Георгиевские чтения. Сборник трудов по военной истории Отечества

Георгиевские чтения. Сборник трудов по военной истории Отечества
Сборник статей

К. А. Пахалюк

Военно-исторические книги издательства «Яуза»
Война, со всеми ее победами и поражениями, героизмом и трагедиями, – неотъемлемая часть прошлого нашей страны, и еще многие аспекты военной истории Отечества требуют вдумчивого изучения. Эта книга – сборник статей по итогам I и II Всероссийских военно-исторических форумов «Георгиевские чтения», организованных Российским военно-историческим обществом в 2019 и 2020 гг. Разноплановый характер предлагаемых читателю статей ярким образом свидетельствует, что военная история не может быть сведена исключительно к боевым действиям. Судьбы военачальников и особенности их психологии, практики награждения ключевой боевой наградой императорской России – Военным орденом Святого Георгия, развитие стратегической мысли и форм подготовки офицеров, анализ опыта обеих мировых войн, влияние войн на развитие местных сообществ, положение армии в эпоху русской революции, формирование героических мифов, тяжелый труд в тылу в условиях «тотальной войны», политические репрессии в армии – все эти и другие немаловажные вопросы рассматриваются в настоящем издании ведущими отечественными военными историками.

Книга выпущена Российским военно-историческим обществом.

В формате PDF A4 сохранен издательский макет.

Георгиевские чтения. Сборник трудов по военной истории Отечества

РОССИЙСКОЕ ВОЕННО-ИСТОРИЧЕСКОЕ ОБЩЕСТВО

Фотография на обложке: © Владимир Гребнев / РИА Новости.

Рецензенты:

Вишняков Я. В.,

д-р ист. наук, профессор Московского государственного института международных отношений (университета) Министерства иностранных дел Российской Федерации

Постников Н. Д.,

канд. ист. наук, доцент Московского государственного областного университета

© Российское военно-историческое общество, 2021

© ООО «Яуза-каталог», 2021

Каргопольские князья – участники Куликовской битвы[1 - Карта к статье выполнена доцентом Белорусского государственного университета канд. ист. наук С. Н. Темушевым.]

Константин Александрович Аверьянов

д-р ист. наук, ведущий научный сотрудник Института российской истории РАН

Аннотация. «Сказание о Мамаевом побоище» сообщает, что к Дмитрию Донскому на помощь пришли белозерские князья. Ни один из них не известен сохранившимся родословцам, что заставило историков усомниться в этом факте. Привлечение данных синодиков, сфрагистики, изобразительных материалов позволило выявить еще одну ветвь белозерских князей – князей Каргопольских, действительно принимавших участие в Куликовской битве.

Ключевые слова: «Сказание о Мамаевом побоище», Куликовская битва, Белозерские князья, Каргопольские князья, Андомские князья, Кемские князья, Каргополь.

Несмотря на то что со времени Куликовской битвы прошло 640 лет, многие аспекты ее истории остаются неясными. Связано это с тем, что наиболее полный рассказ о событиях 1380 г. содержится в «Сказании о Мамаевом побоище», созданном спустя полтора столетия. При этом оказалось, что целый ряд зафиксированных в нем фактов не находит подтверждения в других источниках и даже порой им противоречит. К тому же отмечается парадоксальная картина – чем дальше по времени от самой битвы создавался рассказ, тем больше в нем появлялось подробностей и уточнений. Так, в Киприановской редакции «Сказания», отразившейся в Никоновской летописи, рассказывается, что, узнав об угрозе нашествия Мамая, на помощь к Дмитрию Донскому пришли белозерские князья: «И приидоша князи белозерстии, крепцы суще и мужествени на брань, съ воинствы своими: князь Федоръ Семеновичь, князь Семенъ Михайловичь, князь Андрей Кемский, князь Глебъ Каргопольский и Цыдонский; приидоша же и Андомскиа князи…»[2 - Полное собрание русских летописей (далее – ПСРЛ). Т. XI. Летописный сборник, именуемый Патриаршей или Никоновской летописью. М., 2000. С. 52.]

В перечислении белозерских князей внимание привлекает упоминание князя Глеба «Каргопольского и Цыдонского». Но Цыдонских князей никогда не существовало. В. Н. Татищев, полагая, что в текст летописца могли вкрасться небольшие неточности и описки, исправил определение Глеба с князя «каргопольского и цыдонского» на «каргопольского и кубенского»[3 - Татищев В. Н. Собр. соч. Т. V и VI. М., 1996. С. 142, 287.]. Более критичным оказался Н. М. Карамзин, заметивший, что упомянутых выше «Сказанием» белозерских князей не встречается в опубликованном к тому времени их родословии, помещенном в «Бархатной книге»[4 - Родословная книга князей и дворян Российских и выезжих (Бархатная книга). Ч. II. М., 1787. Глава 31. Род Белозерских князей. С. 162–163.]. Все это привело историографа к оценке «Сказания» как источника в высшей степени недостоверного и во многом баснословного: «Не говоря о сказочном слоге, заметим явную ложь…» И далее, приводя пересказ Никоновской летописи, он сделал вывод, что эти белозерские уделы возникли только в XV в., а сами «князья <…> принадлежат к новейшим временам»[5 - Карамзин Н. М. История государства Российского. Т. V. М., 1993. С. 241–243. Примеч. 65.].

Мнение Н. М. Карамзина, поддержанное С. М. Соловьевым[6 - Соловьев С. М. Сочинения. Кн. II (Т. 3–4). М., 1988. С. 617.], стало господствующим в отечественной историографии XIX – первой половины XX в. В частности, крупнейший историк княжеских родословий А. В. Экземплярский отметил, что рассказ Никоновской летописи о Куликовской битве «заключает в себе много нелепостей, как, например, участие в этом походе каких-то баснословных князей Цыдонских и Каргопольских»[7 - Экземплярский А. В. Великие и удельные князья Северной Руси в татарский период с 1238 по 1505 г. Т. II. СПб., 1891. С. 110, примеч. 326; с. 162, примеч. 484; с. 163, примеч. 487.].

Только в середине 1950-х гг. Л. А. Дмитриевым был поднят вопрос о достоверности упомянутых в «Сказании» белозерских князей. Толчком для этого стало то, что имена белозерских князей встречаются не только в «Сказании о Мамаевом побоище», но и в более ранней и считающейся достоверной «Задонщине», где названы «князи белозерстии Федор Семеновичь, да Семен Михайловичь»[8 - Сказания и повести о Куликовской битве. Ленинград, 1982. С. 10.]. По мнению исследователя, в «Сказании», составленном много позже описываемых в нем событий, вкралась ошибка: вместо «князь Каргаломский» переписчик написал «князь Каргопольский», поскольку в XV–XVI вв. Каргополь являлся одним из крупнейших городов Русского Севера, а Карголом (неподалеку от современного Белозерска) к этому времени запустел. Очевидно, все эти уделы образуются в составе Белозерского княжения в конце XIV в., а в следующем столетии уже прекращают существование. Это были настолько мелкие, незначительные и кратковременно существовавшие уделы, что упоминание их как самостоятельных единиц в «Сказании» говорит о том, что оно было написано в начале XV в., когда эти уделы еще имели какое-то значение[9 - Дмитриев Л. А. О датировке «Сказания о Мамаевом побоище» // Труды Отдела древнерусской литературы. Т. X. М.; Ленинград, 1954. С. 197–198.].

Последующие историки согласились с тем, что в «Сказании» была допущена описка и вместо «Каргопольский» следует читать «Карголомский». Споры возникли лишь относительно времени образования этого удела. Если Ю. К. Бегунов утверждал, что о существовании Карголомского удела можно говорить лишь с первой четверти XV в., то В. А. Кучкин относил его возникновение уже к концу XIV в.[10 - Бегунов Ю. К. Об исторической основе «Сказания о Мамаевом побоище» // «Слово о полку Игореве» и памятники Куликовского цикла. К вопросу о времени написания «Слова». М.; Ленинград, 1966. С. 493–495, 505–506; Памятники Куликовского цикла. СПб., 1998. С. 205–206.]

Оригинальную версию выдвинул Л. А. Демин. По его мнению, белозерский полк, как и другие княжеские полки того времени, состоял из княжеской дружины, т. е. воинов-профессионалов, и ополчения, которое набиралось по волостям. Эти отдельные волостные отряды, например каргопольский, были подразделениями белозерского полка, возглавляемыми либо членами княжеского рода, либо другими близкими к князю лицами, например старшими дружинниками, волостными управляющими и т. п. Упоминание в летописном источнике какого-то неведомого нам князя каргопольского «отражает, по-видимому, деление белозерского войска на более мелкие волостные подразделения, возглавляемые своими военачальниками. Их летописец мог ошибочно называть “князьями”»[11 - Демин Л. М. Древнее Белоозеро. М., 1993. С. 62–66.].

Чтобы разобраться в вопросе, существовали ли князья каргопольские, обратимся к довольно любопытному источнику, остающемуся вне поля зрения историков, занимающихся XIV в. В московском Новоспасском монастыре на сводах паперти соборной церкви Преображения Господня сохранилось написанное в XVII в. масляными красками «Родословное древо российских государей». Оно начинается с первых русских князей, заканчивается сыновьями Ивана IV – Федором и царевичем Дмитрием и представлено в виде дерева (в средневековье именно так изображались генеалогические таблицы), которое ветвями покрывает свод. Среди ветвей находятся круги, в которых изображены великие и удельные князья и цари. Все портреты написаны одним стилем, и лица различаются более возрастом, чем индивидуальными чертами. Нарисованные персонажи были взяты, очевидно, из монастырского синодика. По склонам свода с правой стороны среди прочих изображены князья Иоанн Дмитровский, Феодор Каргопольский, Василий Михайлович, Петр Дмитриевич[12 - И. С. [Снегирев И. М.]. Родословное древо государей российских, изображенное на своде паперти соборной церкви Новоспасского ставропигиального монастыря. М., 1837. С. 434–435.].

Помещение этих лиц в «Родословном древе» московских князей объясняется просто – все они были связаны с ними тесными узами родства и свойства. Иоанн Дмитровский – это князь Иван Федорович Галичский, сидевший одно время в подмосковном Дмитрове и на дочери которого женился князь Андрей, младший сын Калиты. Василий Михайлович – кашинский князь, внук Семена Гордого от его дочери Василисы, вышедшей замуж за кашинского князя Михаила. Петр Дмитриевич – один из сыновей Дмитрия Донского, сидевший на уделе в Дмитрове. И хотя имя князя Феодора Каргопольского в других источниках более не встречается, судя по биографиям лиц, изображенных на соседних с ним портретах, можно полагать, что он жил приблизительно во второй половине XIV в. и был связан родственными узами с московским княжеским домом. Таким образом, имеется возможность достаточно уверенно говорить о Каргополе как центре особого удела в XIV в. и даже о ветви сидевших здесь каргопольских князей.

Именно благодаря бракам с этими княжескими домами Москва расширяла владения, в т. ч. и в Каргополе, за счет земель, полученных в счет приданого. Подтверждение этому находим в летописях. Под 1378 г. сообщается, что на озеро Лаче (к югу в непосредственной близости от Каргополя) был сослан некий поп, действовавший в интересах сына последнего московского тысяцкого Ивана Васильевича Вельяминова, пытавшийся отравить великого князя Дмитрия Донского и захваченный перед сражением с татарами на р. Воже[13 - ПСРЛ. Т. XV. Вып. 1. Рогожский летописец. Пг, 1922. Стб. 135–136.]. Правда, о самом Каргополе в этом известии ничего не говорилось, и поэтому историки города прошли мимо данного свидетельства. Но позднее в научный оборот был введен Устюжский летописный свод, уточняющий, что местом заточения узника стал именно Каргополь[14 - ПСРЛ. Т. XXXVII. Устюжские и вологодские летописи XVI–XVIII вв. Ленинград, 1982. С. 76 («посла его князь великий в заточенье на Лачъ озеро в Каргополе, а мех с зелием сожгоша»).].

Но принадлежал ли князь Глеб Каргопольский к Белозерскому княжескому дому? Для этого нужно обратиться к родословной белозерских князей, которую они вели от князя Глеба Васильковича Белозерского, брата Бориса Васильковича Ростовского. Родословцы сообщают, что сыновьями у Глеба были бездетный Демьян и Михаил. «В лето 6785 (1277) князь Михайло Глебович женился у князя Федора Ростиславича Ярославского». От этого брака произошли два сына: Федор Белозерский и Роман[15 - Временник Московского Общества истории и древностей российских. Кн. Х. М., 1851. С. 36, 41, 143, 231. Опубликовано также: Белозерье. Краеведческий альманах. Вып. 2. Вологда, 1998. С. 74–76; Родословная книга князей и дворян («Бархатная книга»). Ч. II. М., 1787. С. 162–163 ;Редкие источники по истории России. Вып.2.М.,1977.С.159–160. См. также: ПСРЛ. Т. XX. Ч. I. Львовская летопись. СПб., 1910. С. 12; Т. XXIII. Ермолинская летопись. М., 2004. С. 167; Т. XXIV. Типографская летопись. М., 2000. С. 227–228.].

После смерти старшего брата Бориса в 1277 г. родоначальник белозерских князей Глеб Василькович стал ростовским князем[16 - ПСРЛ. Т. XVIII. Симеоновская летопись. М., 2007. С. 75, 76.]. Но, прокняжив чуть более года, он скончался 13 декабря 1278 г.[17 - Там же. С. 76.] Сразу же после его кончины в Ростове начались раздоры. Дело дошло до того, что немногим более двух месяцев после смерти Глеба ростовский епископ Игнатий, очевидно, по наущению сына Бориса Ростовского князя Дмитрия Борисовича, осуществил неслыханное дотоле дело: «Неправо творяще, не по правиломъ осудилъ бо бе своего князя Глеба, уже по смерти за 9 недель, и изрину князя изъ соборныа церкве въ полунощи, и повеле его погрести у святого Спаса въ Княгинине манастыре». Этот первый, но, к сожалению, далеко не последний в отечественной истории пример мщения покойным политическим противникам был настолько вопиющим, что им пришлось специально заниматься митрополиту Кириллу сразу после его приезда в Северо-Восточную Русь из Киева. Результатом этой ссоры между внуками Василька Ростовского явилось то, что в 1279 г. старший сын Бориса Ростовского Дмитрий отнял у Михаила Глебовича Белоозеро: «князь Дмитреи Борисовичь отъимал волости у князя Михаила Глебовичя съ грехомъ и съ неправдою, абы ему Бог пробавилъ»[18 - ПСРЛ. Т. XVIII. С. 77.].

Под 1286 г. Устюжская летопись сообщает о разделе Ростовского княжества между Дмитрием Борисовичем и его младшим братом Константином: «И паде жеребеи болшему князю Дмитрею Углеч Поле да Белоозеро, а меншему брату князю Констянътину Ростов да Устюг»[19 - Там же. Т. XXXVII. С. 31, 71, 111, 130.]. В результате этих событий сыновья князя Глеба Васильковича лишились родовых владений и должны были искать мест приложения своей деятельности за пределами Белозерского княжества.

Источники позволяют выяснить, где они оказались. Под 1293 г. Никоновская летопись дает перечень русских князей, отправившихся в Орду с жалобой на великого князя Дмитрия Александровича. Приведем его полностью: «Въ лето 6801. Идоша во Орду ко царю князи русьстии жаловатися на великого князя Дмитрея Александровичя Владимерскаго, внука Ярославля, правнука Всеволожа: братъ его меншой князь Андрей Александровичь Городецкий, князь Дмитрей Борисовичь Ростовский, да братъ его князь Констянтинъ Борисовичь Углечский, да из двуродныхъ братъ ихъ князь Михайло Глебовичь Городецкий, да тесть князя Михаила Глебовичя Белозерскаго князь Феодоръ Ростиславичь Ярославский и Смоленский, да князь Иванъ Дмитреевичь Ростовскаго, да епископъ Тарасий Ростовский»[20 - Там же. Т. X. Летописный сборник, именуемый Патриаршей или Никоновской летописью. М., 2000. С. 168–169. Выделено нами.].

В данном отрывке обращает на себя внимание определение «Городецкий» применительно к Михаилу Глебовичу. То, что речь идет именно о сыне Глеба Васильковича, подтверждается указанием летописца, что он приходился двоюродным братом ростовским князьям. Но, как известно, городецким князем именовался и Андрей Александрович, вскоре получивший великое княжение. Судя по летописям, он княжил в Городце вплоть до своей кончины в 1304 г.[21 - ПСРЛ. Т. X. Летописный сборник, именуемый Патриаршей или Никоновской летописью. С. 175.] То, что князю Михаилу Глебовичу дается определение «Городецкий», можно объяснить лишь тем, что к тому времени он служил великому князю Андрею Александровичу и был наместником в его стольном Городце.

В этой связи крайне любопытными представляются находки в 1980-х гг. двух идентичных печатей. На их лицевой стороне помещено изображение святого Андрея в полный рост, с крестом в правой руке, а на оборотной – изображение княжеской тамги. Одна из них была найдена на месте древнерусского Белоозера (в 15 км к востоку от современного Белозерска), а другая пятью годами позже в Городце на Волге[22 - Янин В. Л., Гайдуков П. Г. Актовые печати древней Руси X–XV вв. Т. III. М., 1998. С. 150. № 294а.]. Данный факт позволяет объяснить одно неясное место из Никоновской летописи. Сообщая о разделе Ростова и Углича между ростовскими князьями, она тут же добавляет: «А брат ихъ изъ двуродныхъ князь Михайло Глебовичь, внук Василковъ, сяде на Белеозере»[23 - ПСРЛ. Т. X. С. 166.]. Поскольку кроме этого указания Никоновской летописи у нас нет ни единого свидетельства о том, что Михаил Глебович княжил на Белоозере, А. В. Экземплярский, комментируя его, спрашивал: «Но и в этом случае является вопрос, где же до этого времени Михаил Глебович был?»[24 - Экземплярский А. В. Указ. соч. Т. II. С. 26. Примеч. 106.] Зная о переходе Михаила Глебовича на службу к великому князю Андрею Александровичу, можно предположить, что Михаил воспользовался этим фактом и сумел возвратить свои белозерские владения.

Михаил скончался в 1293 г. в Орде и был похоронен в Ростове[25 - ПСРЛ. Т. I. Лаврентьевская летопись. М., 1997. Стб. 527.]. Поскольку в этот период служба была наследственной, его сын Федор Михайлович продолжал служить Андрею Александровичу. На рубеже XIII–XIV вв. видим его великокняжеским наместником во Пскове, посаженным «из руки» Андрея Александровича. Об этом говорит одна из грамот Великого Новгорода, датируемая 1305–1307 гг. и адресованная Михаилу Ярославичу Тверскому, ставшему великим князем после смерти Андрея. В ней новгородцы жаловались на недостойное поведение князей, служивших в Пскове и Кореле, и требовали их официального отзыва. Из этого документа выясняется, что «город стольный Пльсков» был дан еще предшественником Михаила на великом княжении великим князем Андреем и новгородцами некоему князю Федору Михайловичу[26 - Грамоты Великого Новгорода и Пскова. М.; Ленинград, 1949. № 8. С. 18.]. Как выяснил В. Л. Янин, псковский кормленщик был белозерским князем Федором Михайловичем, упоминаемым в начале XIV в.[27 - Янин В. Л. Новгород и Литва. М., 1998. С. 90. Летописцем Федор Михайлович Белозерский упоминается по поводу двух своих браков: в 1302 г. – с дочерью некоего Вельбласмыша в Орде, а в 1314 г. – с дочерью Дмитрия Жидимирича (ПСРЛ. Т. I. Лаврентьевская летопись. М., 1997. Стб. 528, 529).]

Но кто же сменил Федора Михайловича на псковском столе? Для ответа на этот вопрос необходимо обратиться к известной записи писца об окончании работы над книгой в Псковском Апостоле. Судя по ней, переписка этой книги была закончена около 1310 г. «при архиепископе новгородьскомь Давыде, при великомь князи новгородьскомь Михаиле, а пльскомь Иване Федоровици, а посадниче Борисе <…>» Л. В. Столярова, проанализировавшая эту запись, предположила, что названный в ней псковский князь Иван Федорович, возможно, был сыном упоминаемого в этом городе в начале XIV в. князя Федора Михайловича[28 - Столярова Л. В. Свод записей писцов, художников и переплетчиков древнерусских пергаменных кодексов XI–XIV вв. М., 2000. № 167. С. 186–188.]. Имя Ивана Федоровича и позднее связано со Псковом. Под 1343 г. псковские летописи сообщают, что «псковичи со изборяны подъемше всю свою область и поехаша воевати земли немецькия о князи Иване и о князи Остафии и о посаднице Володцы, и воеваша около Медвежии голове пять днеи и пять нощеи, не слазя с конь, где то не бывали ни отцы, ни деди»[29 - ПСРЛ. Т. V. Вып. 1. Псковские летописи. М., 2003. С. 20; Т. V. Вып. 2. Псковские летописи. М., 2000. С. 25, 97.]. Очевидно, что упоминающимся здесь князем Иваном был все тот же Иван Федорович, сын Федора Михайловича[30 - Определяя даты жизни князя Ивана Федоровича, мы должны исходить из того, что его отец Федор Михайлович был женат дважды – его браки заключались в 1302 и 1314 гг. Поскольку первое известие об Иване Федоровиче относится к 1310 г., выясняется, что он происходил от первого брака отца. Понятно, что, будучи младенцем, он являлся псковским наместником чисто номинально. Тем не менее по тогдашним правилам для занятия этого поста княжич должен был пройти обряд «постригов» (сажания на коня) – своеобразной инициации, который проводился обычно в возрасте трех лет. (Так, великий князь Ярослав Всеволодович, сын Всеволода Большое Гнездо, родился 8 февраля 1191 г., а 27 апреля 1194 г. над ним был совершен обряд постригов (см.: Экземплярский А. В. Указ. соч. Т. I. СПб., 1889. С. 7.) Таким образом, Иван Федорович родился в промежуток между 1303 и 1307 гг. Решение жителей пограничного города, ведшего постоянную борьбу с ливонским рыцарством, пригласить к себе на княжение с санкции великого князя Михаила Ярославича Тверского малолетнего княжича, на первый взгляд может показаться довольно странным, ибо Пскову в это время был нужен не политический символ, а деятельный правитель. Между тем данный поступок псковичей может быть объяснен весьма прозаически. В начале XIV в. во Пскове активно действует псковский посадник Борис, который не смог, очевидно, «ужиться» с князем Федором Михайловичем Белозерским. Вероятно, именно его стараниями и появилась на свет упоминавшаяся выше жалоба новгородцев на Федора Михайловича. Великий князь Михаил Ярославич Тверской оказался в довольно сложном положении. Чтобы не обидеть ни одну из сторон конфликта, он в виде компромисса предложил возвести на псковский стол малолетнего сына Федора Михайловича. После смерти посадника Бориса летом 1312 г. (ПСРЛ. Т. V. Вып. 2. С. 22) ситуация коренным образом изменилась, и уже через несколько месяцев, судя по записи на Псковском паремейнике, Михаил Тверской должен был назначить в Псков взрослого наместника – служившего ему князя Бориса Дмитровского, который сел на псковском столе в промежуток между 1 марта и 17 мая 1313 г. (Столярова Л. В. Указ. соч. № 196. С. 209–213; Кучкин В. А. Формирование государственной территории Северо-Восточной Руси в X–XIV вв. М., 1984.].

Иван Федорович продолжал служить великим князьям и позже. Последний раз он упоминается под 1363 г., когда летописец сообщает о попытке князя Дмитрия Константиновича Суздальского вторично сесть на великокняжеский стол во Владимире. Суздальскому князю удалось просидеть на нем всего лишь несколько дней, пока он не был согнан с него московской ратью Дмитрия Донского. Вместе с князем Дмитрием Константиновичем был «князь Иван Белозерец, пришел бо бе из Муратовы Орды с тритьцатию татаринов»[31 - ПСРЛ. Т. XI. С. 2. А. В. Экземплярский, а за ним и другие историки полагали, что известие 1363 г. об Иване Белозерском, пришедшем из Орды к князю Дмитрию Константиновичу Суздальскому, во второй раз занявшему Владимир, относится к князю Ивану Федоровичу Белозерскому, погибшему на Куликовом поле в 1380 г. (Экземплярский А. В. Указ. соч. Т. II. С. 164). Правда, при этом они не замечали нестыковок – получалось, что Иван Федорович в летописях упоминался раньше своего отца Федора Романовича. Все встает на свои места, если известие 1363 г. мы соотнесем с другим Иваном Федоровичем.].

Имеющиеся в нашем распоряжении родословцы, как уже говорилось выше, дают Глебу Васильковичу только двоих сыновей: бездетного Демьяна и Михаила. Но насколько верны их показания? Данный вопрос задан не случайно: широко известно, что из-за обычая местничества составителями родословцев нередко выбрасывались целые ветви, «захудавшие» к моменту их составления. Кроме дошедших до нас родословцев существовали и другие, в частности те, что использовал известный генеалог XIX в. П. В. Долгоруков. Он утверждал, что у Глеба Васильковича кроме Демьяна и Михаила было еще двое сыновей: Василий и Роман Глебовичи. Но никаких известий о них не сохранилось, и поэтому видный исследователь русских княжеских родов А. В. Экземплярский говорил о сомнительности их существования[32 - Долгоруков П. В. Российская родословная книга. Ч. I. СПб., 1854. С. 217 (переиздано: Белозерье. Вып. 2. С. 77); Экземплярский А. В. Указ. соч. Т. II. СПб., 1891. С. 157.].

Между тем у нас имеется прямое указание новгородского летописца, что Роман Глебович вместе с братом Михаилом перешел на службу к великому князю Андрею Александровичу. Под 1293 г. он сообщает: «Того же говенья посла великыи князь Андреи князя Романа Глебовича <…> в мале новгородцовъ к городу свейскому»[33 - ПСРЛ. Т. III. Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов. М., 2000. С. 327–328.]. Судя по отчеству, Роман Глебович был никем иным как сыном родоначальника белозерских князей Глеба Васильковича. За это говорит и хронологический расчет времени жизни этих лиц. Также по Новгороду служил и сын Романа – Дмитрий. Под 1311 г. новгородская летопись сообщает: «В лето 6819. Ходиша новгородци войною на Немецьскую землю за море на Емь съ княземь Дмитриемь Романовичемь»[34 - ПСРЛ. Т. III. Новгородская первая летопись. С. 93, 333. В литературе достаточно давно и прочно утвердилось мнение, что упомянутые новгородской летописью князья Роман Глебович и его сын Дмитрий Романович, хотя и были отцом и сыном, принадлежали к смоленскому княжескому дому: Роман Глебович считается князем Брянским и Смоленским, сыном Глеба Ростиславича, а его сын Дмитрий Романович отождествляется с одноименным брянским князем (см.: ПСРЛ. Т. III. Указатель. С. 610, 633). Эта точка зрения была высказана еще в 1895 г. исследователем Смоленской земли П. В. Голубовским и с тех пор никем не оспаривалась (Голубовский П. В. История Смоленской земли до начала XV столетия. М., 2011. С. 176–177, 421). В современной историографии тот же взгляд был высказан Д. Н. Александровым (Александров Д. Н. Смоленская земля в XIII–XIV вв. М., 1998. С. 67–68). Между тем здесь была допущена ошибка, основанная на том, что в условиях скудости летописных известий исследователь отождествил живших в одно и то же время Романа Глебовича и Дмитрия Романовича Белозерских с носившими те же имена и отчества Романом Глебовичем и Дмитрием Романовичем Смоленскими. В этом легко убедиться, если проследить летописные известия, связанные с последними. Под 1285 г. говорится о походе князя Романа Брянского «ратью» к Смоленску (ПСРЛ. Т. X. С. 166), а под 1300 г. находим известие о том, что в бою под Дорогобужем ранили князя Романа Глебовича, брата князя Александра Глебовича Смоленского (там же. С. 173). Относительно Дмитрия Романовича летописец под 1334 г. сообщает, что князь Дмитрий Брянский с татарской ратью пришел к Смоленску на князя Ивана Александровича (там же. С. 206), а под 1341 г. говорит о женитьбе московского князя Ивана Красного на дочери Дмитрия Брянского (там же. С. 213). Положение князей, перешедших на службу к великим князьям, всегда было ниже статуса князей владетельных. Выше, говоря о белозерских князьях на службе в Новгороде, мы выяснили, что они были вынуждены пойти на этот шаг, будучи лишенными в результате политических интриг своих родовых владений. Между тем, судя по приведенным известиям, указанные князья на протяжении нескольких десятилетий самым активным образом были связаны с жизнью Смоленской земли, владели здесь своими уделами и не имели никакого отношения к Новгороду. «Смешение» двух пар полных тезок из белозерского и смоленского княжеских домов произошло впервые в Никоновской летописи, являющейся первым действительно общерусским сводом. Если же мы возьмем более ранние летописи, то увидим, что они никогда не смешивают эти две пары князей. Новгородский летописец прекрасно осведомлен о деятельности белозерских князей в Новгороде, но ему ничего не известно о деятельности их смоленских тезок, и, наоборот, другие летописцы, знающие о деяниях смоленских князей, ничего не говорят о действиях белозерских князей в Новгороде. Если бы речь шла об одних и тех же лицах, новгородские и другие летописцы, безусловно, зафиксировали бы все эпизоды их жизни, связанные как с Новгородом, так и со Смоленской землей. Но этого не наблюдаем. Отсюда вытекает основной вывод: князья Роман Глебович и его сын Дмитрий Романович, чьи имена встречаются в новгородской летописи, не имеют ничего общего с одноименными им брянскими князьями.].

Что касается другого сына Глеба Васильковича, указанного П. В. Долгоруковым, то подтвердить реальность Василия Глебовича историки смогли только в последней четверти XX в., когда в Новгороде нашли печать, на одной стороне которой имеется конное изображение св. Георгия, а на другой – надпись о принадлежности: «Печать княжа Васильева». Точное место находки буллы, к сожалению, осталось неизвестным, но сам принцип оформления печати тождествен тому, который применен при оформлении булл великокняжеских наместников в Новгороде, что позволило В. Л. Янину отнести данную печать к периоду новгородского княжения великого князя Юрия Даниловича Московского (1318–1322). С находкой печати встал закономерный вопрос – кто был ее владельцем? Очевидно, один из служилых новгородских князей. Как выяснил В. Л. Янин, в Новгороде в XIV в. служили белозерские князья. Поэтому, обратившись к их родословию, он предположил, что печать могла принадлежать князю Василию Сугорскому (сыну Федора Белозерского), единственному из белозерских князей носившему это имя[35 - Янин В. Л., Гайдуков П. Г. Указ. соч. Т. III. М., 1998. С. 73–74, 173. № 436и.]. Однако он не учел того, что князь Василий Федорович Сугорский жил во второй половине XIV в., был убит в 1394 г. и тем самым не мог иметь ничего общего с владельцем печати, выпущенной в первой четверти XIV в. Поэтому ясно, что владельцем данной буллы мог быть только Василий Глебович, живший в конце XIII – первой четверти XIV в.

Находка печати Василия Глебовича в Новгороде дает основания полагать, что он, как и братья, связал жизнь со службой в Новгороде. За нее он, очевидно, должен был получить в кормление от новгородских властей определенные владения. Где они располагались?

Одним из таких городков являлась пограничная крепость Копорье. Впервые укрепление появилось здесь в 1240 г., когда рыцари Ливонского Ордена построили здесь крепость. Но уже в 1241 г. Александр Невский отбил ее у немецких рыцарей и разрушил. Вновь крепость появилась тут в 1280 г., когда великий князь Дмитрий Александрович поставил в Копорье каменный город. Но через два года его разрушили новгородцы в результате конфликта с князем. Вновь укрепления появились в 1297 г., когда, согласно новгородской летописи, «поставиша новгородци городъ Копорью»[36 - ПСРЛ. Т. III. С. 328.]. Именно в это время на службе в Новгороде появляются сыновья Глеба Васильковича, одному из которых – Василию Глебовичу – и достались владения в Копорье.

Новгородцы, наученные прежним опытом, старались не отдавать важные пограничные города целиком одному служилому князю. В этом плане весьма характерным представляется известие новгородской летописи под 1333 г. о том, что приехавшему служить в Новгород сыну великого литовского князя Гедимина Нариманту (в крещении Глебу) новгородцы дали несколько городов, включая и половину города Копорья[37 - Там же. С. 346.]. При этом В. Л. Янин обратил внимание на то, что другая половина Копорья оставалась вне сферы власти Нариманта, а следовательно, она имела иной статус, и в ней, очевидно, должны были сидеть особые князья, находившиеся на новгородской службе.

Кто же владел второй половиной Копорья? Под 1338 г. новгородский летописец сообщает о набеге немцев на Копорье. Наримант, владевший первой половиной Копорья, не пожелал защищать новгородский пригород: «князь же Наримантъ бяше в Литве, и много посылаше по него, и не поеха, нь и сына своего выведе изъ Орехового, именемь Александра, токмо наместьникъ своих остави». В этих условиях сопротивление врагу организовали владельцы второй половины Копорья: «вышедши копорьяне с Федоромъ Васильевичемь, и биша я; и убиша ту Михея Копорьянена, мужа добра, а под Федоромъ конь раниша, нь самому не бысть пакости, выихале бо бяху в мале»[38 - ПСРЛ. Т. III. С. 349.].

Кем был Федор Васильевич, упоминаемый при описании событий 1338 г.? Зная его отчество, можно предположить, что он был сыном Василия Глебовича, который к тому времени уже умер. То, что он упоминается без княжеского титула, не должно смущать: вплоть до начала XV в. князья, переходя на службу, утрачивали свой титул.

Тем самым выстраивается следующая схема: возобновление копорских укреплений в 1297 г. было связано с тем, что часть города была дана в держание князю Василию Глебовичу, а затем перешла к его сыну Федору Васильевичу, продолжавшему служить с этого города и отразившему в 1338 г. набег немцев на Копорье. Разбирая это известие, обращаем внимание на факт участия в обороне города наряду с Федором Васильевичем некоего «Михея Копорьянина». Это дает основания полагать, что после отказа Нариманта его половина Копорья была отдана Михею, судя по всему, брату Федора Васильевича. Строго говоря, его звали Михаилом. Именно так он именуется в одном из списков. Но в других буквы «а» и «л» оказались стертыми, и он в итоге превратился в Михея[39 - Там же. Примеч. 11.].

Выяснив это обстоятельство, необходимо вновь вернуться к перечню белозерских князей, упоминаемых в «Сказании о Мамаевом побоище». Среди них видим следующих лиц: Федора Семеновича, Семена Михайловича, Андрея Кемского, Глеба Каргопольского и Цыдонского, не названных по именам андомских князей. Вопрос их «привязки» к основному родословию белозерских князей легче всего решается относительно последних.

Для этого следует привлечь опубликованный в 1995 г. С. В. Коневым т. н. Ростовский соборный синодик. В отличие от родословцев его следует признать более достоверным источником, поскольку при составлении списка имен умерших для поминовения в церкви перед его автором не стояло задачи «выгладить» кого-то из предков. К тому же он составлен по семейным записям более ранним, чем имеющиеся в нашем распоряжении родословцы, и указывает не только имена, но и отчества персонажей. Имена многих князей, названных в нем, известны только по этому тексту. При этом, как отметил С. В. Конев, происхождение Василия Сугорского, родоначальника всех последующих ответвлений белозерских князей, оказывается иным, чем полагали отечественные генеалоги. По версии синодика, он – сын Федора Михайловича, а не его младшего брата Романа, и, следовательно, продолжатель старшей ветви белозерских князей, а не младшей[40 - Конев С. В. Синодикология. Ч. II. Ростовский соборный синодик // Историческая генеалогия. 1995. № 6. С. 97.].