Наперегонки с темнотой

Не мешкая, она поднялась с кресла и, увлекая Терри вместе с собой, направилась в кухню. Я даже не стал возражать, потому как давно уяснил – это бесполезно. Если Роуз имела намерение вас накормить, отвертеться не представлялось возможным. Она часто угощала нас пирогами и печеньем собственной выпечки и надо отдать ей должное – они в самом деле выходили у нее недурно.

Возраст ее приближался к семидесяти пяти, но по запасу энергичности и жизнелюбия наша соседка могла переплюнуть любого подростка. Жила она одна. Сын ее был уже взрослым и мать навещал крайне редко, а мужа не стало так давно, что кроме самой Роуз, никто в округе о нем уже и не помнил. Может, именно по этой причине в пору нашего сюда переезда она встретила нас как самую дорогую и близкую родню.

С Анной она сдружилась мгновенно, а в Терри не чаяла души, однако зачастую вела себя как чрезмерно назойливая, сердобольная тетушка. Поначалу это жутко раздражало, но со временем мы привыкли. По-своему каждый из нас был к ней привязан, поэтому со стоическим терпением мы относились и к ее порой излишней опеке, и к нескончаемой легкомысленной болтовне.

Еще одной ее странностью было полное неприятие имени миссис Паркер. С самого начала нашего знакомства она настаивала, что мы должны звать ее только Роуз и поправляла любого, кто обращался к ней иначе. При этом она неустанно повторяла: «Я еще не так стара! Зовите меня просто Роуз».

Вернувшись из кухни с тарелкой печенья, она принялась усаживать меня в одно из своих бережно укутанных пестрыми пледами кресел, но в этот момент, видимо, о чем-то вспомнила. Всплеснув руками, тонким, запальчиво-капризным голосом она спросила:

– Джон Уилсон! Что ты опять натворил? Ты видел, что возле вашего дома собралась целая толпа репортеров?

Ее глаза были полны неподдельного изумления. Неужели она ничего не слышала, ведь об этом трубят по всем каналам? Хотя Роуз терпеть не может смотреть новостей, так что не удивительно, если она и впрямь не в курсе событий.

Однако у ее неосведомленности могла быть и другая причина – помимо тугоухости, она уже года три как страдала от медленно прогрессирующей болезни Альцгеймера. Порой Роуз забывала слова и даты, путалась в событиях или проявляла полное невнимание к рядовым вещам. Причем проявлялось это всегда внезапно – только что она вполне связно вела диалог, как вдруг замолкала, а уже через считанные секунды начисто забывала обо всем сказанном ранее.

– Они даже приходили ко мне! – тем временем взбудоражено продолжала она. – Сперва пришла очень милая девушка. Все спрашивала о тебе, о Терри, да где вас найти. Я сказала ей адрес твоей мастерской, а потом думаю, может, не нужно было говорить? Как считаешь? Но она была такая милая, такая милая… Приветливая, улыбчивая…

– Я уже знаю, Роуз. Спасибо. Именно поэтому мы к вам и пришли. Кроме нее появлялся еще кто-нибудь?

– Конечно! После нее пришел мужчина. Такой представительный, в очках. Очень вежливый и тоже журналист. Мне он показался…

– Вы сказали ему, где меня искать? – осторожно прервал я ее.

– Да, я сказала ему, где ты работаешь. Но, Джон, он все выспрашивал…

– Замечательно. А после него? – поспешил я задать следующий вопрос.

– И после него приходили, но я всем говорила, что понятия не имею, где ты. Я же не знаю, что ты натворил и почему они тебя ищут!

– И что они спрашивали обо мне?

В мыслях я уже представлял, как вся моя жизнь вместе со смертью Анны, алкогольной зависимостью и остальным будет вывернута наизнанку. Я был очень зол, но старался сдерживать ненужные эмоции. На Роуз невозможно злиться всерьез, да это и не имеет смысла – до того она была простодушной в своей детской непосредственности и наивности.

– Ой, я уже всего и не помню! – воскликнула она. – Они задавали так много вопросов, что от волнения у меня разболелась голова. Представь себе, пришлось даже принимать таблетки! Постой! Я ведь выходила к ним! Да-да, точно выходила к твоему дому, но никак не могу вспомнить… – Потирая виски, она надолго задумалась и, казалось, вот-вот выдаст подробный рассказ о своем общении с журналистами, но спустя минуту лишь растерянно покрутила головой и возмущенно выпалила: – Джон, ну что ты стоишь? Садись в кресло, я принесу печенье. Ох, как же голова разболелась…

– Не нужно, Роуз, вы уже принесли.

– Да? И то правда. Надо же, как это я не заметила? – Она еще раз беспомощно огляделась по сторонам, а затем торжественным тоном провозгласила: – Джон Уилсон! Что ты опять натворил? Ты видел, что у вас перед домом собралась целая толпа репортеров?

– Ясно, – падая в кресло, проронил я. Терри уже давно сидела в другом и со смеющимся видом жевала печенье.

От рассказа о моих злоключениях было не отвертеться, поэтому в общих чертах я поведал ей о произошедшем за последние дни. Новость о моем аресте и предстоящем суде так сильно ее растревожила, что впоследствии потребовалось немало времени, чтобы ее успокоить. Мы просидели у нее больше часа, заверяя и в благополучном исходе судебного процесса, и в успешном завершении поиска всех пропавших.

Сам я в подобную чушь уже не верил, но это было единственным, что я мог сделать, чтобы поскорее попасть домой. На прощание я попросил Роуз больше не разговаривать с журналистами и она клятвенно обещала никому из них не открывать дверь. Отпустила нас она только после того, как мы съели все принесенное из кухни печенье.

К своему дому пробираться нам пришлось через калитку, что соединяет ее сад с нашим задним двором. Мы сделали ее много лет назад и постоянно пользовались, чтобы сократить путь. Сегодня она пригодилась как нельзя кстати.

Войдя в дом через кухню, мы долго не зажигали свет. Это выглядело полным безумием – чувствовать себя загнанной в угол крысой мне было совсем не по душе, но лучшего способа избежать общения с журналистами я не придумал. За остаток вечера в нашу дверь они стучали несколько раз, а мобильный телефон из-за их настойчивых звонков пришлось перевести на беззвучный режим.

У дома Роба происходило почти то же самое. Когда мы созвонились, он, взрываясь от бешенства, рассказал, как один из журналистов оказался настолько назойлив, что буквально заглядывал к нему в окна. Робу ничего не оставалось, как спустить его с лестницы, а потому не выдавать своего присутствия мне представлялось наименьшим из зол, нежели подобно ему, отбивать атаки пронырливых репортеров.

К счастью, с наступлением темноты толпа вокруг дома рассеялась, а жужжание мобильника наконец смолкло. Терри поднялась в свою комнату, а я влип в монитор ноутбука. Я читал последние новости. Обо мне там тоже было.

Как я и предполагал, папарацци быстро состряпали детальный портрет по всем ключевым пунктам моей биографии. В новостных колонках писали, что после смерти жены я один воспитываю дочь, держу небольшую авторемонтную мастерскую, являюсь среднестатистическим, ничем непримечательным жителем маленького замызганного городка, не имею должного образования, дорогостоящего имущества и круглого счета в банке. Некоторые СМИ пошли дальше, упоминая мои проблемы с алкоголем, из-за которых я чуть было не лишился опеки над дочерью.

Они же раскопали информацию обо всех моих мелких прегрешениях в прошлом, после которых я неоднократно оказывался в отделе местной полиции, а также историю о той безобразной выходке в школе. Были среди них и те, кто называл меня плохим отцом, безответственным и слабым человеком, умудрившимся после всех бед вновь вляпаться в историю. Я был в ярости, но все, что мог – это бессильно скрипеть зубами и до боли в суставах сжимать кулаки.

Марта Дилл тоже отметилась коротким репортажем. Он был отснят возле ворот моего дома, но содержал лишь пересказ подробностей о самом происшествии, а также заявление об отказе обоих фигурантов дела что-либо комментировать. Видео, что успел снять ее оператор перед мастерской, она не публиковала и то, что я подтвердил лично ей, как и обещала, в своей речи не затронула.

Отвлекла меня от этого бесполезного занятия Терри, когда спустилась вниз и объявила, что голодна. Наскоро приготовив ужин, мы уселись в гостиной, включили ее любимый сериал и так просидели до самой ночи. Подобное случается с нами нечасто. Обычно каждый занимается своими делами, но сегодня я даже рад был влипнуть в дурацкий фильм для подростков. Это помогало не думать.

На какое-то время циркулирующий круговорот мыслей мне действительно удалось сдержать, но как бы я не пытался отвлечься, они настигли, стоило вновь остаться в одиночестве. Сминая простыни и то и дело взбивая кулаком ставшую вдруг неудобной подушку, я долго ворочался в постели, все думая об этих пропавших людях, а также о том, что скрывают власти по поводу лаборатории.

Что могло там произойти? Кем были твари, которых я пристрелил воскресной ночью и которые попали на видео? Чем объяснить все увеличивающееся число исчезновений? Несомненно – пропавшие становились жертвами обезумевших ублюдков, сходных тем, с которыми столкнулись Роб, Терри и я, но какова была их цель?

Мое внимание привлекла одна деталь – оба видеоролика были сняты в темное время суток. На нас они тоже напали ночью. Выходит, днем твари где-то скрываются, иначе сложно представить, чтобы они не попали под объективы многочисленных уличных видеокамер, когда жизнь в городе бьет ключом. Снова в моей голове были сплошь вопросы и ни одного внятного ответа.

И кое-что еще не давало мне уснуть. Я как мог отгонял эти непрошенные помыслы, что подобно искусному карманному воришке проникали в мой мозг, но они настойчиво возвращалась, стоило только перестать себя контролировать. Я думал о Марте Дилл.

Пока была жива Анна, меня не особо интересовали другие женщины, а после ее смерти непереносимая боль выжгла все эмоции. Потребность в женщинах в том числе. В первый год я совсем не вспоминал о сексе – тогда все будто перестало существовать – а позже, когда завязал с алкоголем, был занят только тем, что старался все исправить и выстроить заново. Думаю, если бы я встретил Марту Дилл в один из тех дней, то попросту не обратил на нее внимания. Но сейчас что-то изменилось.

Мне уже приходилось задумываться об этом раньше. Изредка снимая напряжение в душевой кабинке ванной комнаты или распластавшись по ставшей слишком широкой для меня одного кровати, я всегда представлял, что Анна рядом. Представлял, что все как прежде, но прекрасно отдавал себе отчет – вечно так продолжаться не может. Рано или поздно на горизонте появится женщина, с которой я захочу провести время. Женщина, которая вызовет во мне хоть какое-то влечение, пробудит давно позабытые инстинкты, всколыхнет зов, казалось бы, навечно уснувшей плоти.

Натыкаясь взглядом на женские лица где-нибудь на улице, между магазинных полок в супермаркетах, на заправках или перед школой Терри, я ощущал порой слабые импульсы, которые можно было охарактеризовать как любопытство, смешанное напополам с надеждой. Я знал, что ищу в каждом из этих лиц. В их облике я пытался отыскать черты любимой женщины, но не найдя, всякий раз испытывал разочарование, после чего тотчас терял к ним любой интерес.

Сейчас же, беспокойно ворочаясь на смятых простынях, я переживал глубокое удивление от того, что так внезапно появившаяся у меня на пути настырная журналисточка с ясными глазами, белозубой улыбкой и гривой темных волос, сумела настолько пробраться в мою голову, что мысли о ней мешали уснуть.

Марта Дилл была полной противоположностью Анны и все же поразительным образом меня к ней влекло. Это был необъяснимый химический процесс и где-то в глубине подсознания я догадывался – обусловлен он не просто плотским желанием. Это было чем-то, что сильнее меня, чем-то, что я не в состоянии истолковать и осмыслить, чем-то, чему почти невозможно сопротивляться.

Поганое чувство. Оно хорошо мне знакомо и я знал, что чувство это способно взметнуть тебя к самой стратосфере, а потом со всего маху шмякнуть об землю, где ты будешь лежать сломленный, растерянный и больной, а все попытки объяснить себе, как умудрился угодить в такой переплет, не дадут результата.

– Чертов кретин! – разозлившись на себя за эти глупые мысли, прошипел я в темноту, а затем сполз с кровати, чтобы выкурить сигарету.

Вниз спускаться не хотелось. Открыв пошире окно, я выпускал в прохладу ночи струи сизоватого дыма и смотрел на горящий на углу улицы фонарь. Он отбрасывал на асфальт тонкую, изломанную в нескольких местах тень, а у самого источника света в легкомысленной, истерически-сбивчивой пляске кружились мотыльки.

Кроме их замысловатого танца, ничто не нарушало мирного покоя полутемной улицы. Везде было тихо, город спал. Цифры на электронных часах высвечивали половину второго ночи.

Взглянув на них, я пообещал себе, что докурю сигарету, а после выброшу все лишнее из головы, лягу в кровать и усну. Как ни странно, у меня получилось. В эту ночь я крепко проспал до самого утра.

Глава 13

Без четверти восемь наш с Терри завтрак был потревожен звонком в дверь. Так мы узнали, что охота журналистов на нас продолжается. К девяти часам утра под домом дежурило уже несколько машин, а в дверь еще пару раз звонили. Решив, что в мастерскую ехать не имеет смысла, я предложил дочери провести весь день дома.

Возможность второй день не ходить в школу ее необычайно обрадовала, но мне пришлось объясняться с миссис Новак. К моему облегчению, та оказалась в курсе всей ситуации, так что это не составило проблем. Напротив, она даже рекомендовала оставить Терри дома, пока шумиха вокруг нас не уляжется.

Все утро я провалялся на диване, лениво переключая телевизионные каналы и периодически просматривая, что пишут в сети. Везде было одно и то же. За прошедшую ночь ситуация в округе ухудшилась, снова пропало несколько человек, а количество народа перед правительственными зданиями увеличилось в десятки раз.

В ответ на это полиция оцепляла районы, не выпускала жителей за пределы блокированных территорий, разгоняла митингующих, но это мало помогало. Люди настойчиво требовали от властей объяснений. Паника наступала полным ходом и почти все города округа гудели, как потревоженный пчелиный улей.