Потустраничье

Получилось звонко, с петушиным изломом. Собрание ахнуло, мать дёрнула за руку, чуть пальцы не оторвала, отец треснул так, что в глазах потемнело. Рухнул я обратно на колени, но головы не опустил – надо было знать, так же ли зол старейшина, примет или в тёмную велит…

Гойслав хмурился, сложив руки на груди. Помолчал, жуя губами, оглянул опешивших людей. Хмыкнул. И почудилось вдруг: спрятал улыбку в усы… Приподнял бровь, покивал о чём-то сам себе и провозгласил:

– Чедромир!

Тут уж я сам готов был ему сапоги лобызать, да кто ж меня пустит. Мать с отцом схватили под руки, попятились, кланяясь и благодаря, вытащили на улицу, опять тычков надарили – вот и всё празднество. Следом вышел дед Каслав, махнул рукой. Выпростался я из материных цепких рук, поправил одежду, пошёл следом. Тайком надеялся, посадит нынче дед за гончарный круг… Но он лишь сунул мне в руки аж два мешка да послал за глиной. Это уж назавтра я понял, что второй мешок был для меня.

Учиться было легко и приятно, куда приятнее, чем копаться по мокрым речным берегам. Может, и правда одарили меня боги хорошими, чуткими руками. Горшки получались гладкие, ровные, даже скупой на похвалу дед Каслав одобрительно кивал. Пока однажды не пришло мне в голову пустить по ободку тонкой палочкой узор меж двух бороздок.

– Это ещё что? – изумился наставник.

– Ну… красиво же, – пробормотал я робко.

Дед помолчал, потянулся было смять поделку, но почему-то передумал. Велел нести на полку, где сушилась вся посуда до обжига. Правда, приказал больше не самовольничать. А через неделю повёз мои «художества» в Торговый Стан. Глядя на его лицо, я, право, был уверен – назад привезёт. Нет, не привёз. А когда я сел за следующий горшок, постоял рядом, потеребил бороду да вдруг сказал:

– Ну, ты там eщё чего-нибудь нарисуй давай. За полторы цены узоры твои взяли.

Тут уж я развернулся, стал рисовать орнаменты из листвы да ягод. За глиной по-прежнему ходил сам. Так было правильно. Лес был добр ко мне, и однажды я нашёл глину белую, а в другом месте голубую. Потом придумал подмешивать в глину золу или перетёртые камни разного цвета, горшки получались полосатые или с чудными разводами. Дед Каслав хмурился, вертел головой, но не мешал. Ещё через год поехал я в Торговый Стан уже известным мастером. Чедромир-горшечник – неплохо звучит, а?

Одно мне не давало покоя. Люди по-прежнему пропадали… Что мне было делать, моя ласка? Не знаю, зачем мне досталось такое сердце. Мог бы жить, не зная забот. Через пару лет построил бы свой дом с мастерской при нём. Нашёл бы жену, всё было бы по-людски. А не жилось… Всякий раз ходил в Лес и спрашивал: «Что Тебе нужно, Отче Лесе? Как мне сделать, чтобы людей Ты не брал? Как объяснить им, как научить уважать Тебя, если не слушают меня и смеются?» Так меня это терзало, что стал я мрачен, не хуже деда Каслава. Люди не любили меня, обходили стороной.

Зачем я продолжал любить их, моя ласка?..

5.

Веда так и уснула с книгой. И приснился ей Лес. Лес был зноен и пуст. И удивительно молчалив. Изредка вскрикивала какая-то мелкая птаха, но тут же смолкала, словно испугавшись собственного голоса. И только цикады звенели со всех сторон, и звон их наплывал густыми оглушительными волнами, топил в себе все остальные звуки, укачивал и спутывал мысли. И звучала в этом бесконечном монотонном звоне нечеловеческая, бездушная угроза. И синхронными волнами прокатывался по спине озноб.

Вдруг все цикады разом смолкли. Но облегчения не наступило. В повисшей душной тишине раздался мучительный, надрывный скрежет падающего дерева. Веда остановилась, завертелась на месте в ужасе, что тяжёлый кедровый ствол упадёт прямо на неё. Все деревья вокруг неё застыли в траурной неподвижности, а страшный звук раздирающихся древесных жил доносился откуда-то издали, но так ясно, что заломило в висках. Веда замерла, вслушиваясь с болезненным вниманием: визг и скрежет выдираемых из земли корней, ломающихся веток, лопающейся коры и крушащейся сердцевины сливались в натуральный живой крик… Веда присела возле огромного замшелого камня и зажала уши. Но камень за её спиной ощутимо вздрагивал и трепетал с каждым новым вскриком убиваемого дерева… Треск ломающихся ветвей перекинулся на другие деревья, они задрожали и зарыдали в предчувствии своей судьбы. Затем всё смолкло.

Потом опять затрещали цикады: вжи-вжи-вжи-вжииииииу! вжи-вжи-вжи-вжииииииу! Снова и снова на одной ноте, зло, страшно, бездушно. Голоса их то сливались в диком унисоне, то разбредались кошмарным хаосом. Веда вскочила и бросилась бежать куда глаза глядят, лишь бы подальше оттуда, где умерло с живым криком дерево. Она смутно помнила, что нужно кого-то найти, но паника и обезумевшие цикады вымели все мысли из головы, и Веда просто бежала по едва видной тропе, пока она внезапно не нырнула вниз, так что Веда оступилась и, едва удержавшись на ногах, слетела на дно оврага. Здесь почему-то показалось знакомо и менее опасно. Неподалёку темнело несколько ям, наполненных мутной глинистой водой. Чуть поодаль лежал большой плоский камень, по краю которого явно человеческой рукой разложены были разноцветные камушки, ракушки, птичьи перья, стояла широкая глиняная плошка с водой. На выглаженной середине светлело несколько зёрнышек. И тут Веда вспомнила – Чедромир-горшечник! Вот кого она должна была найти!

Цикады снова умолкли. И ещё одно дерево разразилось невыносимым воплем. Веда съёжилась возле камня и зашептала бессвязные просьбы: «Отче Лесе, помоги найти его!» Но Лес был ослеплён и оглушён болью. Лес дрожал в ужасе и тихой ярости. И Веду тоже забил озноб. Она зажмурилась, уткнувшись лбом в камень. Лес не поможет! Она чужая здесь, тот, кого Лес знает и любит, – где-то далеко, а те, кого Лес приютил, – убивают его…

В уши толкнулся вдруг развесёлый танцевальный ритм. Это… музыка? Они что, убивают Лес с песнями и плясками?!

Веда вскочила, распахнула глаза – и увидела собственную комнату. На самом краю тумбочки плясал под кельтику смартфон, готовый уже свалиться на пол от собственной вибрации. Шесть тридцать… Будильник… О Господи. Это был сон…

Веда схватилась за книжку, стала искать страницу, на которой вчера заснула, но тут телефон разразился новой трелью. Звонила начальница, напоминала, что сегодня нужно сдавать квартальный отчёт, попросила прийти пораньше. Книгу пришлось отложить. Уже в автобусе подумала, что можно было бы взять с собой, почитать в дороге – почему не додумалась? Видно, не судьба…

Мысли о Чедромире не оставляли её весь день. Странно оборвался его рассказ, непонятно, тревожно. И этот сон… Почему-то Веда не могла отмахнуться от него. Пыталась посмеяться над собой, мол, суеверна, как старая бабка. Не смешно было. И не легче.

Веда пыталась продолжить рассказывать Чедромиру про свою жизнь, но сегодня тягостным фоном этим рассказам сквозило ощущение: всё в пустоту… не слышит… После обеда, очумев от цифр и эмоционального раздрая, Веда встала перед зеркалом в туалете, умылась холодной водой (про макияж забыла с утра!), зажмурилась крепко и сказала себе: «Веда! Ты окончательно рехнулась с этой книжкой. Нужно немедленно прекратить!» Кое-как получилось дожить до вечера, предельно загрузив голову отчётом.

Вернувшись домой, Веда заставила себя в кои-то веки позвонить маме. Разговоры с ней часто раздражали, но ожидаемо заземляли. Мир сразу становился незатейливым и понятным, сводящимся к неисчислимым, но очень простым правилам: этого не делать, с теми не общаться, этого не есть, этого не говорить, того не читать – и будет тебе счастье. Потом Веда приготовила себе идеально здоровый ужин из тушёных овощей и куриной грудки, съела половину и, чувствуя себя совершенно разбитой, отправилась в постель в половине десятого.

Видишь, какая я сегодня молодец: прилежная работница, примерная дочь. Всё сделала, как положено. Отчего ж так тоскливо, скажи?

Ну вот, опять она… Но как уснуть, если тревога пересыпается песком под веками, стискивает сердце, будто ледяной водой его залило? Нет. Надо всё-таки дочитать проклятую книгу – и тогда уж забыть.

Она пошарила рукой возле подушки, пальцы скользнули по обёртке. Стало вдруг ужасно противно, и Веда сорвала полиэтилен, бросила на пол, погладила пальцами тёплую замшу. Открыла книгу. Почему-то она ясно видела каждую букву, хотя забыла включить ночник. В глаза бросилась последняя строчка на странице: «Зачем я продолжал любить их, моя ласка?..» Да, именно тут она остановилась вчера. Веда торопливо перевернула листок.

6.

Чистых вод, моя ласка! Думал, уже не услышу тебя… Хорошо, что ты здесь. Хвала Лесу. Надо мне завершить свой рассказ. Его и не много осталось.

Дожил я горшечником до двадцатого лета. В Торговый Стан давно стал ездить сам по себе, без деда Каслава. Познакомился там, ещё пятнадцати лет, с одним книготорговцем, упросил выучить меня чтению. Стал искать книг по магической науке, что изредка попадали к нам из столицы. Пытался постичь священный Лес. А однажды встретил у книжного лотка настоящего мага. Друг мой книжник косился на чужака неприязненно и мне отсоветовал с ним связываться, но я не послушал. Пришёл за магом в таверну, заговорил, познакомился. Рассказал о священном Лесе. Маг заинтересовался, приехал со мной в наш городок. Я привёл его в Лес. Маг долго бродил как будто бесцельно, изредка останавливался, прислушивался, что-то шептал, перебирая тяжёлые агатовые бусы на запястье. Похвалил мой алтарь, на котором я отдарки оставлял. На другой день снова бродил да слушал. А на третий дал мне книгу. Заглянул я внутрь, но страницы в ней были пустые, пергамента гладкого, белоснежного, какого я и не видал никогда. И сказал мне: «Вижу, люди в твоём городе не ведают, что живёт в этом лесу. Я и сам затрудняюсь, как назвать эту сущность. Но знаю, как тебе помочь. Настанет день, когда твоим людям будет нужна защита. Тогда совершишь ты обряд, которому я тебя научу. Подаришь Лесу себя, и больше он не тронет вашего города».

Холодно мне стало. «Значит, я сгину?» – спросил осторожно. Маг улыбнулся тонко и страшновато. «Для всех, кто тебя знал, – да. Но ты не умрёшь. И душа твоя не станет скитаться по миру, как души тех, кого Лес забирал прежде, и Чёрные Духи не утащат её в Поля Праха. Эта книга будет хранить твою душу до тех пор, пока кто-нибудь не призовёт её».

И маг написал мне слова заклинания, которым смогу я отдать себя Лесу вместо любого, на кого он разгневается. Даже если это будет весь город разом. Тогда я лишь пожал плечами. Мне и в голову не могло прийти, что бы такое можно было сотворить, чтобы Лес осердился на всех. Но книгу я взял. И заклинание выучил.

А спустя месяц так и вышло. На совете решили корчевать лес под новое поле. Я пришёл к старейшине Гойславу в ужасе, пытался отговорить, но тот лишь раскричался. Мол, взрослый уже, своим домом и делом живёшь, а детские глупости из головы не выветрились. Иди, мол, пока не велел тебя вышвырнуть.

Ушёл. Сам. А на следующий день работники стали корчевать деревья. Как описать тебе, моя ласка, что это был за ужас? В первый же день двоих придавило упавшим стволом… На второй ещё один покалечился, трое же ушли размечать поле и не вернулись. В Лесу стало страшно. Каждый день ходил я за глиной и не чаял вернуться. Всё было не так. Зной стоял устрашающий. Дождей, обычных для этого времени года, не было ни одного дня. Звери ушли, птицы разлетелись. Зато налетело трещоток, сколько никогда не бывало, – весь Лес ими звенел так, что мыслей не расслышать.

Когда пропал сын старейшины, я понял: пора. На горизонте собирались тяжёлые тучи, но дождей с них не выпадало. А что может быть страшнее сухой грозы в пересушенном лесу? Весь город сгорит, как щепка, даром что из камня сложен… Зажарит нас Лес, как жуков на костре.

Тогда пришёл я к своему алтарю, положил на него, как велел маг, раскрытую пустую книгу. Долго молил Лес простить горожан, принять мою жертву, никого не забирать больше. И прочёл заклинание.

Ты спросишь меня, что случилось дальше, моя ласка. Но я не знаю. В глазах потемнело, что-то завертело меня, понесло, потащило… А очнулся я здесь. Но где? Я не знаю. Здесь пусто и тускло. Здесь нет ни леса, ни дома, ни света, ни тьмы, ни тела своего я не чувствую. Не знаю, выжил ли мой город. Не знаю, жив ли я сам. Не ведаю, сколько времени здесь провёл. Всё, что я могу, – это думать, думать и вспоминать. Видно, не зря предупреждал меня мой друг. Маг сыграл со мной злую шутку и запер в своей книге. Может быть, даже забрал с собой. А может, сгорела она в пожаре, а я… где я? кто я? зачем мой разум до сих пор сознаёт себя, и мыслит, и желает?

Не покидай меня, моя ласка! Не закрывай книгу, говори со мной. Говори хоть изредка. Покуда я ещё могу, покуда разум мой не отказал мне, и чувства не смешались, и Безумный Бог не забрал мою душу на Солёные Берега… Не бросай меня, Веда!

7.

Веда вскочила и отбросила книгу. Включила свет, выскочила из комнаты, рухнула на стул в кухне.

Что за дурная шутка?! Кто подкинул ей эту дикую книжку? Неужели кто-то из знакомых решил так подшутить? Веда перебрала всех. Нет, невозможно. Кому вообще подобное придёт в голову? Но не считать же всё это правдой! Этак можно самой съехать… куда там? – на Солёные Берега? Ха-ха.

Веда включила чайник. Привычный звук немного успокоил её. За окном послышался гул подъехавшей машины, хлопнула дверца, громко заиграла музыка, какая-то девица расхохоталась так, что эхо шарахнулось по двору. Парень заорал: «Вова-ан! Алё, ты скоро там?» Веда раздражённо поднялась, захлопнула форточку. Что у них, мобильника нет, дикие совсем? Налила чаю, вернулась в комнату, стараясь не смотреть на брошенную в постели книгу, села за компьютер. Ленты в соцсетях пестрели какой-то бессмыслицей. Веда пила чай, не чувствуя вкуса, листала чужие посты, не понимая смысла. Взгляд её то и дело соскальзывал с монитора – вбок, к жалко белеющим страницам, с которых выдуманный голос выдуманного человека звал её: «Не бросай меня, Веда!»

Но, Господи, что она вообще может сделать? Положить книгу перед собой на стол, держать распахнутой и продолжать эти безумные мысленные разговоры непонятно с кем? Дичь натуральная. Шизофрения. Как вообще возможно до такой степени свихнуться за два дня чтения, чтобы поверить, что этот Чедромир – настоящий?! Может быть, мама права. Давно надо было найти кого-то, хоть в Интернете познакомиться. Выйти замуж и не маяться дурью. Доигралась. Дождалась, блин, «своего человека». Святые Реки, какой бред!

А всё-таки нужно разобраться. Может быть, это просто как-то так специально написано, с гипнотическим эффектом? Веда однажды читала, что с помощью нейролингвистического программирования можно внушить человеку что угодно. Правда, там предполагалось живое общение. Но может, теперь так и книжки пишут? Может, это что-то вроде рекламы фэнтези-серии? Ужас какой, если вдуматься. И всё же…

Веда пересела на кровать, взяла книгу и открыла первую страницу. «Ну, наконец-то! Святые Реки, я думал, с ума сойду. Где же ты была?! Почему так долго? Мне столько нужно тебе рассказать, моя ласка. Целую жизнь…» Пролистала дальше: «Отдохни. Я продолжу завтра. А ты – расскажи мне о своей жизни. Я смутно ощущаю за твоими плечами огромный город, больше нашей столицы… Покажи мне его?» И дальше: «Как я рад, что ты вернулась! И спасибо, что показала мне свой мир. Как не похож он на всё, что я знаю. Но мне бы хотелось…» И наконец: «Не бросай меня, Веда!»

Да какая реклама? Кто это мог знать, что книга попадёт именно к ней?! Ладно бы было имя популярное, можно было бы списать на удачное совпадение. Но кого ещё в этом городе зовут Веда? Она даже вернулась за компьютер, забила в поиск имя, нашла в своём городе троих человек: у двоих это был, бесспорно, псевдоним, дописанный в скобках, а у одного – фамилия. Ну, вот. И что теперь?

Она снова взяла книгу, положила на колени. Господи, да она даже голос его слышит! Лицо видит как наяву…

«Не покидай меня, моя ласка!»

«Не бросай меня, Веда!»

Но как? Как спасти тебя, как вызволить?

Она положила ладонь на последнюю страницу, зажмурилась и прошептала отчаянно: