Конфессия, империя, нация. Религия и проблема разнообразия в истории постсоветского пространства

Бутурлин, конечно, приблизительно знал историю Киевской Руси, но Владимира он упоминает лишь в контексте «воздвижения рога христианского». Опять ни одного слова о вотчине, несмотря на речь Хмельницкого и Выговского двумя днями ранее. Русские настаивали на понимании войны как борьбы за православие. Подобно Ивану Грозному столетием ранее, они также вдохновлялись примером Владимира, но, в отличие от Грозного, не считали московского царя наследником его владений[75 - АЮЗР. Т. 10. С. 216, 229–230.].

Позицию украинцев выразил в своих торжественных стихах 1650–1660-х годов Симеон Полоцкий. В «Метрах», написанных как приветствие царя Алексея при его входе в Полоцк 5 июля 1656 года, он писал, что Алексей «от Владимира наследне царствует / Всю дедичным Русь правом обыймует». Немного позже он восклицает:

Се мы Израил Новаго Завета
през многа лета
В нуждах шествуем. Ты вож Богом даный,
Иди на враги за вси христианы.

Тот же образ встречается в его стихах 1667 года, приветствующих новоизбранного патриарха Иоасафа[76 - Полоцкий С. Вирши. Минск, 1990. С. 29, 31, 72.].

Итак, в первое время война с Польшей не принесла изменений в русском национальном сознании, которое продолжало вращаться вокруг идеи благоверного царя, покровителя православных во всем мире, идеи династическо-религиозной. Когда война подходила к концу и контакты русского двора с киевскими учеными монахами стали чаще и теснее, новые концепции «национального» стали медленно проникать в Россию.

Новые идеи появились одновременно с заключением мира. 1 сентября 1667 года, когда по традиции провозглашали царевича (Алексея Алексеевича, умер 17 января 1670 года) наследником престола, Симеон Полоцкий отметил событие написанием обширной поэмы под названием «Орел Российский». В стихах, с типичной для эстетики барокко фантазией и педантичностью, он развил образ орла, летающего над миром и человечеством, – символ мудрости, света и победы. В поэме русский царь выступает больше всего как борец против неверных, почти во всех случаях – турок. Хотя царь Алексей один раз сравнивается с царем Соломоном, в целом ветхозаветные метафоры отсутствуют. Россия выступает только как земля благоверного царя точно так же, как в решении собора 1653 года. Но это не все. Симеон добавляет еще один момент, новый для русских, когда восклицает: «Ликуй, Россия, сарматское племя!» Этими словами Симеон привносит в русскую культуру польское учение о древних сарматах как предках славян[77 - Полоцкий С. Орел Российский / Под ред. Н.А. Смирнова // Общество любителей древней письменности. СПб., 1915. Т. 133. С. 11, 23, 29, 37, 39–40, 49–50 (здесь в порядке исключения шведский лев, не турок, боится орла – России), 53–54 (Алексей=Соломон), 60 (цель царя – Константинополь). В польскоязычных стихах Симеона 1656 г. поэт приветствовал Алексея как победителя wszej sarmackiej strony, очевидно Польши: Полоцкий С. Вирши. С. 36. См. также: Bushkovitch P. What is Russia? Russian National Identity and the State, 1500–1917 // Culture Nation and Identity: the Ukrainian-Russian Encounter, 1600–1945 / Ed. by Andreas Kappeler, Zenon E. Kohut, Frank E. Sysyn, and Mark von Hagen. Edmonton-Toronto, 2003. P. 150–151.]. Сарматская тема принесла с собой не только экзотическое для русских название античного племени, но совершенно новый «этнический» момент. Наряду с русским православием, царем и династией, правящей определенной территорией, Симеон вводит «нацию» славян и их предков. На основе киевского православия сформировалось уже светское понятие.

Симеон Полоцкий был важной фигурой при дворе, имел патронов среди бояр (Богдан Хитрово) и элиты церкви. К более широкой публике обращался Иннокентий Гизель, которому обычно приписывают киевский «Синопсис» 1674 года – первую историю восточных славян (а не династии Рюриковичей, как в русской Степенной книге), представленную как история России. «Синопсис» вводил в историографию России полный набор ренессансных и барочных легенд о происхождения славян, родоначальником которых являлся шестой сын Яфета – Мосох. Уже в «Повести временных лет» и русских летописях Яфет выступал как родоначальник племен, населяющих Европу, но для Мосоха там места еще не было. Он появляется в польских хрониках и исторических сочинениях в объяснении названия и происхождения московитов. Автор «Синопсиса» соединил легенду о Мосохе, теорию сарматского происхождения славян польского историка Стрыковского, летописную историю Руси и династии Рюриковичей, чтобы подчеркнуть общее происхождение и историю восточных славян – «славено-российского народа». Киевский «Синопсис» распространился не только на Украине, но и в России, где его переиздавали несколько раз в течение ХVIII века, и в нем русский читатель получил вместе с историей династии рассказ о «русском» народе или по крайней мере – о начале и первых шагах этого народа[78 - Sinopsis Kiev 1681: Bausteine zur Geschichte der Literature bei den Slaven 17 / Hg. Hans Rothe. Kцln; Wien, 1983. S. 127–128, 164/12v.; Мыльников А.С. Картина славянского мира: взгляд из Восточной Европы. СПб., 1996. С. 25–39.].

Кроме этого нововведения, «Синопсис» выдвигал вариант идеи благоверного правителя России. Украинский историк кратко излагал историю Киевской Руси, но очень подробно – события княжения Владимира Святославича и его главнейшее дело – крещение Руси. История «славено-русских» земель после монгольского нашествия служит обрамлением для длинного рассказа о Куликовской битве и прославления Дмитрия Донского. Автор описывает восстание украинских казаков в нескольких строчках, чтобы отметить возвращение Киева «в первое бытие» под властью московского царя, наследника Рюрика и Владимира. Киев является «отчиной» царя Алексея, как называли его Богдан Хмельницкий и Иван Выговский в 1654 году. Наконец «Синопсис» уделяет много страниц борьбе благочестивых русских царей против османов, то есть Чигиринской войне[79 - Sinopsis. P. 189/25–231/46, 281/62–344/103v, 361/112, 365/ 113–395/129.].

Православная церковь Украины и ее ученые монахи дали мощный культурный импульс русским и привнесли новые элементы в русское самосознание. В последние десятилетия ХVII века старые и новые тенденции еще сосуществовали, часто в одних и тех же текстах. В 1686 году подьячий Новодевичьего монастыря Осип Титов еще раз назвал Россию Новым Израилем. Игнатий Римский-Корсаков, тогда архимандрит Новоспасского монастыря, в обширном «Слове», адресованном русской армии накануне первого крымского похода, следовал Степенной книге в изложении подвигов благоверных правителей России и примеров божественной помощи им от киевских времен. Это – главная идея Римского-Корсакова, но он включил в свой текст и отдельные моменты из других источников. Игнатий проиллюстрировал мужество и благочестие русских князей и царей легендами из «Сказания о князьях владимирских» о получении царского венца из Византии и заимствовал (видимо, из «Синопсиса») происхождение России от рассеяния человечества после потопа. Он одним из последних назвал Россию Новым Израилем[80 - Памятники общественно-политической мысли в России конца XVIII века: Литературные панегирики / Подгот. А.П. Богданов. М., 1983. Т. 1. С. 105, 155–156, 169; Sinopsis. Р. 150/5v.].

К началу царствования Петра I представление о России как о Новым Израиле сохранялось, как и идея о России как уникальном независимом государстве, где царствовала единственная в мире православная династия – покровитель всех православных и вечный борец против «безбожных». После 1667 года слово «безбожники» стало обозначать мусульман-турок ввиду мирных отношений России с Польшей и Швецией[81 - Когда началась война со Швецией в 1700 г., она не мыслилась как война за православие, хотя Швеция, преследовавшая православных карелов, ижорцев и русских в Ингрии и в бывшем Карельском уезде, давала к тому основания.]. Расширенное понятие о русском народе как части «славено-русского» народа начало проникать в Россию с помощью «Синопсиса», переизданного в Санкт-Петербурге в 1714 и 1718 годах[82 - Sinopsis. P. 126. Еще один случай влияния Синопсиса: [Манкиев А.И.] Ядро Российской истории. СПб., 1770. С. 1–12.].

Остается один вопрос: было ли «имперское сознание» составной частью русского национального самосознания до XVIII века? Если признавать доктрину «Третьего Рима» апокалиптическим бредом маргинального провинциального монаха, то единственной концепцией, хотя бы отдаленно напоминающей имперскую, остается концепция царского ранга и чести русского монарха, основанная на легендах «Сказания о князьях владимирских». Мы уже указывали, что там речь идет о приравнивании русского царя к правителям в Стамбуле, Вене и татарских ханствах. Кажется все же, что до конца XVII века имперская идея в России отсутствует. Некоторые современные историки указывают на принятие титула «императора» Петром I в 1721 году как на начало Российской империи, но Рейнхард Виттрам и поддерживающие его историки давно доказали, что это недоразумение. Петр I принял новый титул как раз для того, чтобы утвердить равенство России и ее правителя «по рангу и чести» с Габсбургами – западными императорами. В Вене прекрасно это понимали и шумно протестовали[83 - Переговоры с венским двором об императорском титуле начались уже в 1710–1711 гг.: Wittram R. Peter I Czar und Kaiser. Gцttingen, 1964. Bd. 2. S. 250–252, 462–474.]. Словосочетание «(Все)российская империя» появилось сразу после 1721 года, но понадобился целый век, чтобы оно приобрело современное звучание (империя – большое, обычно многонациональное государство с разделением на метрополию и периферию)[84 - Раньше Шафиров употреблял слова «всероссийский император», но, чтобы обозначить Россию, писал «российское государство»: [Шафиров П.П.] Рассуждение, какие законные причины… Петр Первый… к начатию войны… имел. СПб., 1717. Напр., «Дедикация», с. 1–10.]. До этого «империя» сохраняла свое архаичное значение государства императора – монарха, стоящего выше королей. В указе 1721 года Петр I предложил новую, европейскую интерпретацию старого титула царя – перевод термина для иностранцев и русских новой формации. Другое дело, что его завоевания фактически продвинули Россию еще больше в сторону империи. Как и раньше, теория не поспевала за действительностью.

Первый шаг в направлении к империи сделал Иван IV в 1553–1558 годах, когда он покорил Казань и Астрахань. Вторым шагом была успешная экспедиция атамана Ермака в Сибирь. Эти события, однако, мало влияли на русское национальное самосознание XVI века, которое в основе своей оставалось религиозным. Завоевание Поволжья изображалось в летописях и посланиях митрополита как еще одна война Нового Израиля против безбожных агарян. Новые территории появились в царском титуле, стало обычным упоминать «государства» или «царства» русского царя – Московское, Казанское, Сибирское, тем самым подчеркивая составной характер русского государства. Русские никогда не воспринимали византийской идеи мировой православной империи. Они относились к грекам как к православным, оказавшимся в неволе после падения Царьграда в результате тяжких грехов византийских императоров, но не как к погибшим вследствие метафизического падения Рима (как это утверждали толкователи пророка Даниила).

Первые предпосылки имперского самосознания возникли после победоносной войны с Польшей 1654–1667 годов. Несмотря на действительную автономию Гетманской Украины после Переяславского договора, для России договор означал третий и важный шаг на пути к империи. Договор сделал страну еще более многонациональной, но также политически гетерогенной. Она вступила в ряды тех европейских государств раннего Нового времени, которые можно назвать composite states (сложносоставные государства). Приобретение Петром I Ливонии, Эстляндии и Выборгского округа еще более усложнило политическое устройство России вплоть до 1780-х годов.

На этот раз рост территории и международного значения страны быстро сказался на самосознании русских. Уже в 1670-х годах архимандрит Макарьевского Желтоводского монастыря Тихон составил новую (Латухинскую) редакцию Степенной книги, используя среди других сочинений киевский «Синопсис» и снабдив ее стихотворным предисловием. Там он дал краткое содержание работы:

Царства российского зачало,
еще и Киева начало,
Но и о Казани сказася,
о Сибири не умолчася;
Егда же сам Бог благоволил,
множество сих царств соединил
В едино царство Московское,
рекомое Всеросийское[85 - Русская силлабическая поэзия XVII–XVIII вв. / Ред. А.М. Панченко. Л., 1970. С. 178.].

В этих стихах, может быть, в первый раз русский автор благодарил Бога и хвалил свою родину не за верность православию или за успех в борьбе против неверных, но буквально за расширение границ. Тот же момент, наряду со всеми другими мотивами, традиционными и новыми, встречается в Слове 1686 года Игнатия Римского-Корсакова:

И такожде и в наши лета, с Божиею помощию наипаче распространи царство свое Российское, и расточенные отчины царствия Российскаго храбрством и подвигом своим собра воедино благочестивый и самодержавный великий государь наш пресветлый, царь и великий князь Алексей Михайлович.

Именно этим царь спас Малую и Белую Русь от «прелести латынской» – здесь мы встречаем традиционный мотив вместе с новым. Особенно важно, что эта более или менее «имперская» нота наблюдается не в работах светских писателей или маргинальных и малоизвестных монахов. Оба архимандрита возглавляли обители, давно связанные с семейством Романовых[86 - Новоспасский монастырь служил усыпальницей Романовых. Желтоводский монастырь был обновлен в 1620-х гг. под покровительством патриарха Филарета. Род Вонифатьевых – семейство духовника царя Алексея, известного Стефана – был записан в синодике монастыря: Понырко Н.В. Обновление Макариева Желтоводского монастыря и новые люди XVII в. – ревнители благочестия // ТОДРЛ. 1990. Т. 43. С. 58–69; Лобачев С.В. К вопросу о ранней биографии патриарха Никона // Средневековая Русь: Сб. науч. статей к 65-летию со дня рождения профессора Р.Г. Скрынникова. СПб., 1995. С.56–58.].

На фоне таких высказываний 1670–1680-х годов нас не должен удивить девиз на гравюре 1697 года, помещенный между двумя колоннами и аллегорически изображающий взятие Азова: Plus ultra rosseanum (Дале и боле российское). Это намек на девиз (Plus oultre – Между колоннами) знаменитого Карла V, действительно всемирного монарха, владевшего Испанией с Нидерландами и Южной Италией вместе со Священной Римской империей и Новым Светом. Колонны – это Геркулесовы столпы, по античной традиции находящиеся у западного пролива в Средиземное море, которые указали испанцам путь к западу, к новым странам и завоеваниям. В аллегории Азов имеет тот же смысл[87 - Богословский М.М. Петр I: Материалы для биографии. М., 1940–1948. Т. 1–5; Yates F. A. Astraea: the Imperial Theme in the Sixteenth Century. London, 1985. Р. 54, 56–58.]. Так что гордились только размерами и военной славой России, а не положением «метрополии», господствующей над периферией.

Накануне «метаморфосиса» России (слова Шафирова) национальное самосознание русских, по крайне мере русской элиты, состояло из трех элементов. Первый элемент – представление о России как о государстве православном, находящемся под властью исключительно благочестивых и боголюбивых царей. Это представление более династическое, чем государственное. Среди простого народа оно оставалось доминирующим и, наверное, единственным способом понимания России долгое время после Петра I.

С помощью киевских монахов элита «пристроила» к этой базовой структуре второй элемент – идею славено-российского народа, единого народа, состоявшего из русинов и московитов. Третий и совсем новый элемент, появившийся только в 1670–1680-х годах, можно назвать имперским чувством, гордостью за новую, сильную, огромную Россию, достигшую в это время новой мощи. Все три элемента, даже два последних, выросли на почве православия, в среде клира. Петровское время принесло новые понятия о культуре, человеке, государстве, и на их основе русское национальное самосознание неизбежно менялось. Как и что именно менялось – вопросы для новых исследований.

Людмила Шарипова

Еще о «человеке многих миров»:

Петр Могила – традиционалист, реформатор, оппортунист

Наилучшая характеристика личности Петра Могилы, выдающегося религиозного и культурного деятеля первой половины ХVІІ века, посредством лишь нескольких слов удачно вписывающая его в культурный контекст эпохи барокко, дана в статье американского ученого украинского происхождения Игоря Шевченко, назвавшего Могилу «человеком многих миров»[88 - Shevchenko I. The Many Worlds of Peter Mohyla // Harvard Ukrainian Studies. 1984. № VIII. Определение Шевченко, как бы отсылает нас к своему своеобразному антитезису, содержащемуся в известном предостережении Фомы Аквинского: «Бойся человека одной книги».]. Ценность этой барочной метафоры – в ее многоплановости: Петр Могила принадлежал не только православной, но и католической религиозной культуре; не только польской политической нации, но и рутенскому полиэтническому сообществу в составе Польско-Литовского государства; не только Рутении как территориально-культурному ареалу, но и русской культуре в широчайшем смысле[89 - Здесь и далее, когда автору не удается избежать определений вроде «русский», их необходимо толковать в расширительном смысле, как «восточнославянский», т.е. относящийся к (или имевший место на) территории современных государств Белоруссия, Россия и Украина. Используемые в статье термины «Рутения» и «рутенский» обозначают украинские и белорусские земли в составе Польско-Литовского государства, преимущественно населенные православными. Под термином «рутенский язык» здесь имеется в виду разговорный язык населения этих земель, использовавшийся не только в повседневной жизни, но и в религиозной полемической, преимущественно антикатолической, литературе ХVІ-ХVІІ вв., а также в документах того времени.]; не только ХVІІ веку, но и ХVІ, и ХVІІІ векам. Объяснюсь: биография личности калибра Могилы самодостаточна как предмет исторического исследования. Однако ее проецирование на более широкий культурно-исторический контекст позволяет делать далеко идущие выводы о путях формирования позднейших, в том числе и российских имперских, традиций. Приведу лишь несколько конкретных примеров. Завещав свою библиотеку Киевскому коллегиуму, Петр Могила положил начало ранее практически не существовавшей традиции жертвования книжных коллекций библиотекам образовательных учреждений. Во времена преобразований в России конца ХVІІ – начала ХVІІІ века именно выпускники Могилянского коллегиума обеспечили интеллектуальный костяк команды Петра І, по чьему прямому распоряжению сотни московитян направлялись на обучение в Киев; обратным потоком ехали в Великороссию киевские ученые-схоласты, чтобы занять там высокие церковные должности, основать семинарии и школы, завещая им свои библиотеки[90 - См.: Okenfuss MJ. The Jesuit Origins of Petrine Education // The Eighteenth Century in Russia / Ed. by J.G. Garrard. Oxford, 1973. P. 121-122; Корчмарик Ф.Б. Духовнi вливи Кива на Московщину в добу Гетьмансько? Украни. Нью-Йорк, 1964. P. 89, и др.]. Одним из наиболее ярких представителей этой когорты был Феофан Прокопович, автор петровской церковной реформы, позволившей царю сосредоточить в своих руках максимум власти для проведения в жизнь плана европеизации Российской империи. Вплоть до ХІХ века оставались актуальными заложенные Петром Могилой основы теологической системы русского православия. И таких примеров множество.

Существует обширная историография, подробно освещающая деятельность Петра Могилы в период с конца 1620-х годов, когда он вступает на церковное поприще и становится видным политическим и культурным деятелем своего времени, сыгравшим основополагающую роль как в современном ему, так и в последующем развитии русского православия и образования. В то же время ощущается огромный недостаток достоверных документальных свидетельств о Могиле в том, что касается первых тридцати лет его жизни, и в особенности детства и отрочества[91 - См., например, комментарий М. Жюги в его достаточно обширной статье о Петре Могиле, написанной в первой трети ХХ в. и помещенной в «Энциклопедии католической теологии»: «Несмотря на то, что о Петре Могиле много написано, о его жизни, особенно в первой ее части, нам по-прежнему известно очень мало» (Dictionnaire de Thйologie Catholique. Paris, 1929. Vol. X, 1. Col. 2063).]. Следствием этого является практическое отсутствие в историографии в достаточной мере обоснованных гипотез о том, в каких условиях происходило формирование личности Петра Могилы, где он получил свое образование, а также о месте его пребывания на протяжении значительных отрезков времени, таких, например, как тринадцать лет, минувших со времени смерти его отца в 1607 году до 1621 года, когда он принял участие в битве при Хотине. Это также привело к появлению и бытованию в исторической литературе ряда достаточно неправдоподобных версий об отдельных периодах его биографии[92 - Таких, например, как гипотеза о том, что он учился в парижской Сорбонне, об этом см. ниже.].

Именно ранние годы становления личности являются ключом к пониманию причин последующего выбора ею жизненного пути, мотивации поступков, симпатий и антипатий. Именно поэтому все попытки интерпретации ранних периодов жизни исторических деятелей требуют особой осторожности и должны так или иначе опираться на имеющийся фактический материал как бы скуден он ни был и как бы он ни противоречил личностным установкам самого исследователя. К сожалению, автор предлагаемой статьи не располагает квалификацией, необходимой для создания психобиографического портрета Петра Могилы, по примеру замечательной работы Уильяма Майсснера, члена Общества Иисуса и профессионального психоаналитика, посвященной формированию личности основателя ордена иезуитов Св. Игнатия Лойолы[93 - MeissnerW.W. The Psychology of a Saint: Ignatius of Loyola. New Haven, 1992.]. В то же время в этом исследовании будет предпринята попытка обрисовать в общих чертах условия и наиболее важные впечатления, которые могли послужить становлению во многом парадоксального, противоречивого и в то же время достаточно типичного для своего времени характера традиционалиста и реформатора Могилы. Кроме хорошо известных в историографии первоисточников, в статье использованы такие новые и достаточно нетрадиционные источники информации, как владельческие знаки, а также дарственные и иные записи в книгах, принадлежавших Петру Могиле.

Большинство известных нам фактов указывают на то, что Петр Могила родился 21 декабря 1596 года, того самого, когда появление в небе кометы, по утверждению его позднейших панегиристов, предвестило важное счастливое событие в жизни Русской православной церкви и ее верующих[94 - Здесь и далее в тексте все даты даются в соответствии с юлианским календарем. Молдавские историки, сделавшие значительный вклад в биографические исследования о Петре Могиле, как правило, называют годом его рождения 1597 г.: Cazacu М. Pierre Mohyla et la Roumanie // Harvard Ukrainian Studies. 1984. № VIII. P. 202. Российские и украинские историки, опираясь на информацию, содержащуюся в мемуарах Иоахима Ерлича, созданных в 1650-х гг., согласно которой Петр Могила прожил «полных пятьдесят лет» и умер к конце 1646 г., в основном согласны между собой в том, что он родился в 1596 г. Ерлич посвятил Могиле несколько страниц своих мемуаров:Jer/z'cz J. Latopisiec albo kroniczka. Warszawa, 1853. C. 56-59.Выдвинутая в начале 1980-х гг. Олесем Билодидом гипотеза о том, что датой рождения Петра Могилы на самом деле был 1574 г., а не вторая половина 1590-х гг., не выдерживает критики. Она была основана на палеографической расшифровке Билодидом написанной буквами старославянского алфавита даты, обнаруженной на серебряной пластинке, которая некогда была прикреплена к крышке гроба Могилы, захороненного в киевском Успенском соборе Киево-Печерской лавры: Бiлoдiд О. Загадка Петра Могили. Кив, 1997. C. 25–39. Прежде всего, это невозможно потому, что родители Петра Могилы поженились ок. 1590 г., и он был в семье третьим сыном. Старший брат Михаил родился в 1591 или 1592 г.; точный год рождения второго сына, Гавриила, к сожалению, неизвестен: Cazacu М. Op. cit. C. 202. Также см.: Kлiмo? В. та in. Феномен Петра Могили. Кив, 1996. C. 40–48; Гаюк I. Дилеми бiографiчних пошукiв // П. Могила: богослов, церковний i культурний дiяч / Ред. А. Колодний, В. Клiмов. С. 108–113.]. Петр появился на свет в Сучаве, тогдашней столице Молдавии, и был третьим сыном Симеона Могилы, в то время молдавского воеводы под властью господаря Иеремии Могилы, старшего брата Симеона.

Политическая ситуация в Молдавии конца ХVІ столетия была сложной. В 1402 году она подпала под власть Польши. В середине ХV века Молдавию подчинили себе турки, которые готовы были, однако, смотреть сквозь пальцы на ее зависимость от Польши в такой мере, чтобы их союз с последней позволял держать на расстоянии Габсбургов. Молдавия также выступала в качестве буферного государства, на территории которого Польша и Турция противостояли своим извечным врагам – татарам и казакам, стараясь в то же время оставаться в рамках существующих мирных договоров, соответственно с Московией и Габсбургской империей. В результате молдавские господари вынуждены были постоянно маневрировать, прилагая максимум усилий к тому, чтобы сохранить свой трон. Это вело к нестабильности власти, заговорам и постоянным конфликтам между могущественными кланами и их ответвлениями внутри страны.

Преимущественно православная Молдавия поддерживала тесные культурные связи с Галицией, а основным языком церкви и управления в ней был церковнославянский. Польский язык также получил широкое распространение и использовался не только в переписке господарей с польской администрацией, но и в их корреспонденции с Успенским православным церковным братством во Львове (основано ок. 1585 года). «Полемическая религиозная литература ХVІ и начала ХVІІ в. на польском и рутенском языках… поступала в Молдавию преимущественно через Львовское братство. В свою очередь, многие господари щедро жертвовали на нужды братства, равно как и других православных учреждений за пределами Молдавии, таких как Афонский монастырь в Греции и монастырь Св. Екатерины на горе Синай»[95 - Shevchenko I. Op. cit. P. 12.].

Не только о предках, но, собственно, и о родителях Петра Могилы известно немного. Первый представитель рода Могил упомянут в документах как придворный одного из молдавских господарей в 1490 году[96 - Cazacu M. Op. cit. P. 195.]. В середине ХVІ века Иоанн Могила, дед Петра по отцовской линии, отличился на службе у господаря Александра Лапушнеану. Известно также, что около 1563 года он постригся в монахи, и есть предположение, что он сделал это не по собственной воле[97 - Жуковський А. Петро Могила й питання едностi церков. Ки?в, 1997. C. 38; Cazacu M. Op. cit. P. 197.].

Восхождение в 1595 году на молдавский трон под протекторатом Польши Иеремии Могилы, дяди Петра по отцовской линии, ознаменовало собой начало династического правления Могил, которое дало Молдавии восемь господарей и продлилось с перерывами 26 лет[98 - Ibid. P. 190.]. Этот период характеризовался наибольшим политическим, культурным и экономическим влиянием Польши на Молдавию. В начале 20-х годов ХVІІ столетия ситуация изменилась благодаря кризису в Польше, вынужденной противостоять казацким восстаниям и набегам татар, параллельно ведущей изнурительную войну с Московией, а также ослабленной внутренней борьбой собственной шляхты[99 - Ibid. P. 192.]. Моисей Могила, младший брат Петра, вынужденный бежать из Молдавии в Польшу в 1634 году, был последним представителем рода Могил на молдавском престоле.

С середины ХVІ века род Могил поддерживал семейные связи с польской аристократией[100 - Ibid. P. 196.]. Дочери Иеремии, дяди Петра, были замужем за представителями влиятельных родов Вишневецких, Потоцких, Корецких, Пшерембских[101 - Голубев С. Киевский митрополит Петр Могила и его сподвижники: Опыт исторического исследования. Киев, 1883. Т. I. C. 44.]. Благодаря этим связям представители рода Могил с 1593 года пользовались привилегией индигената, то есть правом владеть землей в пределах Польско-Литовского государства[102 - Jablonowski A. Akademia Kijowsko-Mohilanska: Zarys historyczny na tle rozwoju ogolnego cywilizacyi zachodniej na Rusi. Krakow, 1899–1900. S. 78; Жуковський А. Указ. соч. P. 37, 40.].

Другой дядя Петра Могилы по отцовской линии, Георгий, с 1588 года – православный митрополит Сучавский, по свидетельствам современников, был склонен к поиску путей примирения православных и католиков[103 - Там же. C. 39.]. Ко времени рождения Петра его отец был молдавским воеводой; он стал господарем Валахии на короткое время в 1601–1602 годах и заменил своего брата Иеремию на молдавском троне в 1606 году. 14 сентября 1607 года Симеон умер, как подозревают, отравленный заговорщиками, среди которых была вдова Иеремии, Екатерина, которая таким образом пыталась расчистить своему сыну Константину путь на престол[104 - Cazacu M. Op. cit. P. 205.].

Те достаточно фрагментарные сведения о братьях Иеремии и Симеоне Могилах, которыми мы располагаем, дают представление о честолюбивых, вспыльчивых натурах, вероятно, хорошо образованных, с широкими взглядами правителях, преданных традиционной вере – православию. Согласно свидетельству польского историка ХVІІ века Шимона Окольского, Иеремия Могила, признавая политическую власть Польши над Молдавией, оставался непоколебимым сторонником свободы исповедания для православных[105 - Okolski S. Orbis Polonus. Krakow, 1641. Vol. II. P. 230.]. В инструкции 1606 года папскому нунцию Франческо Симонетто (1606–1611), посланной из Рима, Симеон Могила характеризовался как «человек, преданный православию, однако так же, как и его [покойный] брат Иеремия, после которого Симеон унаследовал [молдавский] трон, с симпатией относящийся к католикам»[106 - Цит. по: Jablonowski A. Op. cit. S. 78.]. Иеремия и Симеон Могилы были известны как покровители львовского Успенского православного братства. Их благотворительная помощь на строительство новой церкви Успения Богородицы во Львове (1598–1630) была увековечена в надписи по окружности внутри главного купола церкви, в которой братья названы ктиторами (основателями) церкви[107 - В городском обиходе церковь называлась Валашской. Кроме Иеремии и Симеона Могилы в надписи упоминаются король Польши Сигизмунд ІІІ, в правление которого была начата и закончена постройка церкви; московский царь Федор Иванович, пожертвовавший на строительство (надпись называет его благодателем); и Мирон Берновский-Могила, господар Молдавии (1626–1629, 1633), чье пожертвование помогло завершить строительство (названный в надписи свершителем): Голубев С. Материалы для истории западнорусской церкви. Киев, 1891. Т. I. C. 47. Именно в этой церкви Петр Могила будет впоследствие рукоположен в сан митрополита Киевского и Галицкого: Жуковський А. Указ. соч. C. 45.].

После смерти Симеона молдавским господарем на короткое время стал старший его сын Михаил. Однако всего через несколько месяцев ему пришлось бежать в Валахию, где он умер 27 января 1608 года[108 - Thomson F.J. Peter Mohyla’s Ecclesiastical Reforms and the Ukrainian Contribution to Russian Culture: A Critique of Georges Florovsky’s Theory of The Pseudomorphosis of Orthodoxy // Slavica Gandensia. 1993. № 20. P. 79.]. Попытка Маргиты, вдовы Симеона, возвести на трон старшего из оставшихся сыновей, Гавриила, не увенчалась успехом[109 - Cazacu M. Op. cit. P. 205–206. Гавриил (ум. 1635) был впоследствии при помощи турецкого султана возведен на валашский трон, но лишился его в 1620 г. Павел, четвертый сын Симеона и Маргиты, умер ребенком в 1607 г.: Ibid. P. 199. Пятым сыном Симеона и Маргиты был, по-видимому, Иоанн, о котором неизвестно ничего, кроме имени. И, наконец, младший сын Симеона Могилы, Моисей, дважды на короткое время занимал молдавский трон: 1630–1631 и 1633–1634 гг., но в конце концов был изгнан из страны: Ibid. P. 210. Также известно о существовании двух дочерей Симеона и Маргиты: Феодосии (ум. 1596) и Руксанды (упом. в 1607 г.): Ibid. P. 199. См. также генеалогическое древо Могил, помещенное у Жуковского: Жуковський А. Указ. соч. C. 37.]. О матери Петра известно очень мало, но, судя по всему, она была женщиной с сильным характером и не чуждой интриг: так, Матей Казаку упоминает, что спустя некоторое время она «способствовала свержению ветви Иеремии [Могилы] в Молдавии и [разжиганию] последующих польско-турецких войн»[110 - Cazacu M. Op. cit. P. 206–207.]. Поскольку после Михаила к власти пришел господарь Константин, сын Иеремии, который, как и его мать, был враждебно настроен к Маргите и ее детям, претендующим на молдавский трон, семья Симеона, по всей видимости, сочла за лучшее оставить Молдавию и около 1608 года направиться в Польшу, где они остановились в Дедилове – городе, принадлежавшем одному из польских родственников Могил, Станиславу Жолкевскому, великому коронному гетману (1613–1620)[111 - Ibid. P. 206.].

С этого времени и до 1621 года о месте пребывания и роде занятий Петра Могилы документальных свидетельств не имеется. Существует лишь указание на то, что в сентябре 1610 года он присутствовал на церемонии пострижения в монахи Стефана, старого слуги его отца. Церемония проходила в Сучевицком монастыре, основанном Иеремией и Симеоном в 1583–1586 годах, фамильном месте захоронения Могил[112 - Ibid. P. 195, 207.].

Та информация о том, где, чему и у кого учился Могила, которой мы в настоящее время располагаем, – это несколько лаконичных фраз его современников, содержащих скорее намеки, чем достоверные данные, и вкладная запись самого Могилы в книге, подаренной им одному из православных монастырей в Галиции.

Попробуем, однако, проанализировать имеющуюся информацию. К тому моменту, когда Маргита с детьми покинули Молдавию, Петру было около 11 лет. Большинство авторов склоняются к мнению, что, по обычаю аристократических семей того времени, Петра, скорее всего, обучали дома специально посланные для этого преподаватели школы Львовского православного братства[113 - Голубев С. Указ. соч. C. 16; Жуковський А. Указ. соч. C. 41–42; Medlin W.K., Patrinelis C.G. Renaissance Influences and Religious Reforms in Russia: Western and Post-Byzantine Impacts on Culture and Education (16th–17th Centuries). Geneva, 1971. P. 130–132; Joubert A. De Luther а Mohila: La Pologne dans la crise de la Chrйtientй, 1517–1648. Paris, 1974. P. 368, и др.]. На это, хотя и косвенно, указывает цитируемый Казаку фрагмент посланного из Дедилова во Львов письма Маргиты, в котором речь идет об «учителях и профессоре» школы львовского Успенского братства, обучавших «ее сыновей»[114 - См.: Cazacu M. Op. cit. P. 206.]. Имена сыновей, к сожалению, не названы, но поскольку письмо датируется 1614 годом, когда старшие из живущих сыновей, Гавриил и Петр, были уже слишком взрослыми для домашнего обучения, а четвертый, Павел, умер в 1607 году, и если у Симеона и Маргиты не было других сыновей, тогда речь в письме должна идти об Иоанне и младшем сыне Моисее. Обращает на себя внимание упомянутое в письме Маргиты присутствие «профессора» в числе преподавателей, посланных для обучения отпрысков Симеона Могилы в Дедилов. Формально это может означать, что спектр наук, которые он мог преподавать, охватывал дисциплины от поэтики до теологии. Но поскольку теологию во львовской школе никогда не преподавали, ее из этого ряда необходимо исключить, ограничившись поэтикой, риторикой и философией, причем, вероятнее всего, ее начальным этапом – диалектикой, далее которой преподавание во львовской школе не шло[115 - Неясным остается, что же послужило причиной отсылки преподавателей обратно во Львов. В письме Маргита лишь замечает, что «они, как оказалось, знаются и с правдой, и с ложью», но фраза эта слишком темна для дальнейших выводов. По предположению Казаку, львовских учителей могли обвинить в «ереси»: Ibid.].

Интересно в этой связи обратиться к уже упомянутой вкладной записи, сделанной Могилой на экземпляре составленного им «Литургиариона», изданного в 1629 году типографией Киево-Печерской лавры: «В память себе и родителям своим и своего учителя Христофора Волковидного, иеромонаха, в монастырь Грушевский Щепловский, иде же погребен есть, дана сия книга Петром Могилою Архиепископом Митрополитом Киевским Галицким и всея России Архимандритом Печерским в лето 1636 Апреля 21 дня»[116 - Цит. по: Колосовська О. Дослiдження та колекцiонування стародрукованоi кирилично? книги в Галичинi (кiнець ХVІІІ – перша половина ХХ ст.) / Дис. … канд. ист. наук. Ки?в, 1998. C. 130.]. Эта запись является лишь недавно введенным в научный оборот и до сих пор неизвестным широкому кругу историков уникальным и единственным достоверным свидетельством о лице, которое имело прямое отношение к образованию Петра Могилы. Разумеется, эта информация ставит больше вопросов, чем дает ответов, самые главные из которых – где и когда мог Волковидный учить молодого Петра? Конечно, крайне интересно было бы узнать о личности самого Волковидного и о том, какое образование получил он сам. В исторической литературе его имя не упоминается, так что эти вопросы требуют целенаправленного и кропотливого архивного поиска. Судя по тому, что Волковидный какое-то время жил и умер в Галиции, не исключена возможность того, что он преподавал в школе львовского Успенского братства, откуда мог быть послан в Дедилов для обучения сыновей Симеона и Маргиты. Однако пока это предположение ничем не подкреплено.

Существуют еще два свидетельства современников Могилы о роде полученного им образования. Одно из них – найденное в письме Мелетия Смотрицкого упоминание о том, что молодой Петр «и по-латыни, и по-гречески учился»[117 - Цит. по: Голубев C. Указ. соч. C. 18. Мелетий Смотрицкий – неординарная и во многом трагическая фигура: человек, книгу которого «Тренос, или Плач греко-русской церкви» православные просили класть к себе в гроб после смерти; затем «отступивший» в Унию, как он сам объяснял, для того чтобы помочь расколотой христианской церкви воссоединиться, сжегший незадолго до собственной смерти почти всю свою библиотеку и завещавший похоронить себя с письмом Константинопольского патриарха в одной руке и письмом римского папы – в другой. О нем см. великолепную монографию: Frick D. Meletij Smotryc’kij. Cambridge, Mass., 1995, и недавнюю статью Френсиса Томсона: Мелетий Смотрицкий и уния с Римом: Религиозная дилемма в Рутении ХVІ века // 400 лет Брестской церковной унии (1596–1996): Критическая переоценка: Сб. статей / Под ред. А. Юдина. Нейменген, 1998. C. 177–218.]. Другое – это место в панегирике Феодосия Баевского, преподнесенном Могиле ко дню его рождения в 1645 году, где говорится, что тот «провел свои молодые годы в изучении свободных искусств и на военной службе королю Польши Сигизмунду ІІІ»[118 - Bajewski T. Sancti Petri metropolitae Kijoviensis Thaumaturgi Rossiae… Petrus Mohila. Киев, 1645. Мне удалось найти экземпляр этого редкого издания переплетенным в составе конволюта, состоящего из брошюр ХVІІІ в., в Центральном государственном историческом архиве Украины в г. Киеве (далее – ЦГИАУ (К)): Ф. 739. Оп. 1. Д. 50.]. Из этого пассажа, кажется, следует, что военная служба следовала сразу за годами учения. Таким образом, Петр мог получить образование, которое можно условно назвать здесь «средним» или «неоконченным высшим» в период между 1608 годом, когда семья переехала в Дедилов, до конца 1610-х годов, когда он, вероятнее всего, появился при дворе своего опекуна, гетмана Жолкевского (подробнее об этом см. ниже).

Два других источника сведений на этот счет содержат менее ясную информацию и требуют по отношению к себе определенной доли осторожности. Первое оставлено безымянным автором документа, озаглавленного «Великое искусство рассуждения о любом предмете» (Magna ars disserendi de qualibet materia), найденного в начале ХХ века в архиве приходской церкви Перемышльской епархии Василием Щуратом и датированного им ХVІІ веком. Однако слишком вольное обращение с именем, упомянутым в документе, допущенное самим Щуратом, а вслед за ним и рядом авторов, на него ссылавшихся, на наш взгляд, привело к неверному пониманию смысла написанного. По всей видимости, защищая Могилу от нападок недоброжелателей, неизвестный автор пишет: «Вообще зря ругают [его]. Непревзойденный Варон был его учителем»[119 - Цит по: Щурат В. Укра?нськi жерела до iсторi? фiлософi?: iсторично-фiлософiчний начерк. Львов, 1908. С. 29. В латинском оригинале: «Per summum nefas vitupteratur. Varonem enim praeceptorem habebat eminentissimus».]. В латинском тексте документа имя стоит в винительном падеже: «Varonem», что в предложном падеже дает латинскую форму «Varro», в славянской транскрипции – Варон. На этом основании Щурат сделал смелое предположение, что речь идет об иезуите Франсуа Вероне (Francois Vйron, 1575–1649), с 1609 года по середину 1610-х годов профессоре логики, физики и метафизики в иезуитском коллегиуме Ла Флеш (La Fleche) во Франции[120 - Щурат В. Указ. соч. С. 29. О Вероне см.: Rochemonteix C. de. Le collиge Henri IV de La Flиche. Le Man, 1889. Vol. IV. C. 51–52; Dictionnaire de Thйologie Catholique. Paris, 1950. Vol. XV, 2. Col. 2699. Верон был автором 76 опубликованных работ, в том числе ряда полемических антипротестантских трудов. Он был также достаточно эксцентричным человеком. Известно, что в 1620 г. он по собственному желанию покинул ряды членов Общества Иисуса, объяснив это тем, что «хочет иметь больше свободы в своих духовных трудах»: Ibid. Иезуитский коллегиум Ла Флеш предлагал программу образования, включавшую полный курс философии и длившуюся девять лет. Рене Декарт, учившийся в Ла Флеш, позднее отдал должное коллегиуму, назвав его «одной из самых выдающихся школ Европы» (Descartes R. Discourse on the Method and Meditations on First Philosophy / Ed. by D. Weissman. New Haven, 1996. P. 5). Гипотеза Щурата получила признание среди ряда авторов, см., например: Хижняк З.И. Киево-Могилянская академия. Киев, 1988. C. 58; Жуковський А. Указ. соч. C. 42–43, и др.]. Можно предположить, что Франсуа Верон в свое время был неплохо известен в среде католических и протестантских полемистов, однако напрашивается вопрос: была ли его слава столь велика, чтобы на украинских землях Польско-Литовского государства кто-то мог говорить о нем как о «непревзойденном»? Скорее всего, «Варон», упомянутый в документе, – не современник Петра Могилы, а один из величайших писателей и риторов Древнего Рима Марк Терентиус Варон, имя которого было использовано неизвестным автором документа для того, чтобы указать на классическое образование, полученное Могилой[121 - К сожалению, сам документ, на который ссылается Щурат, до наших дней, по всей видимости, не сохранился. По крайней мере, автору данной статьи выйти на его след не удалось.]. И, наконец, так называемый Каталог Киевских митрополитов, составленный в ХVІІІ веке, утверждает, что Петр «обучался греческому и латинскому языкам, словесным наукам и богословию неизвестно в каких училищах, а по сказанию-де некоторых, якобы от отца послан был в Парижский и другие зарубежные университеты»[122 - К сожалению, сам документ, на который ссылается Щурат, до наших дней, по всей видимости, не сохранился. По крайней мере, автору данной статьи выйти на его след не удалось.35 См.: Описание Киево-Софийского собора и Киевской иерархии // Митрополит Євгений Болховитинов. Вибранi працi з iсторii Ки?ва / Сост. Т. Ананьева. Ки?в, 1995. C. 154–155; курсив мой. Также см.: [Митрополит Евгений (Болховитинов)]. Словарь исторический о бывших в России писателях духовного чина греко-российской церкви. Лейпциг, 1971. Т. II. C. 156. Каталог, безусловно, является очень поздним источником, но нам неизвестно, на каких не сохранившихся до нашего времени документах мог основывать свои выводы его составитель.].

Таким образом, мы имеем, хотя и позднее, неясное и небесспорное, но все же указание на то, что образование Петра Могилы не ограничилось домашним обучением. Он мог быть послан за границу с целью дальнейшего образования по воле отца (вероятно, посмертной). Поскольку, по свидетельствам, Симеон Могила относился к католикам с терпимостью, а иезуиты предлагали лучшее в Европе того времени образование, предположение, что Петр мог учиться в иезуитском коллегиуме, можно оспорить, но его нельзя исключить. В то же время он мог начать обучение в одном месте, а завершить (или не завершить) его – в другом. Происхождение «парижской» версии остается неразъясненным, а ее правдоподобность – сомнительной. Последнее относится и к попытке Щурата определить иезуитскую коллегию Ла Флеш как место возможного обучения Петра Могилы. Прочие бытующие в историографии версии, связывающие его образование с академией в Замостье, Голландией и т.п., являются вообще ни на чем не основанными[123 - См.: Жуковський А. Указ. соч. C. 43–46.].

Рассматриваемые в более широком контексте, эти предположения не противоречат, а, кажется, дополняют друг друга и согласуются с другими известными фактами биографии Петра Могилы. Так, сославшись на наличие в семье двух старших сыновей, Казаку высказал мысль, что еще при жизни Симеона могло быть принято решение дать Петру такое образование, которое позволило бы ему в дальнейшем попробовать себя как на политическом, светском, так и на духовном поприще[124 - Cazacu M. Op. cit. P. 205.]. Кроме того, «свободные искусства», упомянутые в панегирике Баевского, были основой гуманистической программы обучения практически во всех европейских учебных заведениях того времени, включая иезуитские коллегиумы. «Латынь и греческий», о которых говорится в письме Смотрицкого, были языками, на которых, в свою очередь, основывалось преподавание «свободных искусств». В этой связи напрашивается еще одно важное соображение. Позднейшие инновации Петра Могилы в области образования, формирования системы русского православного богословия и организации церкви, а также неоднократно высказанная в его работах неприязнь к протестантизму указывают на прямое глубинное заимствование опыта и методов ордена иезуитов. Кроме того, если он и в самом деле учился у иезуитов, именно этим может объясняться нежелание даже ближайших его соратников, которые наверняка должны были знать о том, где и у кого Могила получил свое образование, каким бы то ни было образом связывать его имя с иезуитами, считавшимися злейшими врагами православия. Вполне вероятно, что они предпочли бы хранить молчание на этот счет.

Теоретически Петр мог учиться в одном из зарубежных или даже польских университетов, как указывается в Каталоге. Практически же это, скорее всего, было бы невозможным вследствие различия в вероисповедании. Ни один католический университет или академия не допустили бы до изучения курса теологии некатолика. С другой стороны, образование вплоть до полного курса философии включительно можно было получить, например, в иезуитском коллегиуме высшего типа. Представляется маловероятным, что Петр мог изучать теологию в одном из протестантских университетов. Изучал ли он теологию вообще? Эти и подобные вопросы останутся без ответа до тех пор, пока не будут обнаружены новые документы, которые могли бы пролить свет на эту проблему. В то же время, даже весьма поверхностное знакомство с наследием Петра Могилы: языком его работ, содержащимися в них классическими аллюзиями и символами, равно как и та легкость, с которой он оперировал идеями и понятиями, присущими западной философской традиции, но практически неизвестными в Рутении и Московии того времени, – свидетельствует о том, что полученное Могилой образование должно было по крайней мере включать в себя полный курс философии.