Охра

– Да я и не собиралась.

– Ладно. Ты лучше спи давай, а не хлеб с вином наяривай.

– Жеро, я не ваша студентка, не забывайтесь.

Меня раздражил его тон. Жеро посмотрел на меня как-то по-отцовски.

– Хорошо. Франка, ты очень красивая.

Я опешила. А он, с ружьем на плече, пошел к выходу. Его сгорбленная спина отражалась в черных окнах, как и облепиховая кожура лампы.

– Жеро, вы серьезно, вот так уйдете? Вы действительно не понимаете, что делаете? – начинаю раздражаться. – В этой темноте, на горе, да вас анехи могут разорвать по частям!

– Могут.

– Вы сумасшедший!

Жеро открыл дверь.

– А что мне делать, если вы не вернетесь?

– Вернусь.

– У вас есть дети?

– Странный диалог. Есть.

– Перед тем как вы уйдете, могу я задать личный вопрос?

– Давай.

– Интимный.

– Задавай.

– Вы не общаетесь с ними?

– С сыном нет. С дочкой время от времени.

– Можете рассказать?

Он усмехнулся.

– Зачем?

– На случай если не вернетесь.

– Напишешь?

– Если хотите. И косвенно, если меня заинтересует.

– Времени нет…

– За десять минут уложитесь. Не думаю что у вас длинная история.

Жеро вспыхнул.

– Что именно ты хочешь? Узнать почему мне плевать на детей?

Я не успела ответить.

– Потому что, Франка, мой сын – мудак. Когда я любил его мать, я был прекрасным человеком. Когда разлюбил – стал говном. Причем понять, откуда это дерьмо взялось, да много надо. Я не подлый человек, не глупый, я не уничтожал и не вычеркивал, я всего лишь – разлюбил.

– Другая женщина?

– Нет. Она пришла намного позже. От нее девчонка. С этой женщиной я был откровенен, абсолютно, когда познакомился с Лоттой. Расписаны мы не были, девочка носила ее фамилию. Я никогда не противился детям, раз получились, и пускай, но лично для меня они не несли ценности. Я всегда это говорил. Всем, каждой. Первая дура, вторая сознательная, и приятно, что дочь не обозлилась. Вроде она поняла меня.

Профессор сел за стол. Попросил кофе. Я промыла турку, две ложки с горкой.

– С Лоттой, я был не против детей. – он промедлил, – я, наверное поменялся с ней местами, только с исключением во вранье. Она невероятная лгунья. Повелась с моим приятелем, до сих пор болит. Думаешь вот, Франка, говоришь как, чувствуешь, правду, не увиливаешь, все как есть, а тебя дерьмом называют. А вот враль последняя, так и живет, хороша. Для кого мне беспокоится? Дочка если, и мать ее, но я им не нужен, так уж вышло.

– Да вы фармазон.

– Я? Брось, много ты обо мне знаешь, чтобы метаться определениями, – Жеро расплылся в улыбке. – Пошли со мной, раз боишься без меня добираться до аэропорта.

– Чтобы меня, если что вместе с вами раздербанили?

– Именно.

– Я, как-нибудь, доберусь до аэропорта.

– Смотри сама. – Жеро встал.– Только момент, Франка – ты хотела увидеть Охру, а сама боишься.

– Так я ее увидела и, приятного мало.

– У-видела? Я бы переиначил в недо-видела. Кхм. Если думаешь, что Высоцкий с тебя писал «Жил-был человек…» то, милая моя Франка, как ты не далеко ушла, несмотря на десятки тысяч километров от дома.

Жеро залпом чашку.

– Себастьян посадит тебя в самолет.

Профессор закряхтел и вышел.

Проснулась. Без десяти восемь. В комнате душно, голова мокрая, тело липкое. Хочется пить.

На площадке Себастьян осматривает вертолет. Я подошла к нему.

– Все в порядке, скоро можем лететь.