Культура и мир

Вторым лейтмотивом его лекции была необходимость поиска новых аналитических методов, чтобы понять реальные изменения и их тенденции, чтобы понять сетевое общество, которое наполняет мир. Необходима трансформация инструментов, которые бы позволили нам исследовать трансформирующиеся особенности этого мира. Так, для изучения социальных взаимодействий могут оказаться полезными нелинейная динамика, новая математика комплексности, фракталы и иные подходы. С другой стороны – новые компьютеры с открытыми интерфейсами – дают возможность анализировать динамику процессов, например, симуляционные модели, аналогичные математические модели и т. д.

По мнению Мануэля Кастельса, перед сообществом социологов, которые хотят получить именно ту информацию, которая поможет понять мир, стоят три основные задачи:

1. Усилить образование социологов – не учить их только философии XIX века.

2. Интегрировать социологов в систему менеджмента и действий в обществе, мы уже потеряны для использования математики наилучшим образом, но наши студенты наверно смогут, социология не должна быть такой расплывчатой.

3. Мы должны трансформировать курс социологии и само сообщество социологов. Надо создать сеть преподавания социологии, сетевое сообщество социологов и студентов. Производить знание и прикладывать его к любому сектору общества, в чем то аналогично сообществу НКО. Мы много должны взять у сообщества НКО – фондрайзинг и т. д. Интегрироваться в само общество.

Заседания исследовательских комитетов (тематические сессии)

Исследовательский комитет 07 – «Исследования будущего»

Остановимся прежде всего на сессиях, организованных Исследовательским комитетом (ИК) 07 – «Исследования будущего», в рамках которого было сделано и заявленное автором статьи сообщение на тему «Центры публичной политики как возможные участники исследований будущего». Эти сессии носили общее название «Дебаты о будущем: глобальные тренды, альтернативные взгляды, публичный дискурс и новые задачи в социологических исследованиях». В рамках этого цикла состоялись семь сессий, организованных самим ИК 07: «Новые тренды в глобализации» (две сессии), «Новые подходы в междисциплинарной перспективе», «Сравнительные исследования религиозных ценностей и символизм», «Публичная социология, разработка политик и власть», «Архитектура, дизайн, роботы и «делание будущего» и одна испаноязычная сессия. Однако несколько большее место в программе под эгидой ИК 07 заняли десять совместных сессий: «Новые СМИ, социальные движения и демократия» и «Социальные движения и альтернативные будущие» (две совместных сессии с ИК 48 «Социальные движения, коллективные действия и социальный класс»), «Интернет: от утопии к ночному кошмару» и «Интеллектуальное право собственности, цифровое неравенство и глобальная гегемония» (две совместных сессии с ИК 14 (Социология коммуникаций) и ИК 23 (Общество и окружающая среда)), «Роль «будущего» в социологическом теоретизировании» (совместно с ИК 16 (Социология коммуникаций)), «Роль университетских исследований в будущем» (совместно с ИК 04 (социология образования) и ИК 23), «Гендер, наука, технология, инновации и будущее» (совместно с ИК 04, ИК 23 и ИК 32 (Женщины и общество)), «Досуг: Мечта или реальность?» и «Досуг в эпоху технологической трансформации» (две сессии совместно с ИК 13 (Социология досуга) и ИК 23), а также две испаноязычные сессии.

В наиболее насыщенных тематических блоках, к которым относился и блок, организованный ИК 07, сессии шли параллельно друг другу, поэтому посетить их все не было никакой возможности, к тому же параллельно шли и другие интересные заседания. Поэтому остановимся здесь кратко на некоторых из них. Так, в рамках сессии «Новые подходы в междисциплинарной перспективе», где было сделано сообщение и автора статьи, прозвучали также сообщения Хермило Сантоса и Марсело Риберо (Бразилия) «Системная теория и многоагентные системы»: теоретические приближения и моделирование становления сетевого взаимодействия», Татьяны Адамянц (Россия) «Высокий уровень коммуникативных навыков как универсальная проблема», а также Мэри Ламанна (США) «Рассказы о терроризме: чтение между строк».

Несколько большее отношение к направлению этого блока сессий имели сообщения сессии «Публичная социология, разработка политик и власть», среди которых было сообщение Джеси Карули-Себина из ЮАР о подходах к прогнозированию развития своей страны в рамках проекта ООН «Миллениум», носящее символическое название «Хромое фламинго или летящая утка», а также сообщение Дженни Андерсон из Шведского института исследований будущностей, озаглавленное «Приватизация будущего». В этом сообщении автор ставила вопрос о том, каким образом сегодня знание о будущем становится публичным знанием и как этот процесс отличается сегодня от того, что было вчера? В качестве четырех «осей» по которым происходит сегодня процесс приватизации будущего Дженни Андерсон обозначила процесс перераспределения ответственности за будущее от политиков к отдельным людям (изменения в политике социального страхования); новые отношения между политикой и экспертизой (процессы предвидения); появление рынка будущих продаж (и соответствующих консультантов); а также все большее включение науки в исследование будущего (развитие футурологии).

В двух сообщениях на этой сессии поднимались вопросы развития такого направления социологии, как «публичная социология», причем если в сообщении Патриции Никель (Новая Зеландия) «Критическая теория, НКО и Государство: «гуманитарная публичная социология» как режим правды» эта проблема рассматривалась с теоретической позиции, то в презентации Раквель Сосы был представлен практический опыт создания альтернативного легитимного правительства Мексики.

Наконец, еще два доклада были посвящены опыту развития двух общественных наук – политологии в России (О. Ю. Малинова) и социологии в Португалии (Романа Херес), при этом в последнем из них также обсуждались перспективы развития именно публичной социологии.

Исследовательский комитет 12 – «Социология права»

Автору статьи удалось посетить одну сессию этого Исследовательского комитета, носящую название «Новые парадигматические аспекты юридического правосудия (legal justice): взгляд с позиции системной теории».

Наибольший интерес для автора статьи на ней составил доклад Юрия Прибана (Великобритания) «Социальная дифференциация Конституционного правосудия в ЕС: социоюридические перспективы Европейского конституционализма и разделенный суверенитет». В частности, докладчик остановился на проблемах различия традиций в различных странах ЕС, так, в частности, сложно объяснить англичанину, что такое писанная Конституция. Второе интересное для автора статьи положение его доклада – это роль юридической элиты Евросоюза как основного сообщества, через и благодаря которому возникает само явление Европейского конституционализма. Он также отозвался скептически о применимости понятия суверенитет к Объединенной Европе: «Как можно говорить о суверенитете, если нет такой общности, как европейский народ?».

Тему конституционного правосудия, но уже на уровне одной страны – Германии, продолжил другой английский исследователь, Ральф Роговский. Так, по его мнению, причины успешности работы конституционного суда Германии связаны с тем, что суд думает об имплементации решений, хотя это и может приводить к парадоксу обратной связи. После этого сообщения завязалась оживленная дискуссия о том, является ли Конституционный суд – только юридическим органом, или же он вовлечен в политику?

По мнению докладчика, это все же правовой, юридический институт, его решения носят юридический характер. Политическая структура отражает юридическую систему. И сама есть отражение юридической системы в обществе. Как отмечал Луман, конституция сама есть организующая сила. Другие участники дискуссии отметили при этом, что все решения Немецкого конституционного суда имеют политическое измерение, так как в их основе – стремление перераспределить власть между различными уровнями. На вопрос о соотношении между Европейской и Германским конституционализмом, докладчик выразил скептицизм по поводу наличия самой Европейской легальности, как может существовать такая легальность без государства? По его мнению, деятельность Немецкого конституционного суда в этом направлении – попытка защитить национальный уровень, исходя из концепции фундаментальных прав человека. Однако для дальнейшей проработки этой проблемы необходима деятельность интерпретирующего сообщества ученых – юристов и социологов, то есть в этой позиции докладчик солидаризировался с Юрием Прибаном.

Интересным было также сообщение Пола Кайера (Италия), озаглавленное «Постдемократическое правосудие?». Так, он отметил, что исторически – в предсовременные времена – конституции занимали поле между правом и государством. Так, корпоративные страны базируются на определенных правилах взаимодействия между трудом и капиталом. На уровне государства конституции защищают эти корпоративные режимы, но эта защита не касается транснациональных монополий, и там отношения между трудом и капиталом не устанавливаются практически вообще. То есть необходимо развитие теории глобального конституционализма, при этом по мнению Кайера, элементы такой теории уже есть у Хабермаса. Теория глобального или общественного конституционализма должна быть поверх разграничительных линий отдельных государств. Но такие категории как глобальное право и глобальная политика находятся уже вне концепции демократии, прежде всего по критерию влияния на них людей, населения.

Исследовательский комитет 09 – «Социальные трансформации и социология права».

Остановимся здесь кратко на одной сессии, организованной под эгидой этого комитета, которую автору статьи удалось посетить. Привлекло к этой сессии ее название «Парадигмы прав человека и движения: Перспективы и трансформации Третьего Мира», точнее его первая часть, связанная с парадигмами прав человека. На этой сессии, однако, о проблемах и сущности прав человека говорили мало, в основном это понятие использовалось как данность, как механизм социальной борьбы, и, соответственно, в основу рассмотрения брались преимущественно права человека «второго поколения» – социально-экономические права. Об этом красноречиво говорят и названия докладов этой сессии: «Возвращаясь к социальным показателям: монетаризм как причина гонок на дно и трудовые права как права человека» (Роберт Росс, США); Права человека и безопасность человека: перспектива Мехико-сити» (Едена Естрада и Дуис Плансенция, Мексика), «Глобальная ревитализация филиппинских правозащитных организаций (Петер Чуа, США) и «Социокультурные сценарии прав и СПИД в Индии» (Мангала Субраманиам, США).

Социально-практический характер обсуждения подчеркивало и то, что авторы второго доклада были представлены в программе конференции как члены комиссии по правам человека г. Мехико.

Исследовательский комитет 35 «Концептуальный и терминологический анализ»

Автор принял участие также в последней сессии, организованной этим комитетом, и носящей название «Обеспокоенность о Мире: за глобализацией и космополитизмом?». Первый из докладов на этой сессии «Теория естественного права и космополитизм: общее и различия», сделанный двумя его авторами – Робертом Файном (Великобритания) и Даниэлем Чернило (Чили), был основан преимущественно на идеях Ханны Арендт, критиковал социологов, остающихся в «башне из слоновой кости», и выдвигал в качестве основного принципа «право иметь права». Доклад Оливера Козларека (Мексика) «Обеспокоенность о Мире как концептуальный инструмент для «Века гуманизма»» анализировал исторические предпосылки глобализации и ее анализа, при этом основное внимание было направлено на работы Александра Гумбольдта. В частности, приводились слова Гумбольдта о том, что ускорение мирового развития начинается с открытия Колумба, когда в научном сообществе появились мысли о мире в целом, а также о том, что наиболее опасно жить среди людей, которые не думают о мире и не понимают его. Оливер Козларек сформулировал также концепцию необходимости социологии spoiled знания (знания из «отвалов»), которое игнорируется основным потоком социологии.

Важность обращения к мыслям классиков подчеркивалась и в сообщении Джины Заблудовски (Мексика) «Видение мира в соответствии с классиками», в котором обращалось внимание на актуальных методических подходах Токвиля и Монтескье.

В сообщении Роландо Васкуес (Нидерланды) «Сопротивление, колониализм и политика времени» подчеркивалось, что сопротивление глобализации есть реальная традиция социологии. По мнению автора, слабое развитие социологии в Испании было связано с невозможностью критики общества в период господства Франко. Автору статьи запомнилось также данное в этом докладе определение утопии: «Утопия – это надежда, основанная на справедливости, полученной из прошлого, и создается политикой своего времени».

Отметим в заключение, что российские участники, наряду с сообщениями в различных тематических секциях, консолидировано выступили в рамках сессии «Россия в меняющемся мире: динамика и качество гражданства и гражданского общества», который прошел под председательством Никиты Покровского, заведующего кафедрой ГУ-ВШЭ и члена исполкома Международной ассоциации социологов.

И. И. Бурдукова. К вопросу о правовом нигилизме в культуре России

Политическая власть в России провозгласила борьбу с правовым нигилизмом одной из своих центральных, приоритетных задач. Наступивший XXI век, век перемен в социально-экономической, политической жизни России предоставляет шанс политической элите преодолеть правовой нигилизм. Однако для этого нужна, с одной стороны, воля власти на ограничение собственного произвола, а с другой стороны способность общества к самоорганизации, созданию развитой структуры гражданского общества, готового контролировать власть. «Как в XIX столетии не было в России общества, способного воздействовать на власть, так нет его и сейчас. Именно подобного рода общество, складывающееся в государственных границах и скрепленное единой идентичностью, в первую очередь осознанием себя в качестве суверена, хозяина страны, называют нацией – политической нацией» (Паин 2008: 18 19). Уместно задать вопрос, где истоки и почему существует устойчивая традиция правового нигилизма в России. Почему сатира Салтыкова-Щедрина, Гоголя воспринимается как наблюдения нашего современника? Часто утверждают, что в России соединяются Запад и Восток. Западный (европейский) компонент в российской культуре бесспорен, что же касается «восточной» составляющей, то следует ответить на некоторые вопросы, на которые пытались ответить, в частности, евразийцы. О каком Востоке идет речь – Индии, Китае, Японии, исламском мире, о восточном деспотизме? По-видимому, правильнее рассуждать о «почвенном» компоненте, который складывался и продолжает существовать не без азиатских влияний (начиная со времен половцев и монголов), но в котором возникли и оригинальные черты – система ценностей и институты, рождавшиеся органически как способы приспособления этноса, а затем и суперэтноса к экологическому и хозяйственному пространству, геополитическим условиям и внешним воздействиям.

Таким образом, на огромной территории государства, одновременно существуя, складывались и развивались определенные и западные, и восточные формы совместной жизни различных этносов и составляющих их особенность культуры, в том числе, и правовой. Как известно, процесс формирования ранней государственности на Руси был долгим и противоречивым. Кроме того, процесс зарождения и становления национального самосознания происходил под влиянием встречи одного народа с другим – в какой бы форме эта встреча не происходила, либо при прямом военном столкновении, либо через торговые, культурные и религиозные контакты. Для Руси такими значимыми встречами были взаимодействия с южными степными племенами, уралоалтайцами, монголами, Византией.

Без преувеличения можно утверждать, что влияние Золотой орды на русскую жизнь, при которой, вне всяких законов и правил осуществлялся организованный грабеж покоренной страны, привело к превращению Москвы в «православное ханство» (Г. П. Федотов). Евразийцы утверждали, что без татарщины не было бы России, что российская государственность есть переродившийся московский усул (См.: Савицкий 1993).

Другим значимым событием в становлении российского самосознания и правопорядка было принятие христианства из эталонной для средневековой культуры Византии: «Византийские идеи и чувства, – писал К. Н. Леонтьев, – сплотили в одно тело полудикую Русь» (Леонтьев 1993: 32).

С укреплением древнерусского государства стало возрастать значение княжеской власти, князь правил, опираясь на родовую аристократию и состоятельных граждан, считаясь с вечевыми традициями.

В ранний период политическая мысль Руси неизменно становилась на сторону высших правителей в их конфликтах с поборниками народного анархизма или амбициозно-местнического сепаратизма. В канун татаро-монгольского завоевания Даниил Заточник обосновал идею абсолютной княжеской власти, которая была взята на вооружение правителями Руси после освобождения от владычества чужеземцев. С Ивана III начинается история российского самовластия. Удельно-местническая политика к этому времени уступила место политике национально-державной. В этот период Европа не могла не считаться с появлением к востоку от своих границ огромного самодержавного государства, готового демонстрировать свою силу в качестве союзника против распространившей свое влияние на Восток Турции.

В эпоху самодержавного произвола такие принятые в Западной Европе понятия, как закон и право, в российской правовой мысли отсутствовали. «… Самое слово «право» было у нас неизвестно в западном его смысле, но означало только справедливость, правду» (Киреевский 1861: 195). Слово «закон» так же, как и право, заимствованное у западных славян, было синонимом слова «завет». Обозначало оно божественное или традиционное, исходящее от предков установление, с которым обязаны были считаться все, боящиеся кары за совершаемые смертные грехи.

Именно так трактует закон первый русский политический мыслитель Иларион в своем «Слове о Законе и Благодати» (XI век). Он понимает под законом высшее установление – предписание, регулирующее насильственными мерами поведение человека в обществе. Исходит это установление непосредственно от Бога или, по Его внушению, от избранных им лиц (пророка, правителя и т. д.).

В этот же период возникают идеи особого предназначения России, ее всемирной миссии спасать человечеств (См.: Сиземская 2008: 39–52). Не без сарказма об этой особой миссии России рассуждал Е. Н. Трубецкой, заметив, что Россия сидит в Царстве Божием по правую руку от Спасителя.

Иррациональному и даже мессианскому обоснованию предназначения России и жизни каждого человека в ней способствовала теоретическая концепция симфонии светской и религиозной власти впервые сформулированная в X веке.

Здесь уместно упомянуть такой законодательный памятник, как «Устав» св. Владимира, определявший место Церкви в жизни страны (Щапов 1972: 12).

Принятие «Устава» было первым опытом по осуществлению концепции византийской симфонии светской и религиозной власти на Руси. Из «Устава» следовало верховенство христианских законов над светскими, они провозглашались более значимыми, чем воля князя – «нарядника» земли. «Устав» ранжировал преступность. Прежде всего подведомственными суду епископа были преступления против Церкви (ересь, соблюдение языческих обрядов и т. п.), затем церковному суду подлежали и преступления, относящиеся к сфере гражданско-правовых отношений (похищение жен, обиды и др.).

Таким образом власть князя оказывалась ограниченной христианскими правилами.

«Устав» распространялся первоначально только «на христианскую территорию» Руси. По отношению к языческому населению Древнерусского государства власть князя оставалась неограниченной (Гулян 2008: 956–958).

С принятием христианства пришло понимание предела княжеской верховной власти. Христианские законы, нравственные нормы определяли границы власти князя. В древнерусских памятниках литературы отмечена эта новая взаимосвязь власти и религии. Так в «Поучении» князя Владимира Мономаха описывался образ идеального князя, который следует в своей жизни христианским правилам, традициям и тем самым определяет жизнь поданных и развитие государства.

Таким образом, после принятия христианства Евангельская, христианская истина, божественная благодать снизошла на Русь и ее правителей.

Так постепенно обосновывался тезис о новой исторической судьбе и предназначении России, как некоего особого христианского государства в его наиболее полном воплощении.

Тем не менее в правовых актах этого и более ранних периодов содержится указание и на законы, которые исходят одновременно и от Бога, и от выполняющих Его волю людей. Так, в договорах, заключенных Киевской Русью с Византией в X веке, говорится о русском законе, который, разумеется, принимается не князем, не народным собранием, а создается обычаями и традициями, в том числе порождаемыми божественным промыслом. Такое понимание закона соотносится с иерархической системой права, разработанной Фомой Аквинским (XIII в.) в своем труде «Сумма теологии».

В «Повести временных лет» – первой русской летописи – сказано, что каждое славянское племя имело «обычаи свои, законов отцов своих и предания», причем некоторые из племен отнесены к числу «не знающих закона божия, но сами себе творящих закон» (Повесть временных лет 1910).

В «Русской Правде» (слово «Правда» на Руси употреблялось в значении права и основывающегося на нем законодательства) встречаются ссылка на общий закон, на уроки и установления отдельных князей. В более поздней ее Пространной редакции упоминаются «законы вирные», которые «были при Великом Князе Ярославе». Но в другом списке этой редакции (Троицком) речь идет не о «законах», а о «поконах вирных» (покон – обычай). Характерно, что такой выдающийся историк, как В. О. Ключевский, в своем переводе «Русской Правды» с древнерусского не решился употребить слово «поконы», заменив его выражением «пошлины вирные», которого в древних списках нет. Видимо, близость или даже тождественность понятий «закон» и «обычай» для Ключевского не были очевидными.

В эту систему правовых понятий и ценностей легко, почти органично, включается понятие «указ». Закон – это предел, то, что ограничивает. Обычай, то из чего проистекает закон, на чем он базируется, закон отцов – опыт взаимодействия с таким пределом. Указ – конкретная задача, выдвигаемая правителем и подлежащая выполнению в рамках закона с учетом накопленного опыта взаимодействия с ним. Иначе говоря, закон – фундаментальная основа любой правовой системы, обычай – способ его применения на разных этапах развития такой системы, указ – ограниченный законом и обычаем правовой акт, выражающий те или иные намерения и устремления субъекта права. Закон и обычай – объективный фундамент правовой системы, указ – ее субъективная, изменчивая часть. Потому и народ привык с большим доверием относиться к закону, нежели к меняющимся и порой непредсказуемым указам и распоряжениям начальников-самодуров разного уровня. Русская традиция: закон—от Бога, от разума, от воли народа, указ – от прихоти, амбиций, а то и просто от самовластия начальства.

В условиях самодержавного строя народ был лишен какого-либо намека на справедливость закона, суда. Так, Иван IV модернизировал систему государственного управления, используя лучшие европейские образцы. Созданная им разветвленная иерархия чиновничьей бюрократии сохранилась фактически до наших дней, при нем же была осуществлена кодификация правовых актов, облегчившая их использование в практике судебной и государственно-управленческой деятельности. И он же положил начало дорого обошедшейся России дурной традиции подмены общегосударственных законов административными предписаниями и распоряжениями верховной власти. Термин «указ» (заимствование из польского) появился несколько позже, при Алексее Михайловиче. Но создатель указного права на Руси, несомненно, Иван Грозный. Его переписка с Курбским ясно показывает, что российский самодержец считал себя стоящим выше закона, а свою волю – решающей для определения и настоящего и будущего государства.

Иван IV решительно отвергал любые малейшие попытки ограничения воли монарха. Любых «похитителей» абсолютной царской власти ждали жестокие кары. Более того Иван Грозный защищал свое самовластие от любых претензий церкви на участие в правлении страной, отводя ее служителям подчиненное место – спасение душ верующих: «Царство же выше священства!».