История Рильке и Родена. Ты должен измениться

Каким должен быть мужчина?
Послушным жене.
Какой должна быть женщина?
Лишать мужа покоя.
Назови свою главную добродетель
У меня их нет: они все скучные.

Также ясно почему девушка в восемнадцать лет не ответила немедленной взаимностью сорокалетнему мужчине. По совету учителя она только что вместе с семьей перебралась из французской деревеньки в самое сердце Монпарнаса, чтобы изучать искусство в Париже. Художники здесь были повсюду, почти в каждой квартире и в каждом доме, и впервые в жизни Камилла не чувствовала себя изгоем. Среди всех этих восторгов немолодой учитель фурора, конечно, не произвел. Судя по шутливым вопросникам того времени, брак Камилла едва ли воспринимала серьезно.

Через год Роден уже любил Клодель отчаянно и безмерно. Иногда она отказывала скульптору в свиданиях, и тогда он выискивал любой предлог, чтобы наведаться к ее другу, где рассчитывал ее найти.

«Сжалься же надо мной, жестокая девчонка! Прекрати эти мучения! Ни дня больше не выдержу я без тебя!» – писал скульптор Камилле в 1883 году.

Роден и Клодель отличались разительно, но все же их связывало бесспорное сходство. Огюст искренне верил в талант Камиллы и при всякой возможности хвалил ее перед другими. А Камилла же постепенно проникалась его «бойкими и блестящими» творческими советами. Оба они пылко отдавались работе и признавали ее главенство прежде всего остального.

В 1885 году Роден искал помощника для нового заказа. Скульптурная группа «Граждане Кале» задумывались как памятник шести жителям французского портового городка, которые в XIV веке ценой своих жизней спасли сограждан во время английской осады. Впервые в свое ателье Роден допустил женщин – Камиллу Клодель и ее подругу Джесси Липскомб.

Вскоре Клодель стала главным подмастерьем Родена и вместе с ним работала над «Гражданами» и «Вратами».

Пока другие помощники болтали и курили, Камилла в облаках сигаретного дыма сосредоточенно и молчаливо лепила крохотные руки и ноги – Роден доверял это только ей. Уже через год между скульптором и его ученицей пылала бешеная страсть. Чувства были такой силы, что возлюбленные заключили договор, по которому Роден обязался не заводить других любовниц и учениц. Он поклялся оставить Бере и шесть месяцев провести с Клодель в Италии, а после – жениться на ней.

Отношения с Камиллой глубже раскрыли интерес Родена к женщинам как в искусстве, так и в жизни. Теперь он охотно заводил знакомства с мужчинами, многие из которых женились на талантливых женщинах. В скульптурах теперь чаще появлялись женские образы, нередко похожие на Клодель. Пробовал он и разные эротические композиции. Одна из них – мраморная скульптура влюбленных в натуральную величину, которую он закончил в 1889 году и назвал «Поцелуй». Мужчина и женщина сплелись в столь тесных объятиях, что, даже обойдя статую по кругу, невозможно разглядеть их лица. Скрытая от чужих докучливых взглядов, пара уединилась в собственной вселенной, подобно Клодель и Родену, по крайней мере ненадолго.

Работы пятидесятилетнего Родена приводили критиков в полное замешательство. Как относиться к художнику, который не учился в Высшей школе и не постигал мастерство ни у одного из ныне живущих мастеров? И который, мало того, вовсе не чурается своего дилетантства. Не пытается скрыть или исправить ошибки, а напротив, всячески их подчеркивает.

Пока критики с недоверием оценивали талант скульптора, художники принимали его с распростертыми объятиями. Поль Сезанн горячо почитал творчество Родена и по некоторым свидетельствам во время первой встречи с кумиром в 1894 году даже не сдержал слез. Сезанн гостил в доме Моне вместе с Октавом Мирбо, Жоржем Клемансо и Густавом Жеффруа, которому излил свои чувства, сказав: «Месье Роден вовсе не заносчивый, нет, он ответил на мое пожатие!» На тот момент Сезанну исполнилось пятьдесят пять, но он преклонил колено перед скульптором, чтобы выразить свое почтение.

Не меньше благоговел перед Роденом и Стефан Цвейг. Однажды австрийский писатель, приехав в мастерскую скульптора, наблюдал, как тот подправляет бюст, над которым в то время работал. Роден собирался показать Цвейгу мастерскую, но так увлекся работой, что напрочь забыл о госте. Оторвавшись наконец от бюста, он с удивлением увидел стоящего рядом писателя. Цвейг тут же оборвал поток извинений. «Я всего лишь пожал его руку с признательностью. А хотел расцеловать».

В 1891 году Эмиль Золя стал во главе «Общества французских писателей» и первым делом заказал Родену памятник в честь Оноре де Бальзака. До сих пор великому писателю не создали ни одного монумента – вопиющее бесстыдство с точки зрения Золя. Он считал, что с работой под силу справиться только Родену, которого, кстати, не без издевки, называли «Золя в скульптуре». По мнению критиков, обоих «коснулось эротическое безумство», и оба рисовали реализм откровенно, без прикрас.

Роден взял заказ, но вид будущего памятника не оговаривал – вероятно, и сам не знал еще, каким он получится. Сперва он хотел всестороннее изучить автора и в первую очередь побывать в его родном городе, а затем найти натурщика с подходящей наружностью. Одновременно скульптор работал над памятниками другим французским гениям: Гюго, Бодлеру и живописцу Клоду Лоррену.

Работе мешали и участившиеся ссоры с Клодель. С годами слава Родена росла и привлекала натурщиц и других почитателей. Камилле казалось, что чужаки покушаются на священный союз, и в ней разгоралась ревность. Теперь она все чаще сомневалась, что Роден выполнит обещание и оставит Бере.

Бере прекрасно знала о связи скульптора и Камиллы. Она терзалась, но отворачивалась, лишь бы сохранить отношения с Роденом. Но бездействие здесь не годилось, ведь Бере чувствовала, что впервые за все время любовное увлечение Огюста несет опасность. Женщины стали непримиримыми соперницами, и Бере однажды даже угрожала Клодель ружьем, когда застукала ту подглядывающей в кустах возле дома. Камилла же в отместку рисовала противницу то уродливой людоедкой, которая воинственно размахивает метлой, то диким зверем, что ползает на четвереньках. Роден тоже был на этих рисунках – высохший, плененный и раздетый донага. Сам скульптор делал вид, что повлиять на ситуацию не может. Он с легкостью поддерживал отношения с обеими женщинами и никак не мог взять в толк, почему Клодель не ценит, что ее любят больше.

В конце концов обиды и обманутые надежды сломили Камиллу. Переживания поглощали все ее силы и отвлекали от работы. В 1893 году она вдруг осознала, что потеряла в Родене часть себя, и первой предложила расстаться. Скульптор не желал ссоры и, хоть и был подавлен, покорно отступил и начал подыскивать дом для себя и Бере в предместьях Парижа.

Разрыв с Роденом лишь положил начало бедам Клодель. В густой тени его таланта собственное дарование Камиллы с трудом пробивалось. К тому времени все знали о ее связи со скульптором и во всяком ее творении выискивали влияние Родена. Она не бежала от слухов и открыто обвиняла скульптора в том, что он бесстыдно воспользовался ее молодостью и талантом художницы.

К ужасу Клодель, Роден не исчез из ее творческой жизни. Через год после расставания на выставке, куда Камилла отправила бюст своей работы, Роден так о нем отозвался для журналистов: «Тяжелейший удар. Отныне мы соперники». Долгие годы он тайно продвигал ее работы и обеспечивал места на выставках.

Когда Камилла узнала, благодаря чьему заступничеству получила в 1895 году заказ, она превратила работу в жестокую месть. Четыре года она воплощала мстительную фантазию в трех бронзовых фигурах в натуральную величину: крылатая старуха тащит безвольного пожилого мужчину, который одной рукой бессильно тянется к обнаженной женщине, что стоит на коленях. Девушка протягивает мужчине руку и молит его вернуться. Но слишком поздно – чудовище цепко держит жертву в когтях.

Отношения Камиллы с семьей всегда были напряженными, а когда в 1902 году она впервые представила публике скульптурную группу, которую назвала «Эпоха зрелости», разногласия обострились. Мать и сестра обвинили ее в том, что она запятнала честь семьи. А брат, поэт и христианин Поль Клодель, впервые увидев скульптуру, пришел в ужас и так описал свои впечатления: «Обнаженная девушка – моя сестра! Моя сестра Камилла униженно преклонила колени в мольбе – гордая возвышенная девушка показала себя в таком свете».

Больше двадцати лет Клодель не покидала своей мастерской. От волнения она разучилась говорить на людях и взяла привычку тихо беседовать с собой. Тайные действия Родена за спиной развили в ней стойкую манию преследования – женщина была убеждена, что он следит за ней и ворует идеи. До 1913 года она жила убогой жизнью, а затем брат отправил ее в психиатрическую лечебницу. Он верил, что демону «Эпохи зрелости» сестра отдала больше, чем Родену. Клодель лишилась «души, таланта, ума, красоты, жизни – всего сразу».

Другие, однако, не были так уверены в ее безумии. Некоторые друзья, посещавшие Клодель, говорили, что рассудок ее ясен и она хочет поскорее вернуться домой. Количество написанных писем только подтверждают это.

«Мое сердце разбито из-за того, что я вынуждена здесь жить, я больше не человек», – написала она матери в 1927 году. Она не понимала, почему должна быть наказана, если ее использовал Роден, старый «миллионер». Но ее мольбы не были услышаны, и она провела в лечебнице тридцать лет, до самой смерти в семьдесят два года. Похоронили Камиллу Клодель в общей могиле.

Страшней всего, пожалуй, что самый главный ее страх воплотился в реальность – ее имя тесно сплелось с именем Родена. При жизни Клодель, ее связь с Роденом была темой частых обсуждений и даже в 1899 году легла в основу драматической пьесы Генрика Ибсена «Когда мы, мертвые, пробуждаемся». Когда же она умерла, ее брат пожертвовал многие ее работы музею Родена, в котором сегодня выставлена самая большая коллекция скульптур Камиллы.

Глава 4

За четверть века население многих европейских городов возросло и к началу века увеличилось вдвое, а то и втрое. Писатели все чаще стали показывать стремительную урбанизацию через болезни. Крупные города утопают в смоге, в реки, как гной из нарывов, стекают сточные воды, воздух пропитан серой, зараза множится, а в тесных коморках люди живут буквально на головах друг у друга.

С безотчетным ужасом жители боялись болезней, и вскоре страх и сам как недуг захватил города. На медицинских факультетах все чаще звучит новый диагноз – «истерия», источником которой считали матку. Более пяти тысяч умалишенных, больных эпилепсией, нищих и не поддающихся иному лечению женщин запирали в Сальпетриер, лечебницу рядом с Садом растений на месте бывшей пороховой фабрики.

Сальпетриер можно было назвать «фабрикой смерти». «В этих стенах прозябают и влачат жалкое существование тьма созданий известной породы: старухи, нищенки, отвергнутые в ожидании смерти на скамье, безумцы, что придаются тоскливой ярости или горестным рыданиям в палатах среди таких же одержимых или в одиночных клетках… Это Версаль боли», – писал журналист Жюль Кларети.

Пациенты спали по трое-четверо на одной кровати. А главный врач называл свои владения не иначе как «необъятным вместилищем всяческих страданий».

Руководил этим адом Жан-Мартен Шарко, который получил прозвище «Наполеон неврологии» и стал отцом-основателем этой науки. При нем Сальпетриер превратился из «дикого обиталища паралича, припадков и судорог» в ведущую лечебницу, где обучали и изучали. Шарко был блестящим ученым, но на утренних лекциях он устраивал целое представление, как заправский шарлатан, и оглушительно ревел с трибуны. Люди заранее выстраивались в огромные очереди, чтобы вживую взглянуть, как на подмостках ученый гипнотизирует или усмиряет больных истерией.

В 1885 году лекции Шарко привлекли молодого невролога из Вены, Зигмунда Фрейда.

«Шарко потрясающе увлекателен: каждая его лекция – это маленький шедевр смысла и исполнения с прекрасным стилем; они настолько глубоко впечатляют, что услышанное еще долго эхом звучит в ушах, а увиденное навсегда остается перед глазами», – писал Фрейд.

После обучения у Шарко Фрейд отказался от теоретических исследований и по возвращении в Вену погрузился в клиническую медицину. Он распространял среди коллег суждения Шарко об истерии и вскоре на их основе создал собственную науку – психоанализ.

По мнению Фрейда, Шарко был «визуалом», то есть «человеком видящим». Не в силах точно определить неврологическую основу истерии, он сосредоточился на симптомах этой болезни – на ее зрительном воплощении. Диагнозы он ставил интуитивно. Шарко увлекался живописью и нарисовал иллюстрации ко многим наиболее частым проявлениям истерии: преувеличенная мимика, подергивание мышц лица, напряженные позы. За всю карьеру ученый собрал такое количество слепков и рисунков измученных болезнью тел, что в конце концов открыл собственный анатомический музей, которых в то время появлялось все больше в ответ на возросший интерес с болезням и упадку. Научный контекст, вырастающий из чисто художественной плоскости, вынудил ученое сообщество наблюдать и отображать.

Шарко хотел сблизить науку с искусством и написал книгу, в которой ставил диагнозы персонажам на исторических полотнах, а следовательно, и самим художникам. Его последователь Макс Нордау издал схожую книгу о декадентстве, которая принесла ему мгновенную известность. Он заклеймил всех импрессионистов истериками с тусклым зрением и малоразвитым цветовым восприятием, что объясняло, почему Пюви де Шаванн писал «выцветшие» картины, а Поль-Альберт Бенар предпочитал «кричащий» основной цвет.

Постепенно истерия из чисто клинического заболевания превратилась в культурное явление. Золя написал целый цикл из двадцати романов о нервном упадке семьи Ругон-Маккаров. То, как Роден изобразил Дантов ад на «Вратах», отражало действительное положение дел в Париже конца века. Искореженные фигуры, мечущиеся в агонии душевных расстройств и неврозов, словно сошли с иллюстраций Шарко. Преисподнюю скульптора населяют обыкновенные люди, которых поглотил кошмар собственных земных страстей. Любовь обернулась войной, желания затмевали разум. В аду Роден не искал справедливости – наказание нужно живым.

Роден тяжело переживал разрыв с Камиллой Клодель, но тем не менее продолжил работу над памятником Бальзаку. Он обещал закончить монумент за полтора года, но на самом деле потратил на него семь лет. Сначала он решил добиваться портретного сходства, но быстро отказался от этой затеи, поскольку внешность Бальзака едва ли отражала его талант. Ту же самую ошибку он едва было не допустил и в работе над «Мыслителем»: на первых порах взялся изображать Данте-человека, но не его внутреннею составляющую, не работу его ума.

В другой задумке Роден пытался изобразить творческую природу Бальзака, сделав статую обнаженной, но в наготе очевидно не доставало почтения. Следующая поза – слишком много академизма. Шея получалась то слишком слабой, то слишком могучей. Наконец, Роден решил закутать Бальзака в халат – только так фигура выходила правдивой. «Озаренный вдохновением среди ночи, облачится ли писатель иначе, когда станет возбужденно ходить по комнате в погоне за тайными видениями? – объяснял Роден своему биографу. – Я должен показать Бальзака в кабинете, задыхающимся, с растрепанными волосами, с затуманенными мечтой глазами… нет ничего более прекрасного, чем откровенная правда действительной жизни». Однако когда статую впервые представили публике на выставке Национального общества изящных искусств в 1898 году, многие посчитали работу Родена чрезмерно правдоподобной.

В каталоге «Памятник Бальзаку» называли главным сокровищем салона, и это привлекло многих поклонников писателя, которые иначе бы оставили выставку без внимания. Но к ужасу своему они увидели вовсе не любимого литератора с книгой в руке, а какое-то гигантское чудовище. У этого Бальзака были мясистые губы, двойной подбородок и выпирающий под бесформенным халатом живот. Критики вдохновенно добавляли ужаса вопросами: это тающий снеговик? шмат говядины? пингвин? кусок угля? почему на нем больничный халат? он ласкает себя под одеждой?

Те, кто никогда не имел веры в Родена, пришли в ужас. «Как отыскать красоту в желваках, наростах и истерическом коверканье? – писал один критик о своих попытках разглядеть то же, что и поклонники Родена. – Как это ни прискорбно, мне это не удалось, и я посыпаю голову пеплом. Перед этим богом я не склонюсь».

Члены общества, которое делало заказ на памятник – и которых Золя все эти годы умолял о терпении и вере, – тут же отвергли работу. И вновь на защиту Родену встали его друзья. Моне восхвалял «невероятно прекрасную, величественную скульптуру» и страстно убеждал Родена не обращать внимания на «никчемных дураков». Оскар Уайльд назвал голову скульптуры «великолепной». Тулуз-Лотрек, Майоль, Дебюсси, Бодлер и Анатоль Франс – все публично поддержали скульптора. Примечательно, что в этом хоре не слышался голос Золя, который не подписал письмо и выразил «надежду, что в столь добропорядочной и благородной стране, как Франция, Роден не утратит уважения и почитания, на которые ему дают право верность принципам и выдающиеся успехи в работе».

К тому времени Золя уже не возглавлял Общество французских писателей и с головой погряз в другом скандале. Четыре года назад военное министерство Франции несправедливо обвинило в государственной измене одного капитана еврейского происхождения и после сослало в отдаленную тюрьму на Чертов остров. Однако в ходе расследования выяснилось, что осужденного, Альфреда Дрейфуса, ложно обвинил в шпионаже начальник Второго бюро (военной разведки), который был замечен в антисемитизме, покрывал настоящего преступника и пытался сохранить репутацию министерства.

Золя написал пылкую разоблачительную статью на четыре тысячи слов, в которой требовал возобновить расследование по делу Дрейфуса. Вышла она на первой полосе газеты «Аврора» под заголовком «Я обвиняю». Обличительная статья расколола европейскую интеллигенцию на два лагеря. Поль Сезанн, Эдгар Дега и Поль Валери встали на сторону консерваторов и поддержали обвинения против Дрейфуса, а Моне и Марсель Пруст взяли сторону Золя, который представлял левых, настроенных на защиту Дрейфуса. Суд приговорил Золя к году заключения «за клевету», но писатель сбежал в Англию.

Споры долго не утихали, но Роден ни разу не выступил в защиту своего верного друга и соратника. Не ясно, то ли скульптор поддерживал антисемитские настроения, то ли просто держался в стороне от политики. Крайне редко он высказывался о событиях, которые не касались его напрямую. Друзей часто поражало, что он не осведомлен о явлениях современной культуры, например, не знал, кто такой Чарльз Дарвин. Порой такая отстраненность обижала друзей Родена, а Золя так и не простил скульптора, что тот не поддержал его в тяжелейшее время.

Удивительно, но знакомство Родена с Золя все же принесло пользу «Памятнику Бальзаку». На его защиту встали многие сторонники Дрейфуса, которые не подозревали о размолвке между Роденом и Золя. Многие видели в памятнике, который подвергался резким осуждениям, символ несправедливых обвинений и связывали его с Дрейфусом. Частные коллекционеры осыпали Родена предложениями купить скульптуру, а некий союз английских художников отчаянно вымаливал у Родена разрешение выставить скульптуру в Лондоне.

Решающее слово оставалось за Роденом, и он отказался продавать своего Бальзака, заявив, что этот образ для него важен и он «принял решение единолично владеть статуей». Роден также заявил, что он слишком стар, чтобы защищать свое искусство. Хотя и признал, что отказ заказчика покупать скульптуру обернулся для него «финансовой катастрофой».