Великая Степь. Басжок

– Эх, Надия, – выдохнул Канат-ата. – Случится – помогу, а ты бы беду не кликала… Ты присмотришь за живностью моей, если что?

– Конечно,– удивилась Надя. – Вы ведь не уедете никуда?

– Куда мне ехать-то? – рассмеялся дедушка. – Ух, засиделся…

Он медленно поднялся.

– Спасибо за чай, соседка, пойду к себе.

Сказав это Канат-ата оделся и ушел. Надежда немного посидела за столом, потом всполоснула дедову пиалу и собралась было на двор, да вспомнила, что калоши приказали долго жить. Решила надеть на валенки пакеты, чтобы не извозить их в навозе. Выйдя в переднюю тётя Надя обомлела – на пороге стояли новенькие утеплённые сиреневые калоши.

Утром от соседнего дома слышался жалобный крик козы. Надежда обулась, накинула армейский бушлат погибшего много лет назад мужа и поспешила к дому Канат-ата.

Коза стояла в сенях и кричала на запертую дверь. Вымя было полным, видно было даже как пульсируют вздувшиеся, опутывающие его вены. Надежда застучала в дверь.

– Сосед, с вами всё хорошо? Сосед?!

– Всё в порядке, Надия, – ответили из-за двери. – Помоги пожалуйста по хозяйству… Молоко себе забери…

Надежда взглянула на козу. Та едва не плакала, смотрела жалобно. Тогда женщина отвела её в сарай, подоила (в благодарность животное даже потёрлось о ноги спасительницы), накормила кур и ушла. Дома она добавила в молоко закваску и поставила возле печи, чтобы позже сделать сыр.

Сосед вёл себя странно. Но учитывая его возраст и целительские способности на странности можно было закрыть глаза. Надежда твёрдо решила не присваивать чужого добра, а сделать сыр и вернуть Канат-ата.

Управившись по хозяйству, подоив соседскую козу вечером Надия-тате как обычно расплела волосы и села на кровати с чёрно белой фотокарточкой мужа. На фото был изображен статный черноусый казах в военной форме. Он улыбался, держал в руке диплом. – Ещё день прошел, – с тоской произнесла женщина. – Всё ладится, Ертуган, всё живёт-плодится… Жаль не видишь…

Она скупо прослезилась, затем резко втянула носом воздух, поцеловав фотокарточку щелкнула выключателем настольной лампы, стоящей на покрытой плетёной салфеткой тумбочке, улеглась в постель.

Звёздочка – круглобокая, рыже-белая корова всегда славилась крупными телятами, коих приносила не меньше двух и обилием жирного молока. Из её молока Надежда взбивала самое вкусное масло и делала сметану. На утренней дойке корова не стояла смирно, крутила головой и топталась на месте. Надежда сидела на детском стульчике и пыталась успокоить Звёздочку. С трудом надоив ведро молока, Надя выпустила корову со двора. Скотина присоединилась к табуну, который двигался на пастбище, погоняемый пастухом.

В доме хозяйка перелила молоко в электромаслобойку, включила прибор и пошла на кухню. Она поставила чайник, заполненный до половины на огонь, обернулась к столу и обомлела.

За столом сидел Ертуган. Такой, каким запомнила его Надежда в день, когда муж ушел, а вернулся в закрытом гробу. Только почему-то форма была вся мокрая, с соляными разводами. Надия-тате попятилась и уткнулась поясницей в разделочный стол.

– Холодно мне, Надюшка,– проговорил Ертуган невесело. – Сыро и холодно…

Онемевшая женщина прижала руки к губам. Ертуган снял головной убор, положил его на край стола.

– Что же ты каждый вечер в могилу мне солёную воду подливаешь? – с упрёком произнёс муж. – Что же каждый день тревожишь? Упокоиться не дашь?

– Чт –что я делаю не так? – дрожащим голосом спросила Надя.

Чайник закипел, выдохнув струю пара. Тётя Надя машинально обернулась и выключила газ, а когда снова посмотрела на мужа, его уже не было, лишь на месте фуражки виднелся мусульманский полумесяц насыпанный кристалликами соли.

На лицо что-то упало, Надежда вздрогнула и проснулась. На груди сидел и таращился в лицо хозяйки изумрудными глазами Котейко. Надия-тате ощущала что-то холодное на щеке. Она потянулась и включила настольную лампу. Котейко довольно щурился. Надежда тронула щёку, нащупала что-то кругло-продолговатое, словно шнурок. Она поднесла это что-то к глазам и в отвращении отбросила. Котейко метнулся следом, словил налету и потащил в коридор длинный чешуйчатый крысиный хвост.

До утра Надежда не смыкала больше глаз. Со дня смерти Ертуган не посещал жену во снах это было впервые, к тому же неясные упрёки с его стороны и этот полумесяц… лишь под утро Надия-тате осенило – она схоронила мужа не по его вере, хоть Ертуган всегда был атеистом и не подвергался суевериям. Как только приехал еженедельный пятничный микроавтобус, идущий до райцентра и обратно Надежда собралась и поехала вместе с соседями в мечеть.

Дни шли за днями, складываясь в недели, а потом и в месяцы. Аулчане переживали за Канат-ата, приходили к его дому, приносили продукты, но старик никого не пускал на порог, уверяя что всё хорошо и нечего к нему ходить. Ходили толки, что мол, колдун собирается на тот свет, да силу передать некому, вот и заперся. Мучается, в пору муллу звать или крышу разбирать. Надя всё ухаживала за живностью, благо было её не много, и оставляла козий сыр в сенях дома соседа. А в конце марта куры сели на яйца. Петушок расхаживал по двору взад и вперёд с утра до вечера, а спать устраивался в сенях, взгромоздившись на козью спину.

В одно утро, когда куры вывели на двор цыплят тётя Надя в очередной раз пришла на утреннюю дойку Насти и каково было её удивление, когда на пороге дома она увидела живого и здорового Канат-ата, приветствующего жёлтые пушистые комочки.

*

– Мы приехали, а бабушка как раз от дома Канат-ата идёт, – Саня запарил, но быстро перестал, потому что жарко было и без пара. – У неё аж глаза на мокром месте, радости полные штаны, говорит, мол живём! Потом уже, когда обедать сели с предками, рассказала, что Канат не помер. Сидел, говорит, в доме столько месяцев. Не отпирал никому, изредка отзывался не стук, а потом в один день пришла Бабнадя козу доить, да кур кормить, а он сидит на пороге, с цыпками тетёшкается…

– Слово-то какое,– засмеялся Амир. – Вот ты кадр!

– Пацаны, айда на реку,– Ваня помочил руки в мутной котлованной воде, затем поднёс пальцы к носу и сморщившись добавил: – Фу, вот гадость…

– До туда ж как до китайской границы раком,– возмутился Саня. – По такой жарище только топать…

Старый велик с треугольной рамой жалобно скрипел под нагромоздившимися на него тремя пацанами. Амир сел на багажник, Ваня на сиденье, а Саня, просунув ноги пол перекладиной стал крутить педали. Со стороны можно было подумать, что юные гимнасты на грани жизни и смерти исполняют диковинный эквилибр. На деле же «гимнасты» сочно матерились на извозчика и дивились выносливости велосипеда.

До реки действительно было не близко, да и рекой то было можно назвать с натяжкой. Шириной метров в десять, заросшая кудрявыми зелёными водорослями, довольно-таки вонючая, но такая свежая и манящая находилась она в зарослях клонящихся к воде сочно-зелёных кустарников. Велосипед был брошен на песок (чего с ним сделается-то) и мальчишки раздевшись до гола залезли в речушку. Вода показалась холодной с непривычки, но вскоре ребята стали дурачиться брызгаясь друг на друга и нахлобучивая на голову ленты водорослей, изображая водяных. Проведя остаток дня у реки, мальчишки знатно обгорели и устали, возвращались домой пешком и даже не вспомнили о шалаше у вышки.

Глава седьмая

Хан был в ярости. Хан был напуган. Хан это видел, и Хан не знал, что он видел. По всей степи слышался горестный вой народа. Люди боялись и плакали. Лекари, что входили в юрту умершей Ару, выходили бледными и растерянными, но все как один твердили – того не мог сотворить человек. Подлый Баксы воспользовавшись паникой и замешательством сумел сбежать. Не иначе – в воздухе растворился и украл девчушку Баян, хотя это было замечено и не сразу. Женщины боялись заходить в юрту и готовить покойницу в последний путь. Ни уговоры, ни угрозы не их могли заставить это сделать, а когда решили отправить вперёд сиротку Баян – обнаружилась её пропажа.