На чистовик

На чистовик
Рената Соло

Мила Богданович, живущая в Нью-Йорке иммигрантка из Сербии, идёт навстречу своей Большой Американской Мечте, пытаясь реализоваться как специалист, мать и жена. Несмотря на престижную должность и любящих мужа и дочерей, эмоциональная и неуверенная в себе Мила постоянно мучается вопросами о собственной профессиональной, творческой и женской несостоятельности. Руководящая позиция даётся ей нелегко, отношения с мужем Александаром превратились в рутину, она не уделяет достаточно внимания детям, а надвигающийся кризис сорока лет и потенциальное увядание пугают и вгоняют в депрессию. Повышенное внимание и дружба со стороны молодого коллеги Скотта Сигера вносят в Милину жизнь приятное разнообразие и заставляют её посмотреть на себя другими глазами. Благодаря Скотту, она вновь чувствует себя привлекательной, талантливой, яркой и достойной всего наилучшего. Только почему Миле кажется, что она раз за разом предаёт себя?

Рената Соло

НА ЧИСТОВИК

Роман

Посвящается А.

10 февраля

Алекс стоял у двери в палату, опустив голову и не слыша, что к нему обращаются. Вой сирены за окном заливал отупляющей волной – этот пронзительный шум унёс с собой все остальные звуки, и внутри Алекса осталась лишь липкая холодная пустота. Казалось, время остановилось, и он остановился вместе с ним.

– Эй, вам нехорошо, принести вам стакан воды? – потряс его за плечо молодой врач реанимационной службы в накрахмаленном белом халате.

– А? Нет, нет, спасибо, я в порядке. Могу ли я быть вам чем-нибудь полезен?

– Нет, сейчас вам надо только набраться терпения и ждать, остальное уже наша забота.

Человек в белом халате смотрел на него с безликим профессиональным сочувствием. Как видно, так безлико-профессионально их учат смотреть в медицинской школе.

– Конечно, – кивнул Алекс, закрыв руками лицо. – Скажите, доктор, она придёт в себя?

– На сегодняшний момент я не могу вам ничего обещать. Мы делаем всё, что от нас зависит. – У вас есть дети?

– Да, две девочки, – Алекс вспомнил о детях, и его пробила непроизвольная дрожь. Что он им скажет, если…

– Как я уже сказал, о ней позаботятся, а вам бы не помешало выпить чего-нибудь успокоительного…

Так же безлико потрепав Алекса по плечу, молодой врач удалился деловым уверенным шагом.

Алекс со вздохом опустился на стул. Как же так… Как так получилось? Он вспомнил весенний цветущий Белград и их Большую Любовь. Той весной они вцепились друг в друга, как два краба, и весь окружающий мир перестал для них существовать. Это была на самом деле Большая Любовь – такая любовь бывает лишь однажды в жизни, и о ней хочется кричать на всех перекрёстках. Такую любовь надо лелеять и пестовать, пронося через жизнь, несчастья, разочарования и потери. Вот они бегут, держась за руки под дождём, и пищат от восторга. Буйство стихии, молодость и беззаботные они. Вот их свадьба на берегу Дуная: она – Мила, изящная, полная лёгкой грации, с высокой причёской, в простом, но идеально сидящем на ней белом платье, и он – влюблённый мальчишка с детской улыбкой, в купленном утром того же дня костюме и парадных туфлях. Весёлые гости, так загулявшие на их свадьбе, что к утру их находили спящими в кустах, и они – весёлые, ошарашенные свалившимся на них счастьем… Потом они приехали в Америку, у них родились дети, тяжёлая иммигрантская жизнь постепенно начала налаживаться. Потом всё было очень даже неплохо. А потом что-то в их жизни изменилось и пошло не так… Он опять зарылся руками в ладони и зарыдал…

За два дня до этого.

Мила механически повернула ключ в замочной скважине. Раздался знакомый щелчок замка, и дверь открылась. Их квартира… Такая уютная, с любовью обставленная. Каждый уголок в этой квартире обустраивался ими с Алексом со смыслом. Детская комната и улыбающиеся мордашки дочерей, смотрящие со стен. Фортепиано, покрытое пёстрым лоскутным одеялом, их спальня и разрисованный ею деревянный комод… Какое это всё родное, любимое… Когда и как она начала всё разрушать? Всё ведь шло так хорошо… Она до головной боли думала, думала, пыталась проанализировать, когда, почему и как всё пошло не так и зачем она всё испортила. Испортила жизнь себе, Алексу, девочкам… Непонятно зачем, когда, как и почему. Сердце разрывалось на тысячу кусков, и казалось, что только много слёз смогут облегчить его безумную боль. Но слёзы никак не хотели выходить – Мила просто тупо смотрела в одну точку и, обняв себя руками, механически качалась из стороны в сторону. Это конец. Страшно захотелось пить. Мила открыла шкаф, потянулась за чашкой. На голову ей упал какой-то небрежно упакованный пакет. Дрожащими руками она достала его содержимое – она совсем забыла про эту штуку, так ни разу и не попробовала… На оранжевой картонной упаковке большими буквами было напечатано: «Упаковано и разрешено к продаже в штате Нью-Джерси». Отшвырнув пакет в сторону, Мила опустилась на стул и неожиданно захохотала…

Глава 1

Апрель прошлого года

«Всё-таки я прекрасно выгляжу, – восхищённо подумала про себя Мила Богданович, смотрясь в зеркало, но в восхищении этом звучала едва заметная нотка сомнения. – Обаятельное лицо, хорошая фигура, оригинальная манера одеваться… Ничего не скажешь, я прекрасно выгляжу для своего возраста. Вот только эти морщины на лбу меня старят… Да и вообще, похудеть бы не мешало… – её взгляд из восхищённого становился всё более критическим и оценивающим. – Ну да ладно, какая есть, не в красоте счастье…»

Мила Богданович любила подолгу рассматривать себя в зеркале, радостно улыбаться ему, строить глазки. На пороге сорокалетия собственная внешность вдруг начала сильно беспокоить её. Казалось, время уходит слишком быстро и его необходимо перехитрить и обогнать. Хоть немного, на одну минутку, задержать молодость и красоту, ни в коем случае не сдаваться неумолимому ходу жизни.

Мила боялась огня, машин, болезней, тараканов и ещё много чего. Но одним из главных её страхов был страх увядания. В детстве и юности она была застенчивой, уязвимой и не верила в себя. Повзрослев, она начала расцветать. Медленно, но неуклонно она расцветала, хорошела, раскрывалась и сейчас наконец почувствовала, что приближается к пику своей женской яркости и красоты. И ей очень хотелось подольше задержаться там, на вершине своей привлекательности, но она понимала, что на смену любому пику неизбежно приходит спад. Потому и смотрелась подолгу в зеркало, критически оценивая свою внешность. Смотрела на себя снисходительно и любовно и – одновременно – оценивающе и строго.

«Сегодня хороший день, – подумала Мила, налюбовавшись на своё отражение в зеркале. – Алекс рано придёт с работы и заберёт девочек. А я, может быть, вырвусь пораньше и всё-таки успею поцеловать их перед сном».

Сегодня вечером у них на работе готовилось важное благотворительное мероприятие. У них постоянно происходили какие-то мероприятия, и Мила с этим уже почти смирилась. Она любила свою работу, но не отказалась бы работать поменьше. Мила работала заведующей музыкальным отделением в элитной частной школе, находящейся на восточной стороне Верхнего Манхэттена. Это была одна из тех школ, в которые беременные мамаши записывают своих ещё не родившихся детей. Чтобы поступить сюда, вам надо пройти десятки собеседований, и желательно, чтобы вы принадлежали к верхушке нью-йоркского бомонда. Школа Ларк славилась своими программами искусств, а также первоклассными гуманитарной, математической и спортивной программами. Преподавателям и директорскому составу положено было одеваться с иголочки, говорить тихим, вкрадчивым голосом, томно растягивая слова, и улыбаться особой, неопределённой улыбкой – так, что собеседнику часто было непонятно, искренне вы улыбаетесь или просто слегка растягиваете губы в соответствующей коду вежливости гримасе. Мила не любила так улыбаться. Она улыбалась от души, широко и открыто, как ребёнок. И когда она улыбалась, окружающие невольно улыбались ей в ответ.

Сегодняшнее мероприятие было организовано на широкую ногу. Очередной благотворительный банкет, организованный родительским комитетом. Мила осторожно заглянула в банкетный зал. Осторожно, чтобы её не увидели, ведь тогда придётся общаться. Она это ненавидела. Всей душой ненавидела «смол-ток», эти глупые разговоры ни о чём, фальшивые улыбки, бесконечные «как дела» и «погода сегодня хорошая». Кому нужна эта ванильная лабуда? Если уж тратить время на разговоры, то чтобы поговорить о чём-то, что имеет смысл: о музыке, например, литературе, педагогике, на худой конец…

Банкетный зал выглядел торжественно. Покрытые светло-жёлтыми скатертями столы, красивая фарфоровая посуда, цветы, всё обставлено изысканно и со скромной роскошью, в лучших традициях школы Ларк. Несколько самых активных мамочек из родительского комитета суетливо сновали по залу, проверяя, чтобы на скатертях не было ни складочки, серебряные приборы лежали строго перпендикулярно по отношению к стульям и столы были накрыты безупречно. Мила посмотрела на экран телефона: ещё полчаса, и начнётся. И надо будет говорить, говорить и улыбаться… Соберётся весь директорский состав. И новый директор школы, мистер Хармс, такой обаятельный человек, сегодня редко таких встретишь, и замдиректора Кайл, её прямой начальник, и Скотт, заведующий отделением иностранных языков и английской литературы, и их школьный массовик-затейник Сара, и директор младших классов, и другие руководители и педагоги. Ну и все самые влиятельные родители соберутся. Разодетые в пух и прах, с бриллиантами в ушах и сумочками от Гермес женщины, мужчины в дорогих костюмах и золотыми булавками для галстуков… Но у неё есть ещё целых полчаса, и она может пойти и заняться своими делами.

* * *

– Алекс, я сегодня опять поздно. Накорми детей, сделай с Ниной уроки и уложи девочек спать. Я очень хочу успеть домой пораньше, но, наверное, вернусь, когда они уже будут спать. Ничего не поделаешь, у нас очередное благотворительное мероприятие…

Она устало уронила телефон на стол. Он золотой муж, Алекс. И папа, и мама детям, хотя сам работает, да и здоровье у него не очень. И никогда никаких жалоб, упрёков, всегда поддержит в трудную минуту. Жаль только, что у них так редко бывает возможность пойти куда-то и побыть вдвоём. Только быт, дети… А так хочется иногда вырваться из этого замкнутого круга… Вот здорово было, когда они, молодые и свободные, как птицы, бежали по улице под дождём и во всю глотку вопили от восторга…

Мила сняла туфли и положила ноги на стол. Она устала. Но она знала, что ещё немного – и у неё откроется второе дыхание. Надо только вздохнуть, натянуть на себя фирменную школьную улыбку, сквозь которую будет неизбежно пробиваться её собственная – открытая и искренняя, расправить плечи и войти в зал. Всё не так уж плохо, к тому же её ещё там и накормят – возможно, даже вкусно накормят…

* * *

– Я не понимаю, почему наш новый директор, уважаемый мистер Хармс, не закроет эту новомодную театральную программу, – громогласно вещала дородная Лиз Лерман, мама двойняшек-восьмиклассников. – Всем известно, что мистер Хармс – экспериментатор и любит всякие новшества, но ведь это же мешает занятиям! Какие-то странные встречи по три раза в неделю, импровизации бесконечные, а ведь детям ещё надо успевать делать уроки! И потом, они слишком увлекаются и ничем другим не хотят заниматься. Только бегают по дому, как ошпаренные, с истерическими криками и стонами, это, как видно, то, что сегодня называется «театральной импровизацией»…

– Вы абсолютно правы, – мягко улыбнувшись, ответила Мила, – в восьмом классе напряжённая учебная программа, и детям необходимо время, чтобы делать уроки. Но вы же сами говорите, что они так любят эти занятия! Ваши близнецы просто расцвели. Перестали хулиганить на уроках, слушают учителя, участвуют в дискуссии, а всё потому, что теперь у них есть возможность использовать свою неукротимую энергию в мирных целях. А побегав и наоравшись от души, и уроки можно спокойно делать. Но если вас что-то не устраивает, поговорите, пожалуйста, с мистером Хармсом. Вы же знаете, что мы делаем всё, чтобы учащиеся нашей школы были довольны. Ведь наше мотто – это процветание и успех каждого ученика…

Беседуя с Лиз Лерман, Мила тайком скосила глаза на огромный стол, на котором были расставлены всевозможные угощения и закуски. «Надо как-то вежливо увильнуть и незаметно пробраться к столу. Тут всё так аппетитно выглядит… Вот эти грибочки, и этот вот салат, хоть вредный, но вкусный, и сыры, конечно, и маленькие бутербродики и суши. А вот ростбиф. Ну и шампанское, конечно. Или, может, красное вино?» Мила обожала вкусно поесть и частенько баловала себя. А потом ругала себя за то, что много ест и толстеет. Но сегодня можно. Только сегодня, а потом на диету…

* * *

– Скотт, почему ты ничего не ешь? – весело налетела она на сотрудника, задумчиво уставившегося в полупустой стакан с виски. Скотт Сигер был заведующим отделением английской литературы и иностранных языков, а также преподавал основы психологии и философию. Молодой чудак, похожий на сумасшедшего профессора, он относительно недавно пришёл к ним в коллектив. Скотт родился в обеспеченной семье в Лос-Анджелесе, окончил Колумбийский университет по классу философии и психологии, женился и так и осел в Нью-Йорке. Поведение у него было довольно своеобразное: он вёл себя одновременно как заумный философ-старикан и как дурачливый, шкодливый мальчишка без царя в голове. Огромного роста толстяк с гладко выбритой головой, круглыми очками с толстыми стёклами и крупными чертами лица, он носил галстук-бабочку и повсюду таскал за собой труды Ницше, Шопенгауэра и Сартра. Мила не знала, на самом ли деле он их читал или просто носил с собой с умным видом, чтобы показать всем, какой он незаурядный. Как бы то ни было, Скотт выделялся на общем фоне, производя впечатление человека интересного и забавного. Мила симпатизировала ему, несмотря на то, что считала очень некрасивым.

– Тут такое угощение, а ты виски стаканами глотаешь, – с улыбкой сказала она ему. – Поешь, с утра ведь на работе, да и пить на голодный желудок вредно.

Мила была сердобольной женщиной, всех вокруг жалела, стараясь накормить и обогреть. Не все могли по достоинству оценить её временами навязчивую заботу, но послать её куда подальше людям было неудобно, ведь в остальном она была довольно мила.

– Спасибо, мамочка, я обязательно что-нибудь съем, – улыбнулся ей Скотт, обнажив мелкие жёлтые зубы. – Как твой день прошёл, ошалевшие от бушующих гормонов подростки не докучали?

– Неа, а как у тебя?

– Мне попробуй докучи, я им расскажу теорию о сверхчеловеке Ницше, и они в момент успокоятся (читай, заснут от скуки), – Скотт забавно прищурил глаза, будто пытаясь заснуть, и подмигнул ей.

Скотт дурачился с детьми, и они его любили, но Миле казалось, что из-за своего поверхностного отношения к предмету он оставляет за гранью много всего такого, чего дети могли и хотели бы услышать. У неё был совсем другой подход к педагогике: относись к детям, как к себе равным, и требуй от них полной интеллектуальной и ментальной отдачи. Тогда они, дети, будут неуклонно развиваться, тянуться вверх, гордиться своими успехами и тянуться вверх ещё выше. А педагога, который не смиряется с существующим положением вещей, добиваясь от учеников истинной глубины и вникания в предмет, они будут от души любить и уважать. Мила была талантливым педагогом и знала это.

– Хочешь, пойдём завтра на ланч? – спросил её Скотт. – Я хочу одну философскую книжку с тобой обсудить, больше ведь не с кем… Ты свободна на большой перемене?

– Посмотрим, не знаю, сколько у меня будет работы. Мне нужно подобрать произведения для концерта камерной музыки. И написать план одной пилотной программы, которую я планирую запустить в следующем году, так что у меня будет чем заняться.

– Нет проблем, я знаю, где тебя найти. А сейчас я послушаюсь твоего совета и пойду что-нибудь поем, чтобы не начать непристойно себя вести после третьего виски натощак.

Виляя пухлыми бёдрами и фальшиво напевая, Скотт продефилировал к ломящемуся от закусок столу.

– See ye, – пропел он, театрально делая Миле ручкой.