Кофе на утреннем небе

* * *

– Вот тебе ещё одно письмо от моей поклонницы, – сидел напротив меня за чашкой чая Томас, который заходил в издательство иногда по делам и так, а раз в месяц за авторскими. Он не был корыстен, скорее даже щедр, вместе с ним приходила его невидимая муза, она садилась по очереди на колени всем сотрудникам, с которыми здоровался Томас. Он думал, что здесь любили его, на самом деле – его музу. Она была хороша, да, что там хороша, настоящая очаровательная сучка. Все хотели, и мужчины, и женщины. Мужчины – её иметь, женщины – ею быть.

Томас преподавал на Восточном факультете. Жировать не приходилось, жир плавал где-то наверху, вне зоны научной деятельности. Однако, что на филфаке, что на востфаке, преподы как-то перебивались частными уроками, довольствуясь малым, но музу тоже надо было кормить. Писателю это как-то удавалось благодаря своим арабескам. Конечно, не было в его успехе ничего гениального, если рассуждать логически: две темы, которые вызывают больше всего эмоций – это власть или секс. Но с другой стороны, попробуй человека заставить сейчас что-нибудь читать.

– А как ты попал на Восточный факультет?

– Вообще-то я хотел пойти на испанскую филологию, но у меня не было связей, чтобы поступить на бюджет, а на коммерцию – денег. Тогда мой брат сказал мне: «Чего ты паришься, тебе не всё ли равно, какой язык учить, главное же атмосфера». Я посмотрел, где конкурс небольшой, получилось, что в Африке. Короче, выбрал африканистику, суахили.

– Ты знаешь суахили?

– Да. Да, он не такой сложный, как кажется. Возможно, впечатляет названием. В переводе суахили означает – «побережье», письмо – латиница, много арабских слов.

– Много? – спросил я на автомате, в то время как меня окружили чернокожие мысли с копьями и в набедренных повязках.

– Например, китабу. По-арабски – китаб – это «книга».

– Китаб? – включился вновь в разговор, услышав знакомое слово. – По-татарски, китаб тоже «книга».

– Откуда ты знаешь татарский?

– Ездил к бабушке в детстве в Казань.

– Чудеса.

– Люди могут говорить на одном языке, достаточно только захотеть, а некоторым захотеть друг друга, – знал я, что не было никаких чудес, просто муза его в этот момент села ко мне на колени.

– Я давно это подозревал, для поцелуев больших способностей не надо, – глотнул чаю Томас и задумался.

– Ещё чаю? – пытался я вернуть его из транса.

– Да, пожалуй, – почесал он голову, потом опустил её и поднял уже с улыбкой.

– Катя, можно нам повторить, – сказал я в трубку секретарше.

– Катя, вам нравится суахили? – спросил я её, как только она воцарилась в кабинете.

– Кофе вкуснее, – поставила она на стол поднос со свежим чаем.

– Что же вы нам чай принесли?

– Что просили, то и принесла.

– Катя, вы всегда такая покорная?

– Нет, только по четвергам.

– Почему по четвергам?

– В четверг вся надежда на послезавтра.

– А что у тебя в эту субботу? – Долгие переговоры с секретаршей означали только одно – мне было скучно. Нам было скучно без женщин. Мне, в частности. Для того чтобы как-то разбавить деловые отношения мужчины постоянно приглашают в них женщин. Те часто приходили из воспоминаний или из фантазий, мне повезло больше, я мог вызвать её, как святого духа, из соседней комнаты.

– Мужчина.

– Неужели?

– Напиши мне это и отправь по почте, иначе я не поверю.

– У меня кончились конверты.

– Как кончились?

– Максим, это же образно, – пришёл на помощь даме Томас. Муза тут же спрыгнула с моих колен и поспешила вернуться к своему писателю: – Женщина – это конверт, мужчина вкладывает в неё пись… мо, направляя к самому сердцу, – нарочито разделил на слоги слово «письмо» Томас. – Знаешь, что отличает настоящего мужчину от проходимца? Разборчивый почерк.

– А женщина, значит может, быть не разборчивой? – встал я и подошёл к бронзовой статуэтке, заставив её качнуть головой.

– Нет, она просто не сможет, после такого письма.

– Эти твои шарады вскружили голову уже не одной девушке. Теперь я знаю, как ты их соблазняешь.

– Не надо женщину ни соблазнять, ни совращать, она лучше сделает это сама. Задача мужчины – включить её воображение, на котором держится крыша, – улыбнулась муза его губами.

– Что скажешь, Катя? Как представитель слабой половины первой четверти XXI века, – оставил я бронзу.

– Воображалы.

– О, слышал? Вот тебе и почерк, и чай с суахилями.

* * *

– Чтобы ты знал, что не всё коту масленица, – открыл свой планшет Томас и начал листать страницы.

– А, вот, послушай:

«Здравствуйте, прочитала вашу книгу… Впечатления самые грустные. Примите ложку дёгтя в общем хоре мёда.

Стихи домысливают ваши читатели и читательницы. Сами придумывают персонажей, характеры и истории. Ваши стихи похожи на французскую горчицу или соль в салате из свежих овощей, который читатели готовят сами… Поэтому и послевкусие отличное, каждое зёрнышко этой горчицы – взрыв удовольствия на языке.

А проза… Послевкусие напичканного специями фаст-фуда. Когда чистой воды жаждешь раньше, чем доел. Когда ощущаешь, что грязные не только твои руки, но и ты сам изнутри… А какой был удивительно вкусный запах – слабо возражаешь ты совести… Запах мужчины, который понимает женщин. Он превратился в горький дым разочарования.

И всё видится насквозь, и игра слов уже не занимает ума, и каждая последующая сцена всё скучнее и скучнее… Он сверху или сзади в доминирующей позиции)))

И дело не в отсутствии честного, не идеализированного восприятия женщин или отношения полов, не в отрицании здорового цинизма… Наверно, дело в идеализированном восприятии автора))) В авторе виделся умный, тонкий и понимающий мужчина, а обнаружился патологоанатом, умно препарирующий гениталии, которому не интересны сердце, мозг, лёгкие, язык и прочий ливер объекта…

Вы мастерски работаете со словом, но я не прочту больше ни одной вашей книги… Вы умеете говорить, но вам нечего сказать… Цитаты прочитаю ради развлечения, но запоминать не стану. Блестящий юмор, ювелирная двусмысленность, но всё слишком колется, на сердце не положишь, душу не украсишь, подрастающему сыну или дочери не преподнесёшь как жемчужину добра и мудрости…

Извините за злое слово. Как известно, на вкус и цвет… Хороших вам объёмов продаж!»