Охра

– Ты ничего не поняла?

– Ничего.

– Люди перестают думать.

Профессор добавил махи руками.

– Ну давай уж совсем поверхностно – науке, на данном этапе, не известно по какой причине происходит расшивание организма, живущего в Охре. Известно, что существует некий агент, поражающий людей, но, что интересно, на иностранцев он не распространяется.

– А я слышал о неком убивающем эфире, которым наполнена Охра.

– Если вы хотите знать мое мнение, то эфир этот, просто напросто душевные расстройства.

– Здесь, я слышала, нет стариков?

– Без понятия, Франка, и нам бы лучше двигать отсюда.

– Вы считаете там как раз человек ест лошадь? Он опасен?

– Человек с разрушенным сознанием перестает быть человеком, это же не физическое определение. Не знаю что найдёт на него. Прошлые такие встречи мне многого стоили.

На ужин – самса с сыром и стакан красного вина. Стакан – вот это щедрость.

Ни Жеро, ни Себастьян, ни кто бы то еще, не могли мне внятно объяснить, что случилось. После того, как мы увидели странную вспышку на небе, Жеро прямо-таки поменялся. Он сказал, что пока задержимся в Парто. Передвигаться по пустыне нельзя. Когда я спросила в чем опасность, профессор растерянно ответил, что опасности никакой нет.

– Тогда зачем нам здесь тормозить?

– Мне нужен еще один анех.

– Вы пойдете на охоту утром?

– Нет, утром мы должны быть в аэропорту.

– Уже? Профессор, что происходит?

– Я тебя не понимаю, Франка.

Почему он не хочет говорить? Короче, какая мне разница, если завтра меня уже здесь не будет.

Стемнело. Через пару часов будет виден месяц. Жеро прочищал ружье.

– Собираетесь на охоту?

– Я же тебе говорил.

– Я помню, но вы никогда не охотились так поздно.

– Обстоятельства.

– А какие, вы, конечно, не расскажете?

– Потому что они, девочка, не имеют к тебе никакого отношения.

Жеро улыбался как-то натужно: губы его не слушались, но глаза сияли.

Я знаю Жеро с детства. Он был хорошим другом моего отца. Лет в четырнадцать, когда я впервые замкнулась из-за тех самых событий, которые говорят девочке, живущей в фантазийной абстракции, что мир не так и свободен от законов и правил. Что подчинение не только удел человека, но и всех, пересекающихся с ним элементов, атомов, сил и веществ. Подчиненно все, даже наше небесное тело, тем же законам, по которым существует самая парализующая неоднозначностью загадка – космос. Так в эти самые разрушающие смысл четырнадцать, Жеро стал для меня человеком, возрождающим разумную опору. Мне захотелось расти, скорее оформиться, потому что впереди чувство, о котором я наслышана, и не доступное мне сейчас.

«Когда я поступлю в институт, я признаюсь ему». Но в восемнадцать я призналась другому, такому же как я, беспомощному щенку.

От родителей, я краем уха слышала, что вроде у него имеется сын, но Жеро никогда о нем не говорил. Не знаю насколько эта тема неприкасаемая, я не спрашивала.

Он как-то пришел к нам на ужин с очень приятной женщиной, кроме того что она была блондинкой в белой майке – ничего о ней не помню. Мне она понравилась. Позже, я узнала что у него был с ней роман, под конец который стал для него оскорбительным. Я все хотела узнать что там случилось, но отец никогда не разговаривал с Жеро о личном. Потом, я «выросла» и мне стало не до профессора. Он же оставил пилотирование и перешел в авиационный исследовательский институт. Спустя время защитил докторскую, получил ученую степень. Когда стал профессором, раскрутил меня как автора. Приглашал вести лекции для студентов. Ненавидела их, но за два часа получала как за полмесяца работы. Как можно акцентировать внимание на формальном образовании, в самое подходящее время для развития духа. Ума едва ли можно набраться в двадцать, а вот чувственности и эмпатии вполне. А после тридцати, пытаются натренировать душу, уже обветренную, а кое-где даже и залежалую.

Мы не понимаем своего несчастья, ровно также, как рожденные в средневековье. А через сотни лет, потомки будут сожалеть нам, поколению, умирающему от ишемии, кровоизлияния, рака.

Два часа трястись с избитыми истинами перед толпой желторотых. Говорить одно и тоже: будто, чем разнообразней форма, тем вероятнее дойдет до каждого. Ничего подобного! Вместо уроков за партой, создали бы театр, где студенты, на примере героев прочувствуют не слова, а смысл. Но никому это не надо.

У человека имеется омерзительная способность: забыть, что он был ребёнком; забыть прошлую дурость. Почему визжащая за провинность мать, не вспомнит себя же девчонкой, плачущей за проступок?

“

– Давайте поиграем?

Молчание.

– Господа студенты, ну что же вы? Это моя последняя встреча с вами. Устройте балаган, в вашем распоряжении пара часов.

Молчание.

– Понятно. Продолжаем лекцию?

– Да, будьте добры. ”

Мы трое остались на ночь в двухкомнатном легком домике. Себастьян сразу пошёл ко сну. Жеро скинул вещи и сразу же ушёл. В доме был интернет, в кухонном шкафу вино, кто-то из прошлых оставил. Живем. Я села за стол и уткнулась в телефон.

– Чего не спишь?

Входная дверь дернулась, вошёл Жеро.

– Пью кофе.

– Молодец. Вставать рано, смотри не упейся.

Он взял ружьё.

– Вы на охоту?

– Себастьян спит. Не вздумай будить. Завтра ему нужно быть особенно бодрым, поняла?