Пылающий бог

– Не стоит тебе проходить через это в одиночку.

– Но я должна. Ты не понимаешь.

Она шагнула в сторону. Катай знал, что творится у нее на душе, но не мог разделить это чувство. Тут дело было в корнях, в почве. Он не вырос здесь, не знал, каково это.

– Ты… займись выжившими. А я пойду. Прошу тебя.

Катай сжал ее руку и кивнул.

– Но будь осторожна.

Рин отделилась от толпы и скрылась в боковом переулке, пока никто не видит, а затем в одиночестве направилась к своему бывшему кварталу.

Она и не думала заглянуть в дом Фанов. Там все равно не осталось ничего родного. Рин знала, что дядюшка Фан давно умер. Тетушка Фан и Кесеги, скорее всего, тоже умерли – в Арлонге. Не считая Кесеги, об этом доме она вспоминала только плохое.

Рин пошла прямиком к дому учителя Фейрика.

В его жилище было пусто. Она не нашла следов учителя ни в одной из пустых комнат, как будто здесь никто и не жил. Книги исчезли, все до единой. Даже книжные шкафы пропали. Остался только маленький табурет, который, видимо, не пригодился мугенцам, потому что был каменным, а не деревянным.

Она помнила этот табурет. В детстве Рин сидела на нем столько вечеров, слушая рассказы учителя Фейрика о местах, которые не чаяла увидеть. Она сидела на этом табурете и в ночь накануне экзамена, рыдая в ладони, пока учитель ласково похлопывал ее по плечам и бормотал, что все будет хорошо. «Да у такой-то девочки? Все всегда будет прекрасно».

Возможно, он еще жив. Успел сбежать при первом признаке опасности, может находиться в каком-нибудь лагере для беженцев на севере. Напрягаясь изо всех сил, Рин представляла, что он где-то там, целый и невредимый, просто вне досягаемости. Она утешала себя этой мыслью, но поскольку не знала наверняка, да и вряд ли когда-либо узнает, не могла не терзаться.

Она почувствовала вкус соли на губах и поняла, что лицо мокрое от слез.

Рин яростно смахнула их резким движением.

«Зачем тебе так нужно его отыскать? – услышала она вопрос Алтана. – Какая теперь разница?»

Она же годами не вспоминала учителя Фейрика. Выкинула его из головы, когда шестнадцать лет назад Тикани стал для нее чужим, когда она, как змея, сбросила шкуру и превратилась из сироты войны в студентку и солдата. А теперь память цеплялась за жалкую и трусоватую ностальгию. Учитель Фейрик – всего лишь реликт, напоминание о былых временах, когда маленькая девочка пыталась зубрить классиков, а добрый учитель показал ей единственный выход из тогдашней жизни.

Она искала остатки жизни, которая уже никогда не вернется. И Рин слишком хорошо понимала, что ностальгия может ее убить.

– Нашла что-нибудь? – спросил Катай, когда она вернулась.

– Нет. Там ничего нет.

Рин решила разместить штаб-квартиру в главном комплексе мугенцев, частично по праву освободителя, а частично потому, что это было самое безопасное место в окрестностях. Прежде чем въехать, они с Суцзы лично обыскали каждую комнату, проверяя, не прячется ли где наемный убийца.

Но не нашли ничего, кроме хлама – грязной посуды, формы и брошенного оружия. Мугенцы как будто испарились, оставив все свои пожитки. Даже главный кабинет выглядел так, словно генерал просто вышел за порог на чашку чая.

Рин порылась в столе генерала, вытаскивая груды записок, карт и писем. В одном ящике она обнаружила листы бумаги с портретами одной и той же женщины, выполненными углем. Генерал явно считал себя художником. Рисунки были не так уж плохи, но генерал с болезненным усердием пытался запечатлеть глаза возлюбленной, пренебрегая анатомическими деталями. Каждый набросок сопровождало одно и то же мугенское слово «худи», означающее бабочку. Рин уже забыла, как это произносится по-мугенски. Скорее всего, это не имя, а ласковое прозвище.

А он был одинок, поняла она. Что он чувствовал, узнав о судьбе острова в форме лука? Когда узнал, что ни один корабль больше не отплывет обратно через море Нариин?

На сложенном листе бумаги, засунутом между последними двумя рисунками, оказалась записка. Мугенские иероглифы не сильно отличались от никанских и многое позаимствовали, хотя произношение было совершенно другим, однако Рин понадобилось несколько минут, чтобы продраться сквозь неряшливую чернильную запись и расшифровать содержимое.

Если это означает, что у меня сердце предателя, то пусть будет так, но я жалею, что император вызвал тебя на службу и забрал у меня. Все сокровища восточного континента, нет, даже все богатства вселенной ничего для меня не значат, если нет тебя.

Я каждый день молюсь, чтобы море вернуло тебя обратно.

    Твоя бабочка

Этот кусок был оторван от большого письма. Остальное Рин так и не нашла.

Копаясь в вещах генерала, она почему-то чувствовала себя виноватой. Но что еще удивительнее, ей казалось, будто она вторглась сюда без спроса. Она столько времени размышляла, как лучше убивать мугенцев, что сама мысль о них как о людях с надеждами и мечтами вызывала легкую тошноту.

– Ты только глянь на стены, – сказал Суцзы.

Рин проследила за его взглядом. Генерал вел подробный настенный календарь, заполняя его аккуратным мелким почерком. И куда более разборчивым, чем в письме. Рин пролистала календарь до первой страницы.

– Они прибыли сюда только три месяца назад.

– В это время он начал вести календарь, – поправил ее Суцзы. – Уж поверь, на юге они гораздо дольше.

Между ними повисло невысказанное обвинение. Она могла бы прийти на юг еще три месяца назад. Могла бы это предотвратить.

Рин давно уже смирилась с этими обвинениями. Она знала, что виновата. В тот день в Лусане она могла бы принять предложение императрицы, подавить восстание Вайшры в зародыше и повести войска на юг. Но вместо этого заигралась в революцию, а заработала лишь змеящийся по спине шрам и болезненную культю на месте ладони.

А ведь стратегия Вайшры была совершенно очевидна с самого начала, и Рин ненавидела себя за то, что не сумела этого разглядеть. Теперь, при взгляде в прошлое, становилось ясно, почему юг был обречен гореть, почему Вайшра отказался ему помогать, даже когда наместники-южане молили у его ног.

Он мог с легкостью предотвратить кровопролитие. Знал, что к нему на помощь придет гесперианский флот, и мог бы отправить половину армии в ответ на призыв умирающего народа. Но вместо этого намеренно покалечил юг. Ему не пришлось бороться за политическую власть с наместниками юга, всю грязную работу сделали за него мугенцы, он лишь позволил им. А потом, когда дым рассеялся, когда империя лежала в руинах, он мог бы пойти на юг с республиканской армией и выжечь мугенцев из дирижаблей и аркебуз. Но к тому времени автономия южан была бы уже полной нелепостью, уцелевшие пали бы перед ним на колени и почитали как спасителя.

«А если бы он тебе рассказал? – однажды спросил ее Алтан, призрак Алтана. – Если бы сделал тебя сообщницей? Ты бы перешла на другую сторону?»

Рин не знала. Тогда она презирала южан. Ненавидела собственный народ, с той самой минуты, когда увидела в лагере беженцев. Ненавидела их темную кожу, сельский говор без модуляций и испуганные, бессмысленные взгляды. Так легко было спутать ужас с тупостью, а ей отчаянно хотелось считать их тупыми, ведь она тупой не была и искала причину как-то отделить себя от них.

Тогда отвращение к самой себе было настолько глубоким, что, если бы Вайшра откровенно рассказал ей все детали плана, она сочла бы его не зловещим, а гениальным и рассмеялась бы. Если бы Вайшра ее просто-напросто не продал, Рин, возможно, до сих пор была бы на его стороне.

Где-то в животе свернулся кольцом гнев. Рин оторвала календарь со стены и смяла его в пальцах.

– Я была дурочкой в руках Вайшры. Мне не следовало полагаться на его добродетели. Но и он не рассчитывал, что я выживу.

Посчитав штаб-квартиру генерала достаточно безопасной, чтобы там обосноваться, Рин отправилась к городским борделям. Ей страшно не хотелось это делать, она проголодалась и устала, глаза и горло жгло от непролитых слез, ей хотелось лишь свернуться клубочком в уголке, с трубкой во рту.

Но теперь она – генерал Фан, знаменитая спирка, и в долгу перед выжившими.

Венка уже была там. Она начала тяжелую работу, разбираясь с местными женщинами. На холодном каменном полу уже блестели лужи воды из перевернутых ведер и валялись клочья густых темных волос, кишащих вшами, – женщин помыли и остригли наголо.

Венка стояла в центре квадратного двора, сложив руки за спиной, как муштрующий солдат сержант. Вокруг нее столпился мрачный кружок женщин в накинутых на тощие плечи одеялах, с расфокусированными бессмысленными взглядами.

– Тебе нужно поесть, – сказала Венка. – Я тебя не отпущу, пока что-нибудь не проглотишь.

– Не могу.

Девушке перед Венкой могло быть и тринадцать, и тридцать – кожа на хрупких цыплячьих косточках так натянулась, что точнее не определишь.

Венка схватила девушку за плечо, а другой рукой поднесла к ее лицу паровую булочку – так близко, что почти раздавила о губы.