Лорна Дун

— Да, но ведь вода такая холодная, тебе будет там плохо.

Но это был единственный выход, и времени у нас не оставалось.

— Тебе опасно приходить сюда, — прошептала Лорна и поползла вперед на луг. — О Боже, они уже так близко!

Я заполз в воду почти целиком, спрятав только голову между двух больших камней. Темнело, и над рекой повис туман, но я прекрасно видел и водоросли, и камыши, как на самой лучшей картине. Люди Дунов кричали, ругались и создавали такой шум по всей долине, что мне даже показалось — еще чуть-чуть — и скалы затрясутся. Я успел порядочно замерзнуть, и вода вокруг меня будто тоже задрожала.

Так лежал я в полном отчаянии, и только воспоминания о прекрасном юном создании согревали меня. Искренность и доброта Лорны покорили меня навеки, и теперь я думал только о ней. Я твердо верил, что ради нее мне придется сейчас проявить мужество — ни единым движением не выдать своего присутствия. А Лорна лежала у скалы метрах в тридцати от меня, свернувшись в маленький клубочек и притворившись спящей.

Один из людей Дуна неожиданно подошел к ней и остановился, пораженный ее невинным и спокойным сном. Потом он нагнулся, взял ее на руки, поцеловал, так, что мне даже послышался звук этого поцелуя. Если бы у меня было ружье, я в ту же секунду, не раздумывая, пристрелил бы его.

— Наша королева здесь! Здесь дочь предводителя! — закричал он на всю долину. — Она просто заснула! Я ее нашел, и награда тоже будет моя! Никто не смеет больше прикасаться к ней. А теперь давайте выпьем!

Он положил ее прелестную головку себе на плечо, поддерживая ноги другой рукой, и победно удалился. Ее длинная юбка почти сливалась с его бородой, а волосы развевались, как облако на ветру. Я выпрыгнул из воды, возмущенный таким поведением охранника, и меня наверняка бы заметили, но только сейчас все бросились к кувшинам с вином, и никто не обратил внимания на маленькую фигурку, вынырнувшую из ручья. Теперь на юную королеву мало кто обращал внимание. Они искали ее по берегам реки, думая, что она, возможно, утонула. Теперь же, успокоившись, они быстро удалялись, беседуя о том, как бы сейчас развлечься после долгих, но успешных поисков. Во всяком случае это все, что я понял по их разговорам.

Лежа на плече у великана, маленькая Лорна заметила меня и помахала рукой. И я в ответ махнул ей на прощанье в надежде на скорую встречу.

Вскоре они скрылись из виду. И теперь, когда мой страх прошел, мне захотелось снова поговорить с ней и рассказать очень многое. Ее голос до сих пор звенел в моих ушах. Это был самый прекрасный звук на свете, напоминающий крохотные серебряные колокольчики. Так, наверное, звучат самые тонкие струны арфы. Но мне некогда было предаваться воспоминаниям, потому что день клонился к вечеру, и надо было успеть домой к ужину.

Небо потемнело, и целое поле звезд, подобно цветам на майском лугу, разом высыпало на нем.

Выжав промокшие бриджи, я прополз до ниши в скале, на которую указала мне Лорна.

Я почувствовал, что нахожусь перед каким-то глубоким колодцем в кромешной тьме. Я шел, опасаясь любого звука, не зная, что ждет меня впереди и боясь при этом оглянуться. Потом неожиданно я очутился перед потоком черной воды. Продолжая двигаться вперед, переполняемый самыми разными мыслями и переживаниями, я вдруг отчетливо услышал пение малиновки позади себя. Мне даже почудилось, что это Энни зовет меня, потому что она умела подражать голосам птиц. Я собрался с духом, ощущая теперь полную уверенность в себе. Мелкие камушки осыпались под ногами, а впереди оставалась темнота, и я смело шагнул в нее.

Глава 9

Лучше дома места нет

Могу признаться, что я выбирался из этой ямы, как будто за мной гнался сам дьявол. Только теперь, вспоминая прошлое, я могу предположить, что именно мальчишеский задор мог заставить меня отправиться в эту долину. Я думал, что если мне удастся благополучно добраться до дома, я отдам все, лишь бы не очутиться там еще раз.

Когда я очутился в каменной нише, на которую указала мне Лорна, я поначалу подумал, что, возможно, она специально заманила меня сюда на погибель, поскольку я нарушил ее покой и пробрался на территорию ее семьи. Но мне стало стыдно за такие мысли. Я вспомнил, с какой нежностью она ухаживала за мной, пока я лежал на траве без сознания. И тогда я понял: Лорна не могла обмануть меня, значит, отсюда действительно должен быть выход.

Зубы мои стучали, я продрог до мозга костей, но не отчаивался найти спасительный путь наверх. Когда же взошла луна, я обнаружил в отвесной скале вырубленные ступеньки, узкие, крутые, напоминающие следы от зубов на горбушке хлеба.

Мне снова захотелось умереть, но я верил, что Господь бдит над нами, и если смерть не приходит, нечего ее торопить.

Итак, я поставил ногу на первую ступень, повис на скале, хватаясь пальцами за уступы, и начал постепенно продвигаться наверх. Надо заметить, что в те годы я был довольно неуклюжим, не то что мои сверстники. Перед последней ступенью я увидел привязанную толстую веревку и, ухватившись за нее, выбрался в Бэгвортский лес.

Как я нашел дорогу домой, вспоминается с трудом — видимо, из-за усталости. Представьте себе, сколько пришлось пережить мальчику за один короткий день. Сначала нелегкий подъем по водяной лестнице, встреча с прекрасной девочкой, страх быть убитым людьми Дунов, отчаяние выбраться живым из проклятой долины — все это вместе взятое сильно на меня подействовало.

Короче говоря, я вполне логично рассчитывал на хорошую порку. Но когда я добежал до дома, ужин стоял на столе, Энни и Лиззи сидели на своих местах, мама ждала меня у входа, а старая Бетти что-то стряпала в углу и, как всегда, ворчала. Я боязливо оглянулся на чернеющий вдали лес, но, глядя на мать, понял, что ничего страшного не произойдет. К тому же запах жареной колбасы придал мне храбрости, и я сразу же навалился на ужин.

Но я никому не сказал, где пропадал весь день, хотя каждый счел своим долгом попытаться вытряхнуть из меня правду, в особенности Бетти, которая вечно совала нос не в свое дело. Я не стал ничего сочинять, а просто набивал рот едой и отмалчивался, иногда загадочно улыбаясь.

После посещения долины Дунов я стал подолгу мечтать. Мне даже начали сниться интереснейшие сны, чего до сих пор не случалось. Я все чаще уходил в амбар, чтобы потренироваться в стрельбе. Не то чтобы я жаждал перестрелять всех Дунов, нет, я не был мстительным до такой степени, просто мне хотелось знать ружье, как свои пять пальцев и уметь обращаться с ним.

Я уже прекрасно попадал в амбарную дверь с приличного расстояния и из мушкета и из мушкетона Джона Фрэя, причем сам Джон Фрэй всегда находился поблизости. Мне очень нравилось, когда он хвалил меня за удачные выстрелы. Правда, здесь я совершал большую ошибку, хотя в то время и не осознавал этого. Ведь Джон Фрэй должен был целыми днями трудиться на ферме вместо того, чтобы праздно болтаться возле меня. Но Джон предпочитал мое общество. Еще бы! Ведь на ферме как раз начиналась пахота. Кстати, у нас есть одно старое изречение, которое гласит:

Лучше я еще стаканчик опрокину,

Чем за деньги в поле буду гнуть я спину.

Могу вспомнить и еще одну неплохую пословицу:

С Божьей помощью пшеница зеленеет,

А крестьянин пьет, пока не захмелеет.

И ни один человек из Девоншира или Сомерсета (к коим отношусь и я сам) не станет трудиться больше, чем это действительно необходимо.

Но над умением стрелять я трудился в поте лица, втайне мечтая о более современном ружье, которое не грохотало бы так сильно и стреляло бы намного точнее. А потом пришла пора косить сено, а за ней и сбор урожая. Мы готовили сидр, запасались дровами, ставили сети на дичь. Кроме того, навалилась куча мелких дел — то подправить ограду, то бороться с кротами и многое другое.

Странно, как быстро бежит время, когда ты занят чем-то весь день напролет и некогда остановиться и подумать о своем. Я никогда не мог понять горожан, у которых нет ни овец, ни домашней птицы, они не растят зерно, не косят траву, ведь у них должна оставаться уйма свободного времени, и как они умудряются не помереть от скуки, просто ума не приложу.

Так незаметно пролетел год. Я постоянно был в полях, на ферме, или стрелял в лесу дичь, а иногда уходил далеко к морю и подолгу наблюдал за огромными волнами. Я мечтал стать моряком, потому что именно они в те времена представлялись мне по-настоящему мужественными людьми. Мне даже два раза удалось поплавать в лодке. Но во второй раз мать узнала про это и так горько плакала, что я поклялся больше не выходить в море, не предупредив ее.

Правда, Бетти Макуорти, отжимая мои гетры и вешая их на сушилку, рассуждала по-другому:

— Хочет стать моряком — пускай! Пусть нахлебается воды, раз ему так нравится. И мне работы будет меньше, чем здесь сушить ему бриджи. Узнает, каково приходится морякам во время шторма. Пускай идет, хозяйка! А там, глядишь, и сам на корм рыбам пойдет.

И такие речи Бетти подействовали на меня, пожалуй, даже больше, чем мольбы матери, и моряком мне стать уже больше не хотелось. Я терпеть не мог Бетти Макуорти из-за ее постоянной ворчливости. Но она кривила душой лишь в одном — когда ругала нас. На самом деле это была добрая женщина, и, если ее не сердить, она тут же все прощала, совсем как мыло, которое жжет глаза, но стоит его положить в воду, как оно начинает таять и совсем не щиплется.

Хотя в те годы я еще не сознавал этого, а понял гораздо позже, насколько трудно уяснить, чего хочет женщина. Но оставим это. Страх, которого я натерпелся в долине Дунов, кое-чему научил меня, и теперь я не отваживался путешествовать по лесам без сопровождения Джона Фрэя. Джон сначала удивлялся моей привязанности, но это даже льстило его самолюбию, и так как нам приходилось частенько оставаться вдвоем, мало-помалу я рассказал ему все, что приключилось со мной в тот день, за исключением, разумеется, встречи с Лорной. Эта тайна касалась только моего сердца. Кроме того, я немного стыдился говорить об этом с Джоном. Я думал о Лорне, но тогда я был всего-навсего мальчишкой, а в этом возрасте мальчики не дружат с девочками и считают их некими капризными созданиями, годными только для домашних дел. Во всяком случае, когда я разговаривал с приятелями о девчонках (если вообще мы опускались до этой темы), то все сводилось к одному — девчонка — существо низшее и место ей — нянчить младших братьев и сестер.

Хотя лично для меня сестричка Энни значила гораздо больше, чем все мальчишки нашего прихода и из Брендона, и из Каунтисбери вместе взятые. Правда, я не говорил этого вслух, иначе меня бы высмеяли. Энни была очень симпатичная, некоторые говорили, что она даже похожа на маленькую леди. Она всегда пыталась всем помочь, а если это ей не удавалось, Энни плакала, но так, чтобы никто об этом не узнал, потому что ей казалось, будто только она одна виновата во всех несчастьях. А когда у нее что-то выходило, ее небесно-голубые глаза начинали светиться от счастья, что она кому-то полезна, щечки розовели, и она становилась похожей на молоденькую яблоньку. Нельзя было не любоваться такой красавицей. И взрослые всегда рады были ее приласкать.

Когда же приезжали гости, она радостно встречала их во дворе, помогала распрягать лошадей, а потом каждый раз приходила, чтобы напомнить, что обед готов и она всех ждет к столу.

Потом Энни превратилась в стройную красивую девушку с соблазнительной фигурой и огромной копной волнистых светлых волос, переливающихся на солнце. Но увы! Бедная Энни, и как большинство красивых девушек, она — но… чу! — об этом пока мне рассказывать рановато. Замечу только, что после красоты Лорны я перестал обращать внимание даже на Энни.

Глава 10

Счастливое спасение и отчаянная езда

Это случилось ноябрьским вечером. Мне было уже пятнадцать, я очень быстро рос и набирался сил, а Энни как раз исполнилось тринадцать. Шли постоянные дожди, все канавы заполнились мутной коричневатой водой, да так, что во двор было выйти страшно. Мы с Энни сидели дома, как вдруг услышали странные звуки. Это крякали наши утки вместо того, чтобы как обычно, чинно прогуливаться. Мы тут же выбежали во двор, чтобы посмотреть, не случилось ли чего. Всего у нас было тринадцать уток — три обычных и десять белоснежных (правда, крякали они все довольно противно, невзирая на цвет).

Перед нашими глазами возникла необычная картина. Утки как будто приплясывали на месте, разевая свои золотистые клювы (как всегда, грязные) и подпрыгивая на розовых лапах-треугольниках. Некоторые время от времени начинали носиться взад-вперед, вытягивая шеи и размахивая крыльями.

— Ути-ути-ути! — позвала Энни, призывая птиц к порядку. Но вместо того, чтобы успокоиться, они, как ненормальные, принялись кричать в три раза громче. Потом они вдруг стихли, потрясли хвостами, и все началось заново. Они прыгали так, что у нас с Энни в конце концов зарябило в глазах.

Лично я отношусь к уткам довольно прохладно, мне неважно, живые они или жареные. В крайнем случае я могу вынести их в спокойном настроении, когда они чинно следуют друг за другом, похожие на послушных солдат. Впрочем, так оно обычно и бывало, поэтому столь странное поведение птиц меня насторожило. Видимо, что-то произошло в их утиной компании. Энни начала считать их, а делала она это быстро, как настоящая птичница, и сразу же выяснила, что одной утки не хватает.

Мы начали искать по двору, но утки помогли нам сами и вывели в самый конец двора, где стоят два ясеня возле небольшого ручья. И тут нам сразу стало понятна причина их переполоха. Наш самый старый белый селезень, отец всего утиного семейства, отважный в схватках с собаками, галантный и элегантный, попал в весьма затруднительное положение. Тем не менее он держался стойко и лишь изредка крякал, как мне показалось, с оттенком некоторой гордости и независимости. Дело в том, что ручей, тот самый ручей, который наш селезень знал уже не первый год, в котором он всегда ловил тритонов, головастиков и прочую пищу, где он лакомился самыми разнообразными водорослями и считал его вторым домом, так вот, этот коварный ручей теперь разлился до неузнаваемости. Вода пенилась и неслась коричневым потоком, волна шла за волной, и подобное зрелище испугало бы самую храбрую утку, а наши, надо признаться, к числу храбрых не относились.

Через ручей был перекинут мостик, вернее, нечто вроде ограды, которая отделяла наши земли от соседских. Сейчас эта ограда, которая обычно не касалась воды, была наполовину затоплена. Между досками вода несла разный мусор: ветви деревьев, мотки водорослей и прочую ерунду. Но забавнее всего, что наш опытный селезень по непонятным причинам решил заплыть именно в это самое опасное место и там благополучно застрять между двух досок. Цепи, на которых держалась ограда, угрожающе звенели, готовые вот-вот сорваться, и зрелище становилось еще более смешным.

Я чуть не расхохотался, глядя на нашего беднягу, особенно в тот момент, когда он скосил на меня свой единственный глаз (ибо второй он потерял в схватке с индюком) и жалобно крякнул. Но крякнул он весьма некстати, потому что именно в этот момент его накрыло с головой очередный волной. Видимо, поняв всю тщетность попыток освободиться самому, бедный селезень раскрыл клюв, ожидая скорой смерти после следующей волны, а уж тогда лягушки бы порадовались, глядя на его бездыханное тело.