Революции в России. Теория и практика социальных преобразований

Но радикализм, даже по меркам большевиков, меньшевистской программы признавал сам В.И. Ленин. Вот что он писал по поводу экономической программы министра-меньшевика М.И. Скобелева: «Программа сама по себе не только великолепна и совпадает с большевистской, но в одном пункте идет дальше нашей, именно в том пункте, где обещается “забрать прибыль из касс банков” в размере “100 процентов прибыли”. Наша партия – гораздо скромнее. Она требует в своей резолюции меньшего, именно: только установления контроля и “постепенного” (слушайте! слушайте! большевики за постепенность!) “перехода к более справедливому прогрессивному обложению доходов и имуществ”. Наша партия умереннее Скобелева»[387 - Ленин В.И. ПСС. Т. 32. С. 106–107.].

И это не было исключением. Программы всеобъемлющего государственного контроля разрабатывала большая группа меньшевиков, объединявшаяся вокруг Экономического отдела Петроградского Совета, Министерства Труда Временного правительства, различного рода структур рабочей кооперации. Наиболее широкомасштабные и выверенные планы глубинных преобразований народного хозяйства воюющей России принадлежали меньшевистскому теоретику В.Г. Громану.

Оценивая систему управления российской экономикой в годы войны, он окончательно убедился в том, что любая попытка «выборочного регулирования», т.е. выборочно регулировать отдельные сферы экономики, например, железнодорожный транспорт, сырьевые и оборонные предприятия, лишь усилит диспропорции в и без того гниющем рыночном хозяйстве. Как отмечает американская исследовательница З. Галили, с радикальной программой экономических реформ выступили экономисты Петроградского Совета – меньшевики П.А. Гарви, Б.О. Богданов и другие. Например, тот же Громан, взяв за основу опыт воюющих держав, прежде всего Германии, пришел к важным выводам. Он полагал, что только всеобъемлющее государственное регулирование способно спасти экономику страны. По сути, это было одним из первых обоснований негодности полурыночных–полуплановых методов ведения хозяйства в условиях кризиса. В чрезвычайных условиях государственный контроль, полагал Громан, не должен быть половинчатым, а должен касаться всех сфер народного хозяйства[388 - Галили З. Лидеры меньшевиков в Русской революции. М, 1993. С. 126.].

Возникала дилемма: либо умеренность в политической сфере нивелирует революционность меньшевистской экономической платформы, либо, наоборот, революционность планов в области в экономики вынудит отказаться от соглашательства в политической сфере. Окончательно эта дилемма решена не была. Большевики, гораздо более точно реагировавшие на изменение ситуации в стране, опередили меньшевиков, и пришли к власти. Но, несмотря на зигзаги линии меньшевизма в 1917 г., отчетливо прослеживалось их смещение влево вслед за левевшими массами. Процесс этот шел медленно, но шел. Доказательством тому – позиция меньшевиков в период Корниловского мятежа, когда они пошли на коалицию в революционных комитетах с большевиками. Именно это временное полевение меньшевиков во многом повлияло на позицию Ленина, решившего в этот момент предложить правым социалистам формулу коалиции всех социалистических сил на платформе бойкота буржуазных партий.

Но тенденции к полевению меньшевиков были непрочными. Их стремление к сотрудничеству с большевиками – непоследовательным. Вскоре после поражения корниловского выступления некоторые лидеры меньшевиков попытались вернуться к прежней тактике соглашательства, союза не с социалистическими, а с буржуазными партиями. В результате меньшевистская партия, только-только пришедшая к своему объединительному съезду, вдруг вновь оказалась на гране раскола. Даже те, кто вчера выступал за коалицию с буржуазией, засомневались в правильности продолжения прежней тактики. Кабинетные соглашения уже не устраивали многих меньшевиков, да и не только их – по принципиальным соображениям в новое правительство не вошел лидер партии эсеров В.М. Чернов. Резче всех сформулировал начинавшие набирать вес настроения Ю.О. Мартов, заявивший на Демократическом совещании в конце сентября 1917 г.: «Я не знаю … других способов творения власти, кроме двух: или жест гражданина, бросающего бюллетень в избирательную урну, или жест гражданина, заряжающего ружье»[389 - Суханов Н.Н. Записки о революции. В 3 т. М.: Республика, 1992. Т. 3. С. 231–232.].

Смысл этого его выступления сводился к передаче власти однородному социалистическому министерству. Однако тогда это предложение Мартова, так же как и готовность к компромиссу со стороны Ленина, оказалось невостребованным. Результат последовал довольно скоро – уже в конце октября меньшевики уступили большевикам инициативу и окончательно потеряли возможность влиять на власть в стране. Поэтому вовсе не удивляет, что и некоторое время после победы большевистской революции отдельные течения внутри меньшевизма продолжали отстаивать именно левую альтернативу. Ярким подтверждением этого может служить позиция меньшевиков и их союзников эсеров на Учредительном собрании, в том числе и то, что практически все предложенные ими законопроекты в чем-то «дублировали» Декреты Октябрьской революции, принятые на II Всероссийском съезде Советов. Единственно, что политический эгоизм помешал этим партиям умеренных социалистов признать приоритет в этих вопросах большевиков, но общее направление революции, тем не менее, очевидно. Непоследовательность меньшевиков в том, что называется следованием духу эпохи, стоила им очень дорого.

Реформы или революции? Альтернативы политического и социального развития России в начале ХХ в

Трансформация русской триады в национальном культурном самосознании творческой личности: М. Волошин о вселенском значении Русской революции

Архипова Л.М.

Аннотация. Статья отражает результат исследования в русле интеллектуальной истории индивидуального опыта переживания М.А. Волошиным гибели русской цивилизации. В условиях агрессивной социальной среды он нашел способ самосохранения личности в творчестве, в создании оригинальной и эпически возвышенной мифологии Русской революции.

Ключевые слова: интеллектуальная история, М. Волошин, национальное культурное самосознание, «Русь – Третий Рим», жертвенность.

TRANSPHORMATION OF THE RUSSIAN TRIAD IN THE NATIONAL CULTURAL IDENTITY OF THE CREATIVE PERSONALITY: M. VOLOSHIN ABOUT UNIVERSIAL SIGNIFICANCE OF THE RUSSIAN REVOLUTION

Arkhipova L.M.

Abstract. The article reflects the result of the study in line with the intellectual history of the individual experience of M.A. Voloshin destruction of Russian civilization. In the harsh social environment he found a way of self-preservation of the individual in creativity, in creating original and epically sublime mythology of the Russian revolution.

Keywords: intellectual history, M. Voloshin, national cultural identity, «Russia – Third Rome», the sacrifice.

Мы все же грезим русский сон
Под чуждыми нам именами.

    М. Волошин. Русская революция. 1919 г.

Социальная функция творческой личности заключается в интенсивной рефлексии духовных смыслов происходящих событий и своего места в изменяющемся потоке бытия сквозь призму национального культурного самосознания. В этом процессе личность проявляет как индивидуальные свойства собственного мировосприятия, так и характерные черты самоопределения особой социальной группы – творческой интеллигенции, и, наконец, еще более глубоко укорененные в ее сознании общенациональные архетипы, мифологемы и идеологемы[390 - Прохоров Г.М. Древняя Русь как историко-культурный феномен. «Некогда не народ, а ныне народ Божий…». СПб.: Пальмира, 2017. С. 32–33.]. В условиях агрессивной социальной среды эта сложная система мышления претерпевает изменения. Личность стремится к переосмыслению ценностных приоритетов с целью самозащиты, самосохранения и достижения большей психологической устойчивости в драматических жизненных перипетиях. Образы революции, созданные воображением творческой личности, позволяют проследить трансформацию наиболее значимого концепта русской культуры «Москва – Третий Рим» в условиях антигуманитарной катастрофы. М. Волошин «исторически и апокалиптически»[391 - Купченко В.[П.] Жизнь Максимилиана Волошина. Документальное повествование. СПб.: Изд-во журнала «Звезда», 2000. С. 188.] осмыслил разнообразные события 1917–1924 гг., что обеспечило целостность его поэтической версии и обусловило активное внимание к ней со стороны исследователей[392 - Бужор Е.С. Осмысление русской революции в творчестве М. Волошина // Электронное научное издание Альманах Пространство и Время. 2012. Вып. 2. [Электронный ресурс]. URL: http://e-almanac.space-time.ru/assets/files/Tom%202%20Vip%201/rubr11-simvol-epohi-st1-buzhor-2013.pdf (дата обращения: 31.01.2018); Менделевич Э.С. История в поэтическом мире Максимилиана Волошина. Орел: Труд, 2004; Павлова Т.А. «Всеобщий примиритель»: тема войны, насилия и революции в творчестве М. Волошина // Долгий путь российского пацифизма. М.: ИВИ РАН, 1997. [Электронный ресурс]. URL: http://az.lib.ru/w/woloshin_m_a/text_0440.shtml (дата обращения: 31.01.2018).].

Представление о Русской революции складывалось в сознании М. Волошина постепенно – по мере изменявшихся жизненных обстоятельств и знакомства с историографическими источниками, агиографической литературой, религиозно-философскими трудами соотечественников[393 - Волошин М.А. Из литературного наследия / Отв. ред. А.В. Лавров. Вып 2. СПб.: Алетейя, 1999. С. 208, 212–213. (далее – Волошин М.А. Из литературного наследия).]. Особое место в его личной библиотеке занимали труды В. Соловьева[394 - Мирошниченко Н.М., Рычков А.Л. Вл. Соловьев в личной библиотеке и в творчестве М. Волошина // Соловьевские исследования. Вып. 2 (34). 2012. С. 124–161.].

Вследствие ярко выраженной концептуальности поэзии М. Волошина тех лет, она оказалась насквозь пронизана моральными императивами – с той только особенностью, что они своеобразны по духу и не дидактичны, несмотря на активное использование поэтом библейских образов для их передачи. Это объясняется содержанием телеологической концепции Русской революции М. Волошина, которая обладала всеми признаками мифа. В ней отразился символический универсум русской культуры. Она наделила высоким религиозно-духовным смыслом повседневность, преобразив безысходную обыденность разворачивавшейся исторической драмы. Из не связанных причинно-следственными отношениями событий прошлого и настоящего поэт создал целостный образ России, в котором бессмысленные жертвы приобрели достойное значение.

Безусловно, сам факт создания поэтической мифологии Русской революции и Гражданской войны служит убедительным свидетельством интеллектуальной силы и психологической зрелости ее автора. Между тем, это еще не влечет за собой такого же безусловного признания его православной идентичности и культурной близости русскому национальному самосознанию, несмотря на то, что сам поэт считал себя выразителем Русской идеи прямо или опосредованно – через культурного героя поэтических произведений. В качестве обязательной ценностной основы для анализа современности М. Волошин указывал на «глубокую религиозную веру в предназначенность своего народа и расы. Потому что у каждого народа есть свой мессианизм, другими словами представление о собственной роли и месте в общей трагедии человечества»[395 - Волошин М.А. Россия распятая. [Электронный ресурс]. URL: http://lingua.russianplanet.ru/library/mvoloshin/mv_russia.htm (дата обращения: 31.01.2018).]. Русская идея, как ее увидел поэт в Революции и Гражданской войне, при заметном внешнем сходстве с культурным концептом русского национального самосознания «Москва – Третий Рим», все же принципиально иная как в своих духовно-религиозных истоках, так и историко-философских смыслах.

Русская триада зародилась и развивалась в церковной традиции, откуда перешла в политическую консервативную мысль и, наполняясь новой аргументацией и содержанием, неизменно включала в себя православный религиозный мессианизм, самодержавную модель власти и народность[396 - Архипова Л.М. Историко-культурные дискурсы русской триады // Ярославский педагогический вестник. Серия: Культурология. 2016. № 1. С. 219–224.]. При этом, независимо от «формата» проявления триады – церковного, политико-идеологического или литературно-художественного – подразумевались особенности психологии русского народа. Наиболее ярко они сформулированы в работах Г.П. Федотова по проблемам национального самосознания. Он отмечал, что архетип духовной жизни народа был создан русскими святыми, в великом сонме которых заметна многочисленность мирян – мучеников и праведников, следовавших евангельскому образу Спасителя, что свидетельствовало о живой вере русского народа. Г.П. Федотов выявил в русской религиозности особый кенотический тип святости, отличавшийся евангельской любовью к Богу, аскетизмом и жертвенностью, что и позволило народу преодолеть все трудности его исторического бытия[397 - Федотов Г.П. Святые древней Руси. М.: Московский рабочий, 1990.].

Именно идея спасительной жертвенности русского народа находится в основании революционной мифологии М. Волошина, но ее интерпретация принципиально отличается от церковно-религиозной и более соответствует духовным поискам и заблуждениям творческой интеллигенции Серебряного века[398 - Флоровский Г.В. Пути русского богословия / Отв. ред. О. Платонов. М.: Институт русской цивилизации, 2009.]. Поэт и сам признавался, например, при обращении к образу святого преподобного Серафима в 1919 г., что не будет писать «ни ортодоксально, ни церковно», но и «шутить, …кощунствовать» также не собирается[399 - Волошин М.А. Из литературного наследия. С. 213.]. От последнего удержаться было сложно, поскольку влияние антропософии на творчество М. Волошина признается очевидным[400 - Бужор Е.С. Указ. соч. [Электронный ресурс]. URL: http://e-almanac.space-time.ru/assets/files/Tom%202%20Vip%201/rubr11-simvol-epohi-st1-buzhor-2013.pdf (дата обращения: 31.01.2018).].

Впервые жертвенный рок России был раскрыт М. Волошиным в докладе «Россия – священное жертвоприношение», прочитанном братьям-масонам еще в июле 1905 г. в Париже[401 - Купченко В.[П.] Указ. соч. С. 71.]. Спустя два года М. Волошин в лекции «Пути Эроса» представил свою интерпретацию христианства в вопросах добродетели и порока, квинтэссенция которой выразилась в утверждении: «Ближе к Христу тот, кто глубже погружен в грех, кто больнее и униженнее распят в материи… Отпадший Ангел ближе к Христу, чем Элоим-Егова. Человек ближе, чем Ангел…»[402 - Волошин М.А. Из литературного наследия. С. 30–31.]. В ее основе был синтез оккультно-теософских и платоновских источников, идеи В. Соловьева о Софии – Премудрости Божией.

Евангельская тема предательства Иуды получила в лекции М. Волошина парадоксальную трактовку, как «подвиг высшей жертвы и высшего смирения», так как «Иуда должен предать Христа, чтобы Христос мог умереть и воскреснуть»[403 - Там же. С. 34.]. Поэт поставил «рядом с жертвой Христа подвиг Иуды» как жреца с чистыми руками, «самого посвященного из Апостолов», принявшего на себя «великую жертву уничижения, смирения, и позора». Равенство их подчеркивалось характерным именованием Сына Божия человеком («рядом с человеком Христом стоит человек Иуда»). В том же антропософском ключе иудино причастие (кусок хлеба, омоченный солью) и призыв Христа «исполни, что задумал» приобретает двусмысленный характер фатальной избранности Иуды. Весь сюжет заключен в историософский контекст: «Христос – Эрос. Иуда – Материя», Материя подчиняется Духу. По убеждению поэта, «человечеству предстоит понять и принять подвиг Иуды: высшее смирение физической природы перед преступлением, перед грехопадением, во имя единения в духе, во имя Эроса – Воскресителя, во имя Христа»[404 - Там же. С. 27.].

В 1917–1923 гг. исключительную актуальность приобрела мысль о предпочтительности греха – стихии, природной страсти, хаоса, мятежа, «дионисова огня» (в идеологии М. Волошина) по сравнению с добродетелью – мещанским комфортом, машинным демонизмом, технической организацией и «апполиническим духом» соответственно. Верх брала также идея смирения физической природы перед преступлением для «преосуществления» человека. Своеобразным ключом к пониманию образа революционной России служит строчка из той же лекции 1907 г.: «Путь порока труднее, мучительнее и страшнее, но он более быстро и более прямо ведет к конечной цели и к слиянию с Божеством»[405 - Волошин М.А. Указ. соч. С. 27.].

Сопоставление антропософского толкования Евангелия М. Волошиным с его революционной мифологией позволяет заметить, что в истории человечества именно России поэт отводил роль Иуды в грядущем преображении мира. В 1918 г. было написано стихотворение «Апостол Иуда», где сюжет с иудиным причастием получил развитие и определенность: «Тот же, съев кусок, тотчас вышел: / Дух земли – Сатана – вошел в Иуду – / Вещий и скорбный. / Все двенадцать вина и хлеба вкусили, / Причастившись Плоти и Крови Христовой, / А один из них земле причастился / солью и хлебом. / И никто из одиннадцати не понял, / Что сказал Иисус, / Какой Он подвиг возложил на Иуду / Горьким причастием»[406 - Волошин М.А. Пути России: Стихотворения и поэмы / Сост., авт. послесл. и примеч. А. Зорин. М.: Современник, 1992. С. 106. (далее – Волошин М.А. Пути России).].

Антинациональные и потрясающие по обличающей энергетике, негативные образы России в стихах М. Волошина могут объясняться только тем, что ей суждено принять иудино причастие, ей «Искус дан суровый: / Благословить свои оковы, / В темнице простираясь ниц, / И части восприять Христовой / От грешников и от блудниц…»[407 - Там же. С. 26.]. В «Красной Пасхе» (1921) автор отступил от своего творческого принципа: не подменять искусство натурализмом, дабы не спекулировать на человеческих инстинктах. Образы этого стихотворения отличаются особой визуальностью, складываются в жуткую картину человеческого падения, мерзости запустения и одичания: «Зимою вдоль дорог валялись трупы / Людей и лошадей. И стаи псов / Вьедались им в живот и рвали мясо, / Восточный ветер выл в разбитых окнах. / А по ночам стучали пулеметы, / Свистя как бич, по мясу обнаженных / Мужских и женских тел…»[408 - Там же. С. 93.]. Заключительные строчки противоречат христианскому устроению души: «Зима была в тот год Страстной неделей / И красный май сплелся с кровавой Пасхой, / Но в ту весну Христос не воскресал»[409 - Волошин М.А. Указ. соч. С. 94.], если только не принять во внимание то, что ужас Гражданской войны сравним, по мысли поэта, только со вселенской катастрофой – с Апокалипсисом.

Стихотворения 1920–1921 гг. по названиям – «Террор», «Бойня», «Голод», «На дне преисподней», «Терминология» и др. – и по натуралистичности образов составляют важную часть общей революционной мифологии М. Волошина. Он видел предназначение России в жертвенной гибели в военно-революционных мировых катаклизмах, последующем воскресении в Славии для того, чтобы стать оплотом славянства и «нести свой крест – всемирное служение»[410 - Там же. С. 29.].

В стихотворениях «Родина», «Преосуществление», «Ангел времен», «Видение Иезекииля» (1918), «Заклинание» (1920), «Готовность» (1921) М. Волошин интерпретирует постигшее страну зло как избранничество России для принятия ею «иудина подвига» во имя воскресения человечества в Царстве Божием. «Из крови, пролитой в боях, / Из праха, обращенных в прах, / Из мук казненных поколений, / Из душ, крестившихся в крови, / Из ненавидящей любви, / Из преступлений, исступлений – / Возникнет праведная Русь»[411 - Там же. С. 101.].

Россия призвана защитить Европу от «тончайшей изо всех зараз» – мечты социализма, к которой М. Волошин чувствовал «неприязнь» и которую воспринимал как «самую страшную отраву машинного демонизма Европы», как «то же, что германизм» – «обожествление здорового комфортабельного эгоизма»[412 - Волошин М.А. Из литературного наследия. С. 159.]. «Не нам ли суждено изжить / Последние судьбы Европы, / Чтобы собой предотвратить / Ее погибельные тропы»[413 - Волошин М.А. Пути России. С. 37.].

Спасительная миссия России выстраивается в концепции М. Волошина одновременно сквозь общую призму устойчивых русских национальных идеологем и антропософскую периодизацию всемирной истории Р. Штейнера, «прозревавшего» смену эпохи главенства германской расы главенством славянской как эпохой последних времен – тысячелетнего торжества Духа. «Русь – Третий Рим – слепой и страстный плод: / Да зачатое в пламени и в гневе / Собой восток и запад сопряжет»[414 - Волошин М.А. Указ. соч. С. 29.].

Германия олицетворяла дух внешнего, материального прогресса, идеальной организованности, так необходимой «демонам машин» для перестройки человеческого общества «по своему образцу», превратив его, добавим, в тот самый сытый и послушный муравейник, о котором писал Ф.М. Достоевский в легенде об Инквизиторе. В 1915 г., размышляя о характере мировой войны, М. Волошин отмечал, что государственный строй не только Германии, но и Англии, Франции, а также России как европейской страны не способен оказывать сопротивление власти «демонов», разлагающему духовную основу культуры влиянию цивилизации. «Одно славянство несет в себе силы, которые смогут преобороть соблазн машинной и технической культуры»[415 - Волошин М.А. Из литературного наследия. С. 136.]. В отличие от других европейцев, уже подчинившихся соблазну индустриального комфорта, «народ России не принял печати антихристовой» и поэтому «в ней одной может быть спасение для Европы. Она одна может выработать ту новую мораль, которой победятся демоны машин». Ее спасение придет «только изнутри – из религиозного сознания». «Ценности России … вне материального мира…», – писал М. Волошин. При этом он повторял и слова Ф.И. Тютчева: «У ней особенная стать»[416 - Там же. С. 133, 141.].

В годы мировой войны поэт считал завоевание Константинополя необходимым условием и символом духовного возрождения России, завершения в ее истории петербургского периода и возвращения к московским и даже киевским истокам концепта «Русь – Третий Рим». В нем, как в религиозном центре «морального кипения», «выплавится нравственный лик Славянства»[417 - Там же. С. 136–137.]. В 1918 г. М. Волошин рассматривал «астральные аспекты» положения стран на политической карте Европы и заметил взаимосвязь переживаемых народом революционных событий с всемирно-исторической миссией России[418 - Волошин М.А. Указ. соч. С. 196–197.]. Провидение сулило ей пройти сквозь испытания Гражданской войны как через чистилище, приняв «чужих страстей, чужого зла / Кровоточивые стигматы»[419 - Волошин М.А. Пути России. С. 36–37.], «преосуществить» зло мира, в котором господствуют Материя и эгоизм, в победу Духа: «Так семя, дабы прорасти, / Должно истлеть… / Истлей, Россия, / И царством духа расцвети!»[420 - Там же. С. 28.]. Герои М. Волошина – носители христианского анархизма, мятежники: протопоп Аввакум, Бакунин, Стенька Разин да Емелька Пугачев. В них он видел истинную Русь. Его антигерои – выразители порядка и организованности, олицетворявшие государственность. Это, прежде всего, русские цари и императоры, что и отражено М. Волошиным в поэме «Россия» (1924). Самодержавная модель власти не рассматривалась поэтом как положительный фактор русской истории и условие реализации идеи «Москва – Третий Рим».

Отношение солдатских масс к Октябрьской революции в свете выборов в Учредительное собрание в действующей армии в ноябре 1917 г

Базанов С.Н.

Аннотация. Статья посвящена особенностям выборов в Учредительное собрание на каждом из пяти фронтов русского театра военных действий в ноябре 1917 г.

Ключевые слова: Первая мировая война, действующая армия, Октябрьская революция, выборы в Учредительное собрание, большевики, эсеры.

THE ATTITUDE OF THE SOLDIER MASSES TOWARDS THE OCTOBER REVOLUTION IN THE LIGHT OF ELECTIONS TO THE CONSTITUENT ASSEMBLY IN THE ACTIVE ARMY IN NOVEMBER 1917

Bazanov S.N.

Abstract. The article is devoted to the peculiarities of elections to the Constituent Assembly on each of the five fronts of the Russian theater of military operations in November 1917.

Keywords: First World War, active army, October revolution, elections to the Constituent Assembly, Bolsheviks, Socialist-Revolutionaries.

Как известно, идея Учредительного собрания – органа, созданного на основе всеобщего избирательного права для выработки конституции страны, берет начало в Великой французской революции. Претворение в жизнь этого лозунга представляет собой максимальное проявление народовластия (как писал В.И. Ленин, «в буржуазной республике Учредительное собрание является высшей формой демократизма»)[421 - Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 35. С. 162.]. Не случайно его сторонниками были все российские политические партии, развернувшие в начале ХХ в. борьбу с самодержавием, в том числе и большевики.

Однако после свержения самодержавия отношение большевистской партии к идее Учредительного собрания изменилось. Вернувшись из эмиграции, Ленин 4 апреля 1917 г. заявил: «Жизнь и революция отводят Учредительное собрание на задний план»[422 - Там же. Т. 31. С. 110.]. С ростом влияния Советов нарастало и неприятие Лениным парламентаризма, как буржуазной формы государственности: «Советы выше всяких парламентов, всяких Учредительных собраний»[423 - Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 35. С. 140.]. Две другие крупные социалистические партии – эсеры и меньшевики, занявшие после Февральской революции центристские позиции, сохраняли приверженность идее Учредительного собрания. А кадеты даже немало сделали для разработки его статута.

Против созыва Учредительного собрания выступили лишь крайние политические группировки. На правом фланге это были ультрамонархисты, не желавшие поступаться принципами «самодержавия, православия и народности», на левом – вели пропаганду анархисты. «Чего народ не осуществил фактически, – писала накануне выборов газета “Анархия”, – того не даст ему никакое правительство, никакой парламент, никакое Учредительное собрание»[424 - Анархия [газета]. Москва. 1917. 6 ноября.]. Так в целом выглядели позиции наиболее влиятельных политических партий и течений, впоследствии легшие в основу их предвыборных платформ.

Российское общество с пониманием отнеслось к предстоящим выборам. Как писал секретарь Всероссийского Учредительного собрания М.В. Вишняк, «к Учредительному собранию основная толща русского народа относилась со своеобразной мистической верой, и день выборов в деревнях и провинциальных городах был днем праздника и гражданского торжества»[425 - Вишняк М.В. Всероссийское Учредительное собрание. Париж, 1932. С. 93.]. А по словам А.М. Горького, «лучшие русские люди почти сто лет жили идеей Учредительного собрания… В борьбе за эту идею погибли в тюрьмах, ссылке и на каторге, на виселицах и под пулями солдат тысячи интеллигентов, десятки тысяч рабочих и крестьян. На жертвенник этой священной идеи пролиты реки крови»[426 - Горький М. Несвоевременные мысли: заметки о революции и культуре. М.: Советский писатель, 1990. С. 110.]. Пафос приведенных строк легко объяснить: они написаны в январе 1918 г. – всего через несколько дней после разгона большевиками Учредительного собрания и расстрела манифестации его сторонников.

О созыве Учредительного собрания Временное правительство официально заявило 2 марта 1917 г. Созданное 13 марта Особое совещание по подготовке закона о выборах начало работу 25 мая, а закончило в начале сентября. В этот орган входили представители различных политических партий, местных Советов и общественных организаций. 14 июня Особое совещание объявило дату выборов в Учредительное собрание – 17 сентября, а также его созыва – 30 сентября. Однако 9 августа эти сроки были перенесены соответственно на 12 и 28 ноября.

Положение о выборах в Учредительное собрание, утвержденное Временным правительством, предусматривало пропорциональную систему выборов, основанную на всеобщем избирательном праве. С 7 августа начались заседания Всероссийской по делам о выборах в Учредительное собрание комиссии, задачами которой были их подготовка и проведение. В сентябре управы городских дум и земств, составившие ранее списки избирателей в органы местного самоуправления, приступили к аналогичной работе по выборам в Учредительное собрание. Процедура выборов для армии и флота была утверждена Временным правительством 30 сентября, но под давлением разных обстоятельств (менялись сроки выборов, представительские квоты и т.д.) до последнего дня постоянно корректировалась.

Порядок голосования в действующей армии и военных округах не был одинаковым. Из войск действующей армии были образованы Северный, Западный, Юго-Западный, Румынский и Кавказский фронтовые избирательные округа, а также округ русских экспедиционных войск во Франции и на Балканах. В отдельные округа были выделены Балтийский и Черноморский флоты. Все эти округа делегировали в Учредительное собрание своих депутатов. Вместе с фронтовиками должны были голосовать служащие Союза земств и городов, обеспечивавшие разнообразные нужды фронта. Всего действующая армия, согласно положению, избирала 80 депутатов. Военнослужащие тыловых гарнизонов должны были голосовать вместе с местным населением за общие списки кандидатов. Но в крупных гарнизонах создавались отдельные избирательные участки. Военнослужащие, по разным причинам оказавшиеся в период выборов вне своих воинских частей, могли голосовать на гражданских участках, если своевременно были внесены в списки избирателей.

Вначале установили очень сжатые для фронтовых условий сроки составления списков для голосования – за 10 дней до начала выборов. Еще два дня отводилось на их уточнение. И если в гражданских округах военнослужащие должны были голосовать одновременно с местным населением, то во фронтовых выборы должны были начаться 8 ноября и продолжаться семь дней, а на самом удаленном фронте – Кавказском – с его особо сложными природными условиями выборы намечались на неделю раньше, т.е. на 1 ноября, и должны были длиться до 15 ноября. Однако в установленные Комиссией сроки армия не уложилась. Так, на Румынском фронте голосование завершилось только 17 ноября, на Северном – 21-го, на Западном и Юго-Западном – 22-го, на Кавказском – 24-го. Но, несмотря на такую задержку, вызванную, в основном, фронтовой спецификой, в целом выборы в действующей армии прошли успешно. Причем явка фронтовиков на избирательные участки была достаточно высокой: в общефронтовом масштабе (без Кавказского фронта) в выборах участвовало не менее 72% солдат и офицеров[427 - Протасов Л.Г. Всероссийское Учредительное собрание: история рождения и гибели. М.: РОССПЭН, 1997. С. 241.].