Блокада Ленинграда. Народная книга памяти

Я тоже, вопреки настоятельным возражениям своей мудрой мамы, отправила дочку на дачу в Крестецкий район вместе с детским садом своего завода. Но все обернулось иначе… Фашистская разведка не дремала. Немцы знали, как легче сломить дух ленинградцев, – надо уничтожить их детей… И они начали бомбить не город, а именно те районы, куда были вывезены дети…

Когда это стало известно в Ленинграде, тысячи родителей кинулись спасать своих детей. Что там началось!!! Люди осаждали вокзалы, а поезда дальнего следования уже не ходили, так как были мобилизованы на перевозку войск и техники на фронт. Люди добирались кто как мог, чтобы забрать детей. Только по утрам и поздно по вечерам еще ходили пригородные поезда, которые возили людей на работы по строительству укреплений. Так я вместе с другими родителями, бабушками и дедушками на рабочих поездах поехала за нашей дочкой…

Это была очень тяжелая и опасная дорога… Но об опасности не думали… С огромным трудом добрались до станции Большая Вишера. Пошли узнавать, как двигаться дальше, но начальник станции сказал, что поезд дальше не пойдет, так как там бомбят станцию. И мы сами уже видели страшные следы бомбежек. Начальник станции посоветовал пройти 5 – 6 км пешком до сортировочной станции Медведка, где нас, возможно, смогут отправить дальше в Крестецкий район.

Я, тогда молодая и боевая, с еще одной такой же женщиной пошли в Медведку, чтобы договориться с начальником этой сортировочной станции о поезде для всех остальных, ехавших в Крестецкий район.

Но когда мы дошли до Медведки, то увидели, что у платформы стоит поезд, в окнах которого виднелись детские головки… Мимо нас пробежал мальчик лет двенадцати. Я спросила его: «Кто это едет?» «Крестецкий район», – ответил он. «А не знаешь, не едет ли детский сад завода № 23?» – «Едет в хвосте поезда». Я – бегом туда… Меня узнала заведующая нашим детским садом Софья Мироновна. Она с ходу не могла мне ответить, жива ли моя дочь. Мы вместе вбежали в вагон, стали звать мою дочку, но ее там не было. Я была в ужасе. Но Софья Мироновна потащила меня в другой вагон их же детского сада. Здесь я и увидела своего ребенка. Дочка была страшно изменившаяся, голодная и очень перепуганная. Как потом сообщила заведующая, их бомбили немцы, часть детей погибла, а живых воспитатели похватали и погрузили в эшелон и даже не знают толком, кто жив, кто мертв.

Главное было – вывезти в этой страшной заварухе всех живых из-под бомб.

Я схватила дочку на руки и поскорее выскочила из вагона на платформу, ведь поезд мог тронуться без всякого предупреждения, в любую минуту.

Когда мы уже были на платформе, заведующая попросила нас подождать, так как воспитатели и нянечки писали своим родственникам в Ленинград письма с указанием места назначения, куда их увозил эшелон. До самого отхода поезда мне несли и несли письма.

Вернулись с дочкой в Большую Вишеру пешком. А там нас ждала толпа родителей, ожидавших вестей из Медведки. Когда они увидели, что я вернулась с ребенком, они кинулись к дочке расспрашивать о своих детях. Я с трудом отбила от них перепуганного ребенка. Рассказала родителям то, что сама узнала об эшелоне, и главное – что в Крестецкий район им уже не надо ехать, так как всех живых детей оттуда уже вывезли, и эшелон едет в город Оричи Горьковской области.

Нужно было возвращаться в Ленинград. Начальник станции сказал, что надо дождаться ночного военного эшелона, который пойдет на Ленинград. С ним мы и возвратились на рассвете следующего дня в Ленинград. Было так рано, что трамваи еще не ходили. Дождались утра, приехали домой. Мама уже не спала. Она не верила своим глазам, что видит нас живыми. Накормили, помыли и уложили спать ребенка. И, только когда все было уже позади, я ужаснулась от мысли, как совсем случайно мы с дочуркой могли разминуться навсегда… Так впервые нам в глаза заглянула эта страшная война.

О муже я ничего не знала. О Таллине говорили, что там все с землей и кровью смешано. Списались мы с мужем позже, он уже был в действующей армии. Успел выслать нам всю наличность и денежный аттестат.

Но деньги в блокаде ничего не значили, так как продуктов в продаже не было, не могли отоварить даже то, что было положено по продовольственным карточкам; только эти 125 – 200 граммов хлеба и давали.

Завод сразу начал эвакуироваться в Новосибирск. Я попала в списки на эвакуацию в 17-й эшелон, но его уже не подали к погрузке, так как предыдущий, 16-й эшелон разбомбили в дороге. Так моя семья оказалась в ленинградской блокаде.

Наступило страшное время: пайки все снижались, пока не дошли до 125 – 200 граммов хлеба, не было воды в кранах, света; систематические бомбежки и обстрелы. Мы стали дистрофиками, меня разрушала цинга, начались голодные обмороки. Моя мама умерла 9 января 1942 года. Завод поддерживал – давал небольшой кусок жмыха. С весны ели всякую зелень: подорожник, лебеду, липовые листья.

Летом 1942 года начали вывозить из блокады по Ладоге женщин с детьми (дистрофиков). Я получила командировку на завод № 639 в г. Тюмень и, собрав последние силы, 10 июля 1942 года эвакуировалась вместе с дочкой.

Ехали долго. Очень хорошо было организовано в пути за Ладогой наше питание и медицинское обслуживание, я стала приходить в себя. Ехали более двух недель, пока не приехали в Тюмень. Там уже, еще живя в общих бараках, я на третий день после приезда вышла на работу. Работала как все по 12 часов в сутки, и так вплоть до лета 1946 года, когда я вернулась из эвакуации в Крым, в Симферополь, где я росла в родительской семье и где после войны жила моя старшая сестра – Александра Яковлевна. Я сразу устроилась на работу – начальником финансовой части в лагерях немецких военнопленных. Последний такой лагерь был в Севастополе. После ликвидации лагерей я по специальности поступила старшим инженером-экономистом на завод им. С. Орджоникидзе – Севморзавод, где и работала до ухода на пенсию, став ветераном труда, заслужив награды и поощрения.

Дорожко (Грибова) Татьяна Павловна

Мы никогда не ныли! Были уверены, что выстоим!

Татьяна Павловна Дорожко родилась в 1932 году. Окончила Ленинградский кораблестроительный институт, работала в Центральном конструкторском бюро (ЦКБ) № 17, в Невском проектно-конструкторском бюро на Васильевском острове. Имеет дочь, двоих внуков.

В июне 1941 года мне было девять с половиной лет. Мои родители работали в колхозе «Малиновка», он находился там, где сейчас расположен район «Ржевка – Пороховые», на слиянии речки Малиновка с Охтой. Раньше там была дача Безобразова, жили крепостные крестьяне, и когда создавались колхозы, то они попросили себе тот участочек.

Так как было лето, в первые дни войны взрослые продолжали работать в полях. Отца сразу взяли в армию, а мама осталась в колхозе. Все население было мобилизовано на работы, дома остались только дети и старики. Мы, как тимуровская команда, сидели с малышами от месяца до полутора лет, такое у нас было задание.

В какой-то момент в наше село пришла воинская часть, и вдоль речки построили противотанковый рубеж с блиндажами, с огневыми точками и ходами сообщения. Ленинград обстреливали, бомбили, бросали большие бомбы на парашютах. В бомбоубежище мы не ходили – только в первый день, 8 сентября, когда начались бомбежки, посидели в каком-то окопе. Как-то раз, когда бросали зажигательные бомбы, нас, ребятишек, посадили в какой-то подвал, чтобы не мешали тушить пожары, не путались под ногами.

В пятый класс я пошла уже в городскую школу, а начальную малиновскую школу закончила в колхозе. Весной, летом и осенью мы работали на полях – выращивали урожай, косили, ворошили сено, а зимой учились. Электричества не было, мы занимались при свете коптилок и лучин. В феврале 1942 года наша учительница даже устроила нам праздник в честь 105-й годовщины смерти Пушкина. Ее сын был художником, и он нарисовал иллюстрации к «Сказке о царе Салтане». Эти картины были развешены на стене, а мы, ученики, подходили к ним и читали всю сказку наизусть.

Конечно, все понимали, что учительнице надо помогать, обеспечивали ее дровами. Она учила сразу четыре класса, но у нее была и помощница, тетя Паша. Тетя Паша топила печку и ставила огромный ведерный самовар, чтобы мы были в тепле и напоены кипятком. Вместо чая тогда заваривали хвою, какие-то травки, и это тоже помогало выжить.

Карточек у нас не было. В 1943 году, так как я еще была ребенком, на меня дали детскую карточку. Но, так как у нас в селе не было магазина, где бы ее можно было отоваривать, мама отдала ее своей сестре. Та работала на железной дороге, там, где сейчас Ладожский вокзал. 18 января 1943 года блокаду только прорвали в районе Шлиссельбурга, а сняли ее полностью лишь в 1944 году, и на поездах ленинградцев вывозили к Ладожскому озеру. Муж тети погиб на пороховом заводе в декабре 1941 года, и у нее осталось трое малых детей. Старшая дочь была на год младше меня, а младший только родился. Мама сказала тете, чтобы та шла работать на железную дорогу, там давали рабочую хлебную карточку и больше хлеба. Моя карточка тоже стала подспорьем их семье.

Зимой снега выпало очень много, дорожки были как туннели в снегу. По весне, чтобы не началась эпидемия, все от мала до велика, кто мог хоть как-то двигаться, выходили на уборку территории, убирали трупы и нечистоты.

К голоду понемногу привыкаешь, но все равно все время хотелось есть. Первой зимой еще оставался какой-то урожай – у нас были приусадебные участки, картошка, но зима была настолько суровой, что вся картошка замерзла. Ели мерзлую картошку, еще в колхозе давали какое-то зерно, помню, мы ходили к соседу молоть это зерно на жернове. Домашнее хозяйство в основном вели мы с братом. Он был постарше и до 1944 года работал в колхозе, а потом был призван в армию.

И брат, и папа выжили в войну. Папа строил аэродромы – Комендантский, Ржевский, Янинский, потом его отправили на запад, а затем еще и на войну с Японией. Дядя служил на Ладоге при авиационной части шофером: летчики помогали машинам пройти по Ладоге, не пускали фашистов. Дядя привозил на машине раненых солдат в город и отвозил обратно подлечившихся.

Мы никогда не ныли! Все были уверены, что мы выстоим, и разговора не было о том, что немцы могут войти в город.

Доценко Анна Михайловна

15-летние девочки выполняли норму на 150–180%!

Когда началась война, мне было 15 лет. А близкое знакомство с ней началось на десятый день блокады Ленинграда. Во время артобстрела снаряд попал в наш дом, была разрушена наша квартира и погибла бабушка.

К счастью, меня не было дома, я ходила в магазин. А когда возвратилась, то увидела маму, которая вырывалась из рук соседки и кричала, что там осталась дочь. Рядом с мамой на носилках лежала бабушка. Нам дали комнату в этом же доме.

Я училась в школе в 8-м классе. С первых дней блокады в домах были созданы группы самозащиты. Мы дежурили на чердаках, тушили зажигательные бомбы, учились оказывать первую помощь раненым. Несмотря на тяжелое положение с продуктами в городе после пожара на Бадаевских складах, школьникам давали по 200 граммов жидкого супа.

Папа в январе 1942 года строил аэродром на Черной речке. 18 января он вернулся домой чуть живой, а 22 января его не стало. Я пришла из школы и принесла ему в баночке суп, но он его уже не дождался. Вечером пришла с работы мама, ахнула и свалилась. Утром она не могла встать. Так закончилась моя учеба, и пришлось взять на себя все заботы: похороны отца и выхаживание мамы.

Мы жили на бульваре Профсоюзов, а тетя – у Московского вокзала. Мне пришлось везти маму на санках к тете Груше, так как у нее была маленькая комната (18 кв. м), которую было легче обогреть. Как я довезла маму – не могу понять. А тело папы осталось в нашей комнате. Только 1 февраля папина сестра и ее сын помогли мне отвезти его на сборный пункт на Крюковом канале.

Мама после нервного шока не поднималась. Мне пришлось три раза ходить на завод «Электроприбор» на 24-й линии Васильевского острова, чтобы получить за папу страховку. Эта страховка помогла нам выжить. Покупая по вязаночке дров, мы поддерживали тепло.

Когда я последний раз ходила на завод за деньгами, со мной случился голодный обморок. Меня поднял офицер. Первой моей мыслью, когда я пришла в себя, было: «Что будет с мамой и тетей Грушей, ведь у меня их карточки на хлеб…»

27 – 28 января 1942 года в городе вообще не выдавали хлеб. Ждали, когда встанет лед на Ладоге, чтобы доставить продовольствие в Ленинград.

Мама поднялась и 1 апреля пошла на работу, на Прядильно-ниточный комбинат. Она была еще очень слаба, и я провожала и встречала ее с работы. В апреле началась уборка города, на которую вышли все, кто мог хоть как-то передвигаться.