Двойное счастье для Сластены

Размахиваюсь. Обрушиваю бутыль на стекло. Грохот. Шум. Осколки стекла, впивающиеся в руки. Боли не чувствую. От шока. Дерущиеся так и застывают. Оборачиваются на машину.

– Блиииин!!! – не могу слышать, но читаю по губам на перекошенных лицах у обоих мужчин.

***

Руслан приходит в себя первым, несется к автомобилю. У меня вся рука в крови, а вот стекло… даже трещины на окне не появилось от удара.

– Что же ты делаешь, Сластен?! – он берет мое обезумившее лицо в свои руки, фиксирует, притягивает к себе. – Стекло бронированное, Сластен! Его ничем не возьмешь. Ты нахера херачешь по нему?!

– Затем что ты, гамадрил, ее похитил и запер! Конечно девочка испугается такого! – а это уже Громов подоспевает к нам. – лапы от нее убрал!

Меня в четыре руки вытаскивают из машины. В шоковом состоянии я не в силах двигаться. Только перевожу ошалелый взгляд с одного разгоряченного дракой мужского тела на другое. Это звери! Настоящие беспощадные! Вон как друг друга отметелили. Запах мускуса и тестостерона бьет по моим рецепторам. Мне жарко. Но жар иного толка. Он внизу живота. Скручивается тугим кольцом. Самцы прожигают меня голодным взглядом, мозг сносит окончательно, и я искренне не понимаю, когда один из них выхватает мою влажную от чего-то руку.

– Блин, Бадоев, еще бухло есть? Надо промыть рану девушке!

Не говоря ни слова Руслан отходит от нас, лезет в машину, вылезая оттуда с аптечкой и еще одной пузатой бутылкой.

Они не мешкают, но и не торопятся. Один вскрывает алкоголь, другой вытаскивает из руки видимые осколки.

– Ш-ш-ш… ох! – шиплю я, от острых щипков, когда стекло растягивает рану.

– Потерпи, Сластен, потерпи, маленькая! – требует Руслан, промывая раны виски.

Мою руку обжигает спиртом, я подскакиваю на месте, повисая на другой паре сильных мужских рук. Громов рядом.

– Эй, аккуратно с девочкой! – прикрикивает он на врага, – Не своего гаврика обрабатываешь какого, а девочку нежную!

– Отвлеки ее! – требует Бадоев, вытаскивая йод.

– Нет… – сипло прошу я, потому что понимаю, что меня сейчас подожгут вновь, теперь уже йодом. – Нет, больно, не надо… я лучш…

Договорить я не успеваю. Громов, полностью закрывая мне обзор на руку, которую лечит Бадоев нагибается ко мне, закрывая мои стоны своим ртом. Он целует меня неистово! Беспрекословно. Полностью подчиняя своей воле. Виски в крови, адреналин, алкоголь, поцелуи ректора, его объятия, боль в ладони, все смешивается в невозможный острый непередаваемый клубок ощущений, который шарашит молотом в висок, отключая все способности мыслить, анализировать, принимать решения. Я полностью отдаю себя на растерзание Громову, а он и рад. Удобнее перехватывает меня с подкошенными ногами, не давая рухнуть. Его борода колется, царапает мои щеки, мои губы, мою шею. Он кусает меня прямо в пульсирующую вену, а я подставляю ему горло, чтобы еще сильнее укусил, разодрал в клочья! Чтобы еще больнее стало… чтобы сразу и навсегда. Чтобы не мучил. И в то же время наслаждаюсь мучениями этими. Потому что сладкие они неимоверно. Улетные. Крышесносные.

Грудь давно набухла и сперла дыхание. Соски налились кровью, распустились, затвердели и вот-вот прокарябают ткань дурацкого блестящего топа.

Они молят о тяжести и силе мужской руки с шершавым пальцами. Молят о ласке, или наоборот о боли, я уже сама не пойму, чего сейчас больше жаждет мое обезумевшее от непомерной дозы адреналина тело.

И тут сзади оказываются еще одни жадные настойчивые губы. Они прикусывают, вылизывают мою ключицу. Мои руки больше никто не сдерживает. Я не могу согнуть пальцы в кулак – они перевязаны. Бадоев закончил бинтовать и присоединился мучать меня. Его руки лезут мне в трусики. Там ужас. Там потоп. Теплой густой тягучей влаги потоп. Потоп желания. Я вздрагиваю.

– Не бойся. Больно не сделаю, – хрипит мне в ухо Руслан, прикусывая, – только хорошо. Только приласкаю.

А я жажду этой ласки. Как безумная. Потому что впервые. Потому что так остро. Так необычно. Вдвойне. Громов подхватывает меня под бедра и закидывает к себе на пояс, заставляя таким образом обвить, сдавить его бедра. Бадоев сзади рвет трусики швыряет их в сторону. Полностью обнаженная, я чувствую нежной кожей бедер жесткий ремень ректора. Пальцы же авторитета проникают к моей коже. Гладят ее, ласкают в круговую, кружат, подбираясь все ближе к самому заветному, к самому запретному.

Я невольно оттопыриваю попку, стараясь неосознанно насадиться на эти жесткие пальцы. Черт. Я хочу в себя кое-что побольше. И Бадоев точно угадывает мои мысли. Вжикает ширинкой вниз. Мне в попу тут же упирается нечто очень огромное, горячее, с влажной шелковистой кожицей. Громов же безошибочно находит изнывающие от желания ласки соски и остро прикусывает их. Я максимально выгибаюсь в спине. Бадоев трется о мои лепестки мгновение и рывком входит в мое девственное тело.

– Ах… – ору я от мгновенной вспышки жжения и небольшой, но все же, боли.

– Целка что ли? – потрясенно хрипит Бадоев, замерев во мне. А мои складочки полыхают пожаром, растянутые, заполненные до предела, до нельзя переполненные им. Сдавливающие Бадоева, пытающиеся вытолкнуть из себя.

Глава 7

А раньше спросить об этом нельзя было?! До того как пихаться в меня? Лишь жалобно стону в ответ.

Бадоев потрясенно матерится, замерев внутри меня, давая мне возможность хоть немного привыкнуть к его размеру, к его длине и толщине.

Громов же старается отвлечь меня жаркими поцелуями груди, но мне сейчас вообще не до этого.

– Помоги ей, *пта! – хрипит Бадоев своему подельнику, которого колошматил совсем недавно.

И Громов… вернее его рука скользит вниз, туда, где мои складочки заполнены до основания. Его шершавые пальцы отыскивают горошину и… начинается феерия! У меня искры из глаз от удовольствия. Я мало что вижу перед собой. А соображаю еще меньше. Просто в какой-то момент желание настолько ослепляет меня, а удовольствие бьет в мозговой центр эндорфинами, что я лишь жалобно стону, не желая чтобы это безумие когда-нибудь заканчивалось… Я даже не понимаю, в какой момент они меняются, и меня уже заполняет собою Громов. Так остро. Так ярко. Так горячо. Так неистово и нежно одновременно. Они понимают, что я уже не соображаю ничего. Хорошо, если у них еще сохранились хоть какие-то остатки разума… Но это вряд ли… Все так закрутилось, перемешалось, переплелось в сплошной комок удовольствия.

На очередной волне наслаждения я сдаюсь. Я настолько устала сегодня, так перенервничала, что мозг просто отключается, погружается в сон, независимо от того, что со мной делают эти два опасных мужчины.

Дальше мое воспоминание представляет собою дырявое лоскутное одеяло: вот меня внимательно осматривают на предмет повреждений, потом вытирают чем-то прохладным и влажным. Кто-то из мужчин жертвует своей рубашкой и меня запелёнывают в нее, как маленькую. Опускают на широкое кожаное сидение автомобиля.

Шепчут слова нежности и прочую любовную дребедень. Целуют по очереди в распухшие от диких жадных поцелуев губы. Откуда-то материализуется плед, меня сверху накрывают и им. Советуют отдыхать. Всё ощущается словно через кусок ваты. Через пелену сна. Они курят. Оба. Расслабленно и глубоко затягиваются сигаретами. И что-то негромко выясняют меж собой. Мне не интересно. Я просто умру, если не посплю сейчас.

Над лесом занимается кромка рассвета. А у меня сегодня экзамен… – это последнее о чем я успеваю подумать. У Громова экзамен. В Университете. Ну и похер! Если бы я знала, что меня ждет потом, то не была бы сейчас такой беззаботной. Хотя… вру! В том состоянии, что я пребываю после двойного безумства, я бы чисто физически не смогла ничего поделать.

***

– Ты где была?! – накидывается на меня Катька, едва я защелкиваю за собой дверь на замок.

Видок у меня конечно фееричный – в огромной мужской рубахе на босо тело, соски торчат, натертые шершавыми пальцами обоих мужчин. Шпилька от сломанной туфли в руках, тушь растеклась под глазами, волосы растрепанные… Засосы, эти неандертальцы оставили по всюду, на самых видных местах, и ни чем их не скроешь… губы распухли от бесконечного терзания. И верхние, и нижним губкам тоже досталось по самое небалуй! Там саднит немного и потягивает. Как при месячных… Надеюсь эти варвары ничем меня не наградили, потому что хоть и кончали они не внутрь, на сколько я помню, но это никак не защитит от всякой заразной бяки!

Катька окидывает меня внимательным взором, а потом на ее лице появляется откровенный ужас:

– Щлащтен, тебя ижнащиловали?! Мучали?

Да, и еще как мучали! Пытали удовольствием! Нанизывали на свои внушительные дубины, вторгались. Вколачивались. Едва ли не померло от серии крышесносных оргазменных вторжений мое девственное до этих зверей бедное тело. Но знать об этом Катьке не нужно. Вот совсем не нужно!

– Нет, Кать, пусти! – требую я, хватаясь за звенящую от боли и похмелья голову. – Я в душ. Кофе мне свари покрепче, а то сейчас на экзамен идти!

– Какой экжамен, Щлащтен?! Ты в каком щощтоянии?!

– По математике… ах… – кривлюсь я от физической боли, которую мне доставляет лишь одна мысль о предстоящем тестировании.

Не слушаю Катьку, тащусь в ванную комнату. Закрываю дверь перед ее любопытным носом. Пробегаю мимо зеркала. На себя сейчас лучше не смотреть. В дУше замечаю, что промежность все еще немного кровит. Еще бы! Эти двое хоть и пытались сдерживаться, но все срывались на безумные скачки, да я и сама отдавалась процессу полностью.

Ох… направляю прохладную воду на припухшие пылающие лепестки. Перед глазами мелькают картинки, одна пошлей другой. Ну все, хватит! Выключаю напор. Итак уже лишилась девственности сразу с двоими! Не хватало еще игры с насадкой от душа устраивать!

А вообще моим хм… партнерам нужно отдать должное! Да, они воспользовались моим невменяемым состоянием, но они не выкинули меня по дороге, не избили, не изнасиловали (всё же, как ни крути, все у нас случилась по одному желанию. Только не обоюдному, а одному на троих). Они выспросили у меня, полувменяемой адрес, и привезли прямо к подъезду обшарпанной пятиэтажке на окраине города.

Бадоев все пытался засунуть деньги в карман собственной рубашки, что надел на меня, но я отчаянно сопротивлялась, кроя их на чем свет стоит. Я что им шалава, чтобы за такое деньги брать?! Но, похоже именно шлюхой они меня и посчитали. Оба. Раз не постеснялись оттрахать и пытались баксы засунуть. Громов же порывался проводить, но я наврала ему про ревнивого мужа и троих детей. Ректор лишь хмыкнул на это скептически, но настаивать не стал – ему тоже надо торопиться в университет по логике вещей.

Какая бы Катя не была безалаберная, но она сейчас стоит и варит мне кофе в старой, видавшей виды турке.

– Щадищь, Щлащтен, я щейчаш бутеров тебе щварганю! – как описавшаяся на дорогие туфли кошка, метет она хвостом.