Охра

– А там его сильно ранили?

– Сильно. Прямо в голову. Не о том я здоровье говорю, Франка. Он мне рассказывал, насколько глубоко можно проникнуть… кхм… Он насиловал. И с таким смаком расписывал каждую… он помнил всех. Естественно война просто вытянула из него то залежалое говно, которым он по сути являлся.

– Ты общаешься с ним? Мне сложно однозначно ответить. Ладно, я просто хорошо знаю, как нечто человеческое может исчезнуть от возможностей господства и права. Не понимаю, чем так обольстителен плен власти – то же самое рабство. Куда хитрее приманка чувства. Вот если б владеть ими, я бы понял.

– Симпатизируешь Дон Жуану?

– Не паясничай. Чувства – не только страсть да любовь.

– Но они первичны.

– Боже мой, это с чего вдруг?

На стуле лежала какая-то книга. Не видела ничего подобного, странные знаки. Текст написан по спирали, против часовой. Символы очень просты, как я поняла, единственно заглавная буква в левом нижнем углу – жирная точка. Чем ближе к центру, нажим более легкий и буквы мельче.

Я перелистнула, из книги вывалилась фотография. Очень старая, но в отличном состоянии. В центре болотного фона стоит девочка, лет навскидку до девяти. Блондинка в вельветовой кеппи. Марроновая куртка и белые гольфы. Заболели виски. Обычный ребенок.

Я сунула фотографию между листами и положила книгу на место.

Мы двигались за Лукой.

– Да не знаю я, Себастьян, не знаю! Но что-то остерегает от девчонки.

– Жеро, расслабься.

– Да не могу! Ты же слишком спокоен.

– Когда влипаешь по самый хер, чего уже портиться в лице?

На дороге мы нередко видели трупы аборигенов и анехов. После двадцатого, мужчины перестали удивляться. Я больше не смотрела в окно. Мы добрались до холмов, там стало тяжелее. У одной из песчаных гор Лука остановилась. Она высунула голову из окна:

– Выходим!

Пикапы замаскировали песком и вышли на более-менее чистую дорогу. Лука сказала, что этот гористый участок называется Косплей.

– Никогда о нем не слышал.

– Вы о многом бы услышали впервые, профессор, если о нем кто заговорил.

– Себастьян спросил куда мы идём.

– В деревню ЯккоТу.

Там были местные, которые никогда не видели пришлых. Никто беспардонно не таращился на нас. Рассматривали, да, но без лишней наглости. Мелкий шкет вцепился в мамкину юбку. Застенчивый якобы, но в нашу сторону поглядывал, мать одернула подол.

Если бы вы знали, что пришельцы не мы.

Лука провела нас в свободный барак. Мы оставили вещи и пошли за ней, к костру. Там в котле остатки ужина.

– Значит вот где все аборигены.

– К сожалению не все, профессор. Совсем малая часть.

Себастьян вытянулся:

– То есть не все дома заняты?

– Конечно нет. Я не могла связаться ни с кем из организации. Здесь, только рабочие деревни и те, кого я смогла подобрать на песках. Слишком быстро Охра вымерла, я ничего не понимаю. Все чересчур неожиданно.

Камелопардовая студия, бывшая художественная мастерская. Посередине стол с настольной лампой. Светильник, с обмотанным скотчем проводом, горит тускло, но благодаря ему, в красно-коричневое пространство вмешиваются бежевые полосы. Жеро без брезгливости, на кресле за столом, щелкает по клавиатуре. Пытается в обход, установить связь с родиной. Сейчас лучше его не трогать, да и никто к нему не лезет. У прибора стакан с пролитым разбавленным спиртом. Себастьян в ангаре с парой местных осматривает аэропракт. Я старалась описать события тупым карандашом, на истрепанных распечатках. Чтобы освободить графит, приходилось отдирать деревянную оправу ногтями. Я сидела на стопке из матрасов у стены. Три свечи возле, не давали нормального света для письма. Скоро заболели глаза. Полночь – а я думаю, что так холодно? Накрылась одеялом. Лука сидела на полу возле двери, в ней больше не было ни бойкости, ни былой дерзости. Мы встретились глазами, девчонка выпрямилась, подошла ко мне и села рядом.

– Тебе холодно?

Лука кивнула. Я накинула на нее одеяло. Она вся сжалась и тихо произнесла:

– Людей жалко. Им даже прятаться негде.

– Негде. Как вы собираетесь бороться?

– А никто и не будет.

– Вас же уничтожат.

– Если не солдаты, то старость в любом случае.

Жеро поднял голову:

– Лука, сколько тебе лет?

Девушка задумалась.

– Вот честно, не знаю.

– Да ладно…

– Нет, правда, мне незачем следить. Я совсем не кокетка.

Профессор усмехнулся и продолжил работать. Я сказала Луке, что не могу понять, откуда в ней это нездоровое пренебрежение ко времени.

– Пренебрежение? Я его не замечаю. Мне все равно на время. Думаю, как и большинству. Хочешь сказать что старик помнит, в какой именно вечер, он заснул старым песочником?

Жеро еле слышно подхихикивал.

– Вас пытаются истребить. Агрессору дать отпор вы и не пытаетесь. С такими мягкими, ублюдки только множатся.

– Я не понимаю что такое защищать, потому что не понимаю как это – нападать. Мы не за силу и хватку. А вот вы – другие. Каждый считает другого нечестным, хотя сам таким и является. Гнездитесь в своей же желчи.

– Категорично.