Он легонький был, солдатик его выхватил и только до машины успел донести, как стенка рухнула.

Через Ладогу стали вывозить детей и стариков. 5 марта 1942 года эвакуировали и нас. Привезли на Ладогу военной машиной, всего было несколько семей, нас пять человек – сестра, мать и двое детей. И только наша машина пошла на лед – и раз, каким-то образом перевернулась, а она была закрыта брезентом. Там два солдатика было, один вскочил, выхватил детей, и мы как-то вывалились, потом двое суток жили в лесу. В итоге нас все-таки посадили в машину, и мы благополучно уехали.

Долинер Мария Яковлевна

Слез было много!

Для нашей семьи Ленинград – особый город. Здесь судьба свела двух студентов, приехавших учиться из разных уголков России. Мой будущий муж – Кузнецов Иван Трофимович – учился в Ленинградском институте гражданской авиации, а я – в Ленинградском планово-экономическом институте народного хозяйства. Здесь родилась наша счастливая семья, здесь появилась у нас дочь Элеонора. После окончания института мы с мужем работали на авиационном заводе № 23, дочка ходила в детский сад этого завода. Я работала экономистом, а муж – старшим технологом завода. Муж – очень толковый инженер – был выдвинут на повышение – на должность директора другого авиационного завода – в городе Таллине.

В апреле 1941 года Ивана Трофимовича направили в командировку в Таллин на авиационный завод с целью ознакомления с положением дел на этом заводе.

19 июня 1941 года к нам в Ленинград из Симферополя приехала моя мама – Долинер Анна Александровна. У нее было очень больное сердце, и мы упросили ее приехать к нам в Ленинград на лечение.

22 июня 1941 года, в воскресенье, оставив дочку с бабушкой, я поехала на Большой проспект (мы жили на Петроградской стороне) по хозяйственным делам. Там я и услышала из репродуктора выступление товарища Молотова о нападении гитлеровской Германии на Советский Союз.

Все было забыто! В слезах сразу же вернулась домой. Слез было много… Я плакала, так как понимала, что мне больше не видеть Ивана Трофимовича. Слышу, бабушка плачет, что ей больше не увидеть своего мужа, который остался в Симферополе. Дочка, видя, что все взрослые плачут, тоже – в слезы…

Первой очнулась я, взяла себя в руки, поняла: что будет – не знаю, но сейчас я – глава семьи и должна заботиться о больной маме и своей дочурке.

С первых же дней войны руководство города Ленинграда, заботясь о спасении детей города, приняло решение: вывезти на лето всех детей города в сельские районы – на отдых. По опыту ведения совсем недавней финской войны, правительство города считало, что война будет недолгой, а город Ленинград немцы, возможно, будут бомбить раньше и больше, чем сельские районы, и, таким образом, ленинградские дети будут спасены и защищены от бомбежек. Школьников вывозили в пионерские лагеря, а дошкольников – на дачи, в самые красивые уголки Ленинградской области.