Поведение определялось рождением. Еретик мог раскаяться, и веру можно было сменить (это делали целые народы), но рождение оставалось определяющим… Рождение нельзя исправить. При этом в актах идентификации и самоидентификации, как в любом сознательном действии важнейшую роль играет оценочная составляющая, «воля», желание и осмысление (выбор цели).
Если следует применять к коллективным индивидам какие-то общие критерии, правила, предписывающие, как поступать – то есть, по логике, общечеловеческие критерии, то и судить о них следует так же, как об отдельных индивидах. Тогда к ним применим принцип справедливости: мои права ограничиваются правами других; пока я отстаиваю свое достоинство наравне с другими, я прав, но когда в защите своего достоинства я посягаю на чужие права, я виноват. Средневековые люди, благодаря христианству, имели представление об общечеловеческих ценностях, но на практике ценности коллективных индивидов преобладали и выглядели объективно заданными: истинная вера, избранный народ, лучшие по рождению люди.
Только в Новое время представление об относительности ценностей, можно сказать, десакрализация ценностей, привели к условному примату общечеловеческой идеи.
Не случайно сравнение слова («нация») с монетой в статье Г Дзернатто
. Не существует абсолютной стоимости, все стоимости условны, хотя полновесная монета объективно ценнее, чем банковский билет. «Я» не есть абсолютная ценность, и нация не есть абсолютная ценность, хотя в какие-то моменты истории может на это претендовать. (Общество верующих, господствующий класс, народ – коллективные индивиды, которые претендуют быть высшими идеями отсчета).
В средневековой Европе не было национального вопроса, то есть он не был вопросом: неравенство народов, вер, сословий представлялось очевидным и незыблемым. (Хотя, повторюсь, было уже когда-то сказано «несть ни эллина, ни иудея». Да и светские дела должны были регулироваться «естественным правом»). Только когда была сконструирована идея государства-нации, возникли вопросы о праве наций на самоопределение, об интернационализме, о государственнообразующих или титульных народах, о правах меньшинств и прочие. Национально-государственная идея и идеология заместили собой религиозную
. Возможно, национальный вопрос возник тогда, когда незыблемость этнической принадлежности была поставлена под сомнение: появились государства-нации, претендующие на замену этнического родства гражданством. (Отчасти похожая ситуация была во времена Римской империи и возникновения христианства).
Этническая нация или гражданская нация идеологически стали верховными мерилами ценности в обществе, но со временем, очевидно, и эти представления изживут себя. Пока можно констатировать, что в этом отношении, как во многих других, мы являемся прямыми наследниками средневекового общества.
Примечания
1 Надо оговориться, что и биологическое понятие вида в известной степени условно; не существует «чистых» этносов, как и «чистых» культур.
2 Например, Данте в своих письмах чаще всего называет себя флорентинцем, но иногда и «италиком» или итальянцем (италийцем). Известна формулировка начала Комедии из письма к правителю Вероны Кангранде делла Скала: Incipit Comoedia Dantis Alagherii, Florentini natione, non moribus («Начинается Комедия Данте Алигьери, флорентинца родом, но не нравами»). Также humilis ytalus Dante Alagheriis Florentinus et exul inmeritus: «смиренный италик Данте Алигьери, незаслуженно изгнанный флорентинец». См.: Hollander R. Dante’s Epistle to Cangrande. Ann Arbor: University of Michigan Press, 1993, p. 39.
3 См.: Mommsen Th. E. Petrarch’s Conception of the 'Dark Ages // Speculum. 17, 1942, рр. 226–242.
4 Ibid., p. 233 и Petrarca F. Invectiva contra eum qui maledixit Italie // Opere latine di Francesco Petrarca / A cura di Antonietta Bufano, U.T.E.T, Torino, 1975; «Sum vero italus natione, et romanus civis esse glorior». http://digidownload.libero.it/il_petrarca/petrarca_invectiva_contra_eum_qui_maledixit_italie.html
5 По опыту же и по примерам святых отцов, наконец, по наставлению Аннея Сенеки я могу заключить, что человеку в жизни достаточно хлеба и воды – он говорил о человеке, а не об обжоре; и это суждение выразил его племянник /Марк Анней Лукан/: «народам довольно реки и Цереры». Но не народу галлов. Однако и я, если бы был галлом, не говорил бы этого, а защищал бонское вино как высшую радость жизни и прославлял бы его в стихах, гимнах и песнях. Я, впрочем, итальянец по рождению, и горжусь тем, что я римский гражданин, а этим гордились не только государь и правители мира, но и апостол Павел, который сказал «Ибо не имеем здесь постоянного града» /но ищем будущего. Послание к Евреям 13:14/. Город Рим он называл своей родиной, и в великих опасностях говорит о себе как о римском гражданине, а не о галле по рождению, и это было ему ко спасению. Ab experientia quidem et sanctorum patrum ab exemplis, ab Anneo demum Seneca didicisse potui, quod satis est vite hominum panis et aqua – vite hominum dixit, sed non gule – ; quam sententiam carmine nepos eius expressit: satis est populis fluviusque Ceresque. Sed non populis Galliarum. Neque ego, si essem gallus, hoc dicerem, sed beunense vinum pro summa vite felicitate defenderem, hymnis et metris et cantibus celebrarem. Sum vero italus natione, et romanus civis esse glorior, de quo non modo princeps mundique domini gloriati sunt, sed Paulus apostolus, is qui dixit: «non habemus hic manentem civitatem». Urbem Romam patriam suam facit, et in magnis periculis se romanum civem, et non gallum natum esse commemorat; idque tunc sibi profuit ad salutem.
6 В этой связи можно упомянуть о гипотетическом конструировании «южноитальянского национального государства», о котором говорится в статье: Андронов И.Е. Формирование национальной историографии в Неаполе эпохи Возрождения // Средние века. Вып. 72 (1–2). М., Наука, 2011. С. 131–152. Вопросы вызывает как раз уверенность автора в наличии «национального в полном смысле слова» фундамента этого государства к началу XVIII в. В полном смысле средневекового термина или современного понимания нации? А если этот смысл общий, то почему не говорить о венецианской или флорентийской «нациях» как о ядре будущего Апеннинского государства? Конечно, мы рассуждаем пост фактум и сегодня проще говорить о неизбежности объединения областей полуострова, чем в XIV в. его предвидеть. Но значение общей истории и памяти о ней в данном случае очевидно: древний Рим отбрасывает свою тень на последующие судьбы Италии.
7 Mommsen Th. E. Petrarch’s Conception of the 'Dark Ages, р. 16.
8 Harper, Douglas (November 2001). «Nation». Online Etymology Dictionary. http://www.etymonline.com
9 I. Natio: 1) Nativitas, generis et familiae conditio. 2) Agnatio, cognatio, familia. 3) Regio, Gall. Pai's, contree. II. Nationes – 1) in quas Studiorum, seu Academiarum Scholastici dividuntur, 2) Plebeii. Du Cange, et al.,Glossarium mediae et infimae latinitatis, ed. augm., Niort: L. Favre, 1883–1887 по http:// ducange.enc.sorbonne.fr.
10 Этот германоязычный автор (1903–1943), судя по фамилии, итальянского происхождения, эмигрировал в 1938 г. в США. Статья «Нация: история слова» переведена на английский язык и издана посмертно (только первая часть). Zernatto Guido. Nation: The History of a Word / Transl. Alfonso G. Mistretta // The Review of Politics. Vol. 6. No. 3 (July 1944), pp. 351–366. См. http://www. jstor.org/stable/1404386.
11 Ibid., р. 352.
12 Ibid., p. 353.
13 Ibid.
14 Ibid.
15 История Флоренции, II, 21. В русском переводе Н.Я. Рыковой: «происходя из гибеллинского рода». Здесь действительно имеется в виду прежде всего не партийная, а семейная принадлежность («по рождению гибеллин»). Во всех остальных случаях слово nazione Макиавелли использует в этническом или этно-территориальном смысле, см. словарь его лексики на сайте http://www.intratext.com.
16 Zernatto G. Op.cit., p. 355. Интересно, что в титуле каждой нации стояло ее почетное определение: у французской «достойная» (l’honorable), у пикардийской «верная» (la fidele), у нормандской «уважаемая» (la venerable), у германской «стойкая» (la constante).
17 Ibid., р. 358.
18 Ibid., р. 362, 363.
19 Ср. характеристику идеологии как иррационального инструмента коллективной самоидентификации у Э. Эриксона: «Под идеологией здесь будет пониматься сознательная тенденция, лежащая в основе религиозных и политических теорий; тенденция в данный момент сводить факты к идеям, а идеи – к фактам, с тем, чтобы создать достаточно убедительную картину мира для поддержания коллективного и индивидуального чувства идентичности». (In this book ideology will mean an unconscious tendency underlying religious as well as political thought: the tendency at a given time to make facts amenable to ideas, and ideas to facts, in order to create a world image convincing enough to support the collective and the individual sense of identity). Erikson, Erik H. Young Man Luther: A Study in Psychoanalysis and History. New York: W. W. Norton & Co., Inc., 1962, р. 22. Применительно к национальному чувству роль подсознания еще существеннее, так как ощущение причастности к коллективному индивиду по рождению имеет более «материальные» корни.
20 Виллани Дж. Новая хроника, или история Флоренции. М., Наука, 1997. С. 31. (Кн. I, гл. 38), с. 70 (кн. III, гл. 1). Данте Алигьери, Божественная Комедия, Ад. XV, 73–78.
21 Виллани Дж. Новая хроника, с. 34 (кн. I, гл. 42), с. 69–70 (кн. III, гл. 1). Данте Альгьери, Божественная Комедия, Рай, XVI, 145–147.
22 Zernatto G. Op.cit., p. 351.
23 В духе развития государственного суверенитета от Средних веков к Новому времени рассматривал идею нации Г. Пост: Post G. Medieval and Renaissance ideas of nation // Dictionary of the History of Ideas: Studies of Selected Pivotal Ideas /Ed. Philip P. Wiener. New York: 1973–1974, р. 318–324.
Юсим М.А.
I.III. Некоторые замечания о Византийских моделях «этнической» идентификации
Тексты средне- и поздневизантийского периода пестрят древними именованиями народов как то «галлы», «колхи», «гепиды», «скифы», «сарматы», «гунны», «тавроскифы», «трибаллы», «геты», «даки» и т. д., никак, на современный взгляд, не коррелирующими со средневековыми народами, ими обозначенными. Казалось, византийцы избегали неологизмов и лексических заимствований из внешнего мира, географическая, этническая номенклатура, реалии чужеземного социального и культурного быта нередко (но не всегда) именовались в терминах классической науки (историографии, географии и т. д.)
. Этот известный феномен исследователи обычно именуют «архаизацией» современных византийским авторам реалий в результате перенесения традиционной, уже устоявшейся в греческой науке терминологии на новые объекты.
Проблемы истока и функции византийской «архаизации» решалась в современной литературе на базе нескольких методологий, применяемых в области исследований византийской культуры. Подавляющее большинство этих подходов развивается в контексте традиционной филологии и литературной критики и концентрируется на анализе стилистических особенностей византийских текстов. Согласно литературно-критическому объяснению, византийцы воспроизводили архаические топонимические и этнические термины, стремясь сохранить классическую целостность литературного дискурса, часто в ущерб фактологической точности
. Наиболее полно эта позиция была сформулирована Г. Хунгером, который говорил даже о стилистическом «снобизме» византийских авторов и пренебрежении их к какой бы то ни было новой информации. Исследователь интерпретировал «архаизацию» и в более осторожных терминах как «мимесис», подражательное воспроизведение византийцами языка, стилевых особенностей и тем античной литературы
. Следовательно, сама способность византийцев, якобы всецело погруженных в имитацию древних форм и образов, к адекватному отражению реальности вызывала у исследователей серьезные сомнения
. Так, например, Г.Г. Бек говорил об отсутствии у византийцев любопытства по отношению к другим народам, что было следствием принципиальной автаркичности византийского сознания. Варвары рассматривались как некое недифференцированное и гомогенное единство
.
Вклад в прояснении генезиса византийских «архаизирующих» построений внесла поэтология, представленная отечественным исследователем М.В. Бибиковым. М.В. Бибиков подверг анализу византийские описания других народов вновь преимущественно с филологической точки зрения, но с использованием более изощренного поэтологического аналитического инструментария. Как показал М.В. Бибиков, «архаизация» была не столько рабским подражанием античным авторитетам, сколько одной из функций поэтологической структуры византийских текстов. Исследователь находит возможным говорить о хронотопе варварского мира, т. е. об особой организации пространства и времени в повествовании, которое и обуславливало функциональность и предметную значимость древних этниконов в византийском контексте
. В устойчивости практики сохранения традиционных этниконов сыграли свою роль и специфические стилистические стратегии византийцев, которые избегали включения в свое повествование «чужой речи», т. е. варварских неологизмов-этнонимов, чтобы не нарушить целостность повествовательной ткани
. Исследователь толковал «архаизацию» и в контексте «этикетности» средневекового дискурса, привязывающей этнонимику к географическому пространству
.
«Архаизация» получала и социо-культурную интерпретацию, которая, однако, весьма явственно тяготеет к филологическим толкованиям. К примеру, Г Хунгер полагал, что в XIV в. «архаизация» являлась уделом интеллектуалов из слоя peaoi, для которых она являлась объединяющими знаками корпоративного единства и корпоративной исключительности. И.И. Шевченко поддерживает эту идею, рассуждая о классическом знании (и соответственно, способности к классицистической имитации), как о престижном групповом маркере, отделявшем интеллектуалов от низших классов
. Обсуждение этих и других точек зрения содержится в статье М. Бартузиса, который не только привел господствующие в историографии мнения, но и выдвинул свое видение проблемы. Исследователь справедливо рассматривает «архаизацию» как часть еще более обширной проблемы отношения византийцев к своему прошлому
.
Ниже мы предложим еще одно возможное решение проблемы «архаизации», рассмотренной в частном контексте византийской этнонимической классификации. В применении к этнической терминологии проблему «архаизации» вряд ли возможно решить только средствами литературной критики и поэтологии. На проблему можно взглянуть с более общих эпистемологических позиций, которые позволяют достичь большей ясности в понимании того, как византийцы структурировали мир вокруг них. Другими словами, следует уяснить какими критериями тождеств и различий пользовались византийцы при построении своих этнических таксономий.
Решающее значение имела сама базовая логика византийского метода систематизации и классификации объектов, которую проще всего будет проиллюстрировать на примере элементарной аристотелевской логики. По своим принципам научный метод византийцев мало отличается от современного – оба они восходят к аристотелевской эпистемологии, которая господствовала в пространстве традиционной науки вплоть до XIX в. Ключом для понимания византийской таксономии являются две связанные пары категорий, подробно разрабатывавшихся Аристотелем и воспринятых античной и византийской наукой как фундаментальные идеи: во-первых, это – общее и единичное, во-вторых, – род и вид. Единичное воспринимается чувственно и присутствует «где-либо» и «теперь». Общее – это то, что существует в любом месте и в любое время («повсюду» и «всегда»), проявляясь при определённых условиях в единичном, через которое оно познаётся