Полина (глядя на то, как Анатолий фотографирует сам себя). Депривация духовных ценностей. (Брату.) Я изучаю театральную программу, может, сходим на что-нибудь?
Анатолий (продолжает фотографировать себя). Когда? На что?
Полина. На Горького. В воскресенье будут ставить его знаменитую пьесу «На дне». (В сторону.) Может, в театре я познакомлюсь с каким-нибудь богачом. У меня готова умная фраза про депривацию.
Анатолий. А почему бы нет? (В сторону). «На дне» – это история! (Смотрит на Полину, Полина надевает нелепую юбку.) Ты красотка!
Полина. Спасибо!
Анатолий. Куда идёшь?
Полина. На свидание! У меня новый мальчик. (Натягивает чулки.) Сначала я буду встречаться с ним, гулять, целовать его в губы, а потом я брошу его, как и других, потому что я сердцеедка.
Анатолий. А я бы не пошёл с тобой на свидание. Мне нравится другой тип, посмотри! (Показывает фото.) Вот фиолетовые волосы – это я понимаю, это красиво и высоко.
Полина. Ерунда. (Поправляет маечку.)
В комнату заходит Силя, бросает на стол кипу листов (листы падают) и хватается за голову.
Силя (кричит). Дикари! Дикари!!!
Анатолий. Началось.
Полина. Что с тобой?
Силя. Что со мной? Что с этой страной! Дикари, дикарство, и!.. Просится ещё одно слово, но я не могу сказать его. Оно неприличное. Вот, посмотрите, газета «Почва». (Показывает.) Два месяца назад я принёс туда свои талантливые стихотворения. (Садится и плачет.) Господи! Я принёс свои стихотворения в «Почву». (Вытирает лицо белоснежным платком.)
Анатолий. И что потом?
Силя. Мне сказали, что их рассмотрят и, возможно, опубликуют в одном из ближайших выпусков. Я покупал эту проклятую «Почву» два месяца – и ничего!
Анатолий. Но они же сказали «возможно».
Силя. Восемьдесят четыре рубля на ветер! А когда я снова пришёл в редакцию за объяснениями, мне сказали, что «Почве» не нужна «предельная эстетика». (Истерично смеётся.) Я думал, они таких слов не знают! Но бог с ними. После этого я захотел узнать, а что же нужно «Почве»? Я открыл их поэтическую рубрику и прочитал (читает): «Весна, крестьянин, торжествуя…» Это что?
Анатолий. Это Лермонтов?
Силя. Ты хотел сказать, Пушкин?
Анатолий. Ну да, Пушкин!
Силя. Да, но у Александра Сергеевича была «зима». А это что? Как это назвать? (Делает элегантный вдох-выдох.) Вы знаете, откуда эта драма?
Анатолий. Нет.
Силя. Первое – идея всеобщего равенства, второе – демократизм в образовании. Причины две! Я написал по этому поводу очень талантливую статью.
Полина (красит губы красной помадой). Что за статья?
Силя (открывает папку). Рассматривая образование как общественное благо, необходимо рассмотреть каждое из понятий, общественное благо и образование соответственно, после чего проанализировать характер их взаимосвязи.
Анатолий. Силя, она спросила из вежливости.
Силя. Общественное благо – это материальный или нематериальный предмет…
Полина (перебивает). Силя, хватит! (Надевает туфли на неактуальной платформе.)
Силя. Подождите! (Лихорадочно разбирает листы.) Я хочу поделиться с вами тем, о чём написал, потому что это важно. Выслушайте, пожалуйста.
Анатолий. Только из жалости.
Силя (радостно). Да! Спасибо! Сядьте рядом… (Садятся; читает.) Отвлекаясь от современной России, позволим себе мысленно перенестись к оливам и морю. Там, ударяясь о берег, поют волны – в этих великих песнях рождается понимание поэзии, и там за бокалом разбавленного вина учит своих приближённых Пифагор, потом Платон, Аристотель и многие другие, все они аристократы, и в их кругу – исключительно те, кто избран ими; менее требовательны софисты, они берут за свои уроки плату, но заплатить может не любой. На фоне этой божественной «антидоступности» и, возможно, именно поэтому высокой ценности образования в глазах общественности Сократ, вещающий с рыночных площадей, выглядит скорее исключением – греческим Христом, который, может быть, был, а может быть, не был, это вопрос веры. (Перестаёт читать.) Образование древности! (Мечтательно.) Любовь к юношеству, море, арфа и красота.
Анатолий. Любовь к чему?
Силя. К юношеству, к молодым людям, к мальчикам то есть.
Анатолий. Фу! Я думал, этого не было в древности.
Силя. Ах, господи! Почитай наконец «Диалоги» Платона, там есть прекрасные эпизоды – например, Алкивиад соблазняет Сократа.
Анатолий. Да я в руки не возьму эти «Диалоги»!
Силя. Ты просто закомплексован. Продолжим. (Снова читает.) Образование в Средние века – преимущественно домашнее и крайне религиозное. Но его ограниченность, как внешняя, так и внутренняя, познавательная, делает знания, недоступные, всё более привлекательными. Я заключаю о таком отношении к знанию небезосновательно. Всем нам известна легенда, положенная в основу знаменитой трагедии Иоганна Гёте «Фауст».
Анатолий. Чё?
Силя (беспомощно). Поясняю. Сельский доктор, во всех чертах честный и праведный христианин, продаёт душу Дьяволу за знания и удовольствия. Понимаете? Знание вожделенно!
Анатолий. Я курить. (Уходит.)
Полина (надевает короткую куртку). Пока!
Силя. Я всё равно договорю! (Откашливается, после паузы.) Но Средневековье минуло, на пороге Новое время, и Бэкон заявляет, что «знание – сила». Я не за элитаризм в образовании, я за отсев, но у меня слабое сердце. Мне жаль человека, но я его ненавижу. (Аккуратно складывает листы.)
В комнату заходит Иннокентий.
Иннокентий. Опять они тебя бросили? А ведь ты старший и должен заботиться о них, воспитывать, в конце концов.
Силя. Я сам не воспитан.
Иннокентий. Марте Владимировне подражаешь? Хамишь?
Силя. Марта Владимировна меня понимает! Она прочитала мою статью, и знаешь, что она сказала? Потом она прочитала мои стихи и сказала то же самое. Она сказала: «Хорошие, Силя, дерзайте, вы молодец». А я ведь чувствую, что всё это пока ещё очень сыро. Я спросил у неё: «Зачем вы меня обманываете?» А она сказала мне: «Это справедливо. Никогда нельзя бить по рукам. Это счастье, когда человек пишет, или пьёт кофе у букета роз, или читает Байрона. Его за это следует похвалить, поцеловать и сказать ему, что он не юродивый и всё делает правильно, что надо работать и быть влюблённым в свой труд. Он ведь таким образом тянется к той самой красоте, под которой я понимаю душу. А лучшим, талантливым, любимым он вряд ли будет для кого-то ещё, кроме вас, скорее всего, не будет. Есть, конечно, редкие исключения, может, это и ваш случай, Сильвестр, но даже если это не так, я люблю вас, и вы можете ко мне приходить». Я чуть не прослезился – вернее, я прослезился, но я скрыл это от неё.
Иннокентий. Она умеет только говорить.
Силя. Но она неплохо наговорила, у неё дом на Кипре.