Да помолчи уже, наконец. О чем мы говорим, когда говорим о любви

– Расскажите, как к вам попал мой номер, – сказал он.

– Я спросила у Аннетт. Это няня – ну да вы знаете. Ну, в общем, она сказала, что, пока она была здесь, кто-то позвонил по телефону и спросили меня. И оставили номер, по которому перезвонить. А потом она дала мне ваш номер. Больше я ничего не знаю. – Она подвигала по столу чашку. – Простите, что больше ничего не могу вам рассказать.

– У вас вода кипит, – сказал он.

Она достала молоко, сахар, ложечки и залила кипятком пакетики с чаем.

Он положил себе сахару и стал помешивать чай.

– Вы сказали, что у вас какое-то важное дело.

– Ах, вы об этом, – сказала она и отвернулась. – Я сама не понимаю, почему так сказала. Не знаю, что на меня такое нашло.

– Значит, никакого дела нет?

– Нет. То есть да. – Она покачала головой. – В смысле, все, как вы сказали. Никакого дела нет.

– Понятно, – сказал он, продолжая помешивать чай. – Весьма необычная ситуация. – Он немного помолчал и добавил, обращаясь скорее к самому себе: – Весьма необычная.

Он тихо улыбнулся, потом отодвинул чашку в сторону и дотронулся до губ салфеткой.

– Но вы же не уйдете? – сказала она.

– Придется, – сказал он. – Мне должны позвонить. Домой.

– Только не сейчас, Арнольд.

Она с грохотом отодвинула стул и встала. Глаза у нее были светло-зеленые, глубоко посаженные, и вокруг них было что-то еще, что поначалу он принял на темный макияж. Сам того не ожидая, прекрасно отдавая отчет в том, что будет себя за это презирать, он встал и неловко обнял ее за талию. Она дала поцеловать себя, ресницы у нее задрожали и на секунду она закрыла глаза.

– Уже поздно, – сказал он, отпустил ее и, едва не потеряв равновесие, сделал шаг назад. – Большое вам спасибо. Но мне действительно пора идти, миссис Холт. Спасибо за чай.

– Вы же придете еще, да, Арнольд, – сказала она.

Он покачал головой.

Она проводила его к двери, он протянул руку. Он слышал, как работает телевизор. Звук явно прибавили. Он вспомнил, что есть еще один ребенок – мальчик. Интересно, где он был все это время?

Она пожала ему руку, потом быстро подняла ее к губам.

– Не забывайте меня, Арнольд.

– Не забуду, – сказал он. – Клара. Клара Холт, – сказал он.

– Мы хорошо поговорили, – сказала она. И что-то сняла у него с лацкана пиджака, волосок или ниточку. – Я очень рада, что вы пришли, и я уверена, вы придете еще.

Он внимательно на нее посмотрел, но она уже глядела в сторону, так, словно пыталась что-то запомнить.

– До свидания, Арнольд, – сказала она и закрыла дверь, едва не прищемив ему полу пальто.

– Странно, – сказал он, спускаясь по лестнице. – Клара. Клара Холт, – сказал он.

Выйдя на тротуар, он глубоко вдохнул уличный воздух и на секунду задержался, чтобы оглянуться на дом. Но так и не смог понять, где ее балкон. Толстый мужчина в фуфайке подвинулся чуть ближе к перилам и продолжал на него смотреть. Он засунул руки глубоко в карманы пальто и пошел прочь. Дойдя до дверей квартиры, он услышал, как внутри звонит телефон. Он постоял посреди комнаты, очень тихо, держа ключ кончиками пальцев, пока телефон не умолк. Потом, очень мягко, прикоснулся к груди и почувствовал сквозь несколько слоев одежды, как бьется сердце. Потом, немного погодя, двинулся в сторону спальни.

И тут же снова ожил телефон, и на сей раз он снял трубку.

– Арнольд. Арнольд Брейт слушает, – сказал он.

– Арнольд? Ой, какие мы нынче вечером официальные! – сказала жена. Тон у нее был резкий, насмешливый. – Я с девяти часов тебе звоню. Пустился во все тяжкие, Арнольд?

Он стоял молча и оценивал ее голос на вкус.

– Ты меня слышишь, Арнольд? – сказала она. – Какой-то голос у тебя сегодня странный.

Отец[7 - Рассказ «The Father» впервые опубликован в журнале Toyon 7.1 (весна 1961 г.) и переиздан в журнале December 10.1 (1968 г.).]

Ребенок лежал в корзине рядом с кроватью, на нем были комбинезон и белый чепчик. Корзинку недавно подновили, выстлали стегаными одеяльцами и перевязали светло-голубыми лентами. Три сестры, совсем маленькие, мать, которая не так давно встала с постели и была еще сама не своя, и бабушка стояли вокруг ребенка и смотрели, как он таращит глаза и время от времени подносит ко рту кулак. Он не улыбался, не смеялся, только моргал время от времени и несколько раз подряд высовывал кончик языка, когда одна из сестер дотрагивалась до его подбородка. Отец был на кухне и слышал, как они играют с ребенком.

– Кого ты любишь, маленький? – сказала Филис и пощекотала ему подбородок.

– Он любит нас всех, – сказала Филис, – но больше всех он любит папу, потому что папа тоже мальчик.

Бабушка села на край кровати и сказала:

– Поглядите на эту крохотную ручку! Пухленькая-то какая. И пальчики! Совсем как у мамы.

– Ну разве он не прелесть? – сказала мать. – Такой крепенький, чудо ты мое. – Потом наклонилась, поцеловала ребенка в лоб и дотронулась рукой до одеяла. – Мы тоже все его любим.

– А на кого он похож, на кого он похож? – спросила Элис, и все еще теснее сгрудились вокруг корзины, чтобы посмотреть, на кого похож ребенок.

– Глаза у него красивые, – сказала Кэрол.

– У всех младенцев красивые глаза, – сказала Филис.

– А губы дедушкины, – сказала бабушка. – Посмотрите, какие у него губы.

– А нос! А нос! – не унималась Элис.

– Что – нос? – переспросила мать.

– Он похож на чей-нибудь нос, – ответила девочка.

– Ну не знаю, – сказала мать. – Не вижу ничего такого.

– И губы… – продолжала ворковать бабушка. – И пальчики… – сказала она, раскрыв кулачок и распрямив ребенку пальцы.

– Ни на кого он не похож, – сказала Филис.

И они придвинулись еще ближе.