Жизнь на кончиках пальцев

Юная балерина, поняв, что на неё не смотрят и вряд ли удостоят вниманием, скривила недовольную рожицу, беззвучно передразнила педагога: «Можешь идти! Фу-ты ну-ты, какие мы гордые!» – Оглянулась по сторонам. Удостоверилась в том, что её проделка осталась никем не замеченной, и заспешила в противоположном направлении.

***

Сегодня у девушки был первый день менструации. Именно на этот, единственный день в месяце, юных балерин освобождали от занятий в танцклассе. Можно поваляться в кровати. Можно почитать книгу. Можно побродить по коридорам, прислушиваясь к тому, что происходит за плотно закрытыми дверями танцклассов.

А можно пробраться в крыло, где расположен административный корпус! И, если получится, остановиться у двери какого-то кабинета и послушать, о чем там говорят.

Шаг балерины лёгок и неслышен. Музыкальный слух обострен. Ну а если кто-то «застукает на горячем» не в меру любопытную, всегда можно оправдаться, сославшись, что хотела совета, помощи, рассказать о чем-то, не предназначенном для чужих ушей и коллективного обсуждения.

Девушка чуть не пискнула от восторга, поняв, что в кабинете старшего педагога, кроме неё самой, находятся еще, как минимум, три человека.

Дубовые двери в старинном здании не способствовали звукопроницаемости. О чем идет разговор, разобрать было почти невозможно. Юная балерина, согнувшись в три погибели, приникла ухом к замочной скважине.

– Условия обучения в нашем училище таковы, что все должны жить в интернате! Домой ваш сын сможет поехать только на каникулы! – тоном, не терпящим возражений, вещала Мстислава тем, кто находился в её кабинете.

– Но наш мальчик не привык к такому, – капризно возразил женский голос. – В нашем училище не было таких порядков!

– В вашем – не было, а в нашем – есть! – юная балерина без труда представила язвительную улыбку на лице Мстиславы. – Нужно было дать сыну возможность доучиться там, где более мягкие условия.

– Вы же понимаете, что мы не могли оставить мальчика, покидая страну! – мужской голос принял участие в беседе. – Нам некому было перепоручить присмотр за Сергеем! Да и обстоятельства последнего времени принуждали к быстрому отъезду.

«Кто же вы такие?» – думала юная собирательница сплетен. – «Откуда заявились к нам? Кто такой этот ваш Сирожа? И как понимать вот этот «быстрый отъезд»? Не иначе, как драпали из своей страны, прихватив сынулю!»

Девушка так увлеклась собственными размышлизмами, что пропустила момент, когда за её спиной возник директор училища:

– И много нового почерпнула юная барышня, стоя в столь заманчивой позе у двери кабинета? – мужчина легонько хлопнул балерину по обтянутой джинсами попке.

Щеки девушки залил румянец. В глазах заметался испуг.

Собственно, директора, не имеющего отношения к учебному процессу, а занимающегося исключительно административной деятельностью, она не боялась. О нем ходили в училище слухи как о любителе выпускниц, впрочем, никогда не переступавшего грань дозволенного. Еще ни одна девушка не облезла от того, что позволила этому полноватому низенькому мужчине поелозить мокрым ртом по своей груди! Конечно, это могли быть просто сплетни, не имеющие под собой основания, но сути это не меняло. Директора девушки не боялись!

Чего не скажешь о Мсиславе! Если директор обмолвится хотя бы словом, где и в какой позе он обнаружил ученицу – юная балерина может и не закончить училище!

Нет, её, конечно, не исключат! Но Мстя способна устроить такие «вырванные годы», что в пору покупать веревку и мыло. Или идти топиться в зимнем море! Прецедент уже был! Не далее, как два года назад одна из учениц утонула, упав с обрыва в море. Правда, происшествие объявили несчастным случаем, и спустили все на тормозах, но слухи о том, что Мстя взъелась на выпускницу, еще долго курсировали по комнатам учеников. Передаваемые друг другу тихим шепотком и забываемые сразу же, едва моральным климатом в училище интересовались представители власти.

– Не говорите Мстиславе Борисовне, – балерина выдавила жалкую улыбку. – Она может неправильно понять.

– Да что уж тут понимать? – ухмыльнулся директор. – Все ясно, как белый день! – потрепал девушку по щеке. – Не вздумай разреветься! – вытащил из кармана синий носовой платок и вытер лицо ученицы. – А ну-ка, успокойся!

Девушка, шмыгнув напоследок носом, привычно украсила личико дежурной улыбкой.

Не обременяя себя стуком и испрашиванием разрешения войти, директор толкнул дверь кабинета:

– Вот свободная от занятий ученица, – прошел несколько шагов вперед, считая, что девушка должна следовать за ним. – Можем послать её за Людмилой Марковной. Представим нового ученика и до завтрашнего утра отпустим юношу домой.

– Ты поняла, что должна сделать? – Мстислава подозрительно взглянула на юную балерину, взявшуюся непонятно откуда. Девушка кивнула и услышала очередной приказ: – Выполняй! И быстро!

Милочка не имела представления, зачем она понадобилась Мсте в середине занятий.

Из кабинета доносился голос «старшей подруги» что-то кому-то разъясняющей.

Людмила постучала в дверь, дождалась разрешения войти и переступила порог.

***

Какой прекрасной кажется балерина, когда смотришь на её танец из глубины царской ложи или дальних рядов партера.

Ты не видишь ни толстого слоя грима на лице, ни спрятанных под плотной лайкрой тромбозных вен на ногах, ни припудренных синяков на руке. Да, собственно, самого лица, зачастую очень далекого не только от идеала красоты, но и простой миловидности – не видишь тоже!

Ты пришел в театр, чтобы любоваться танцем! И любуешься. Потому как в гримерку тебя вряд ли допустят, а уж коль скоро такая честь будет оказана – значит, ты истинный фанат балета и уже готов к тому, что танцовщица может оказаться совсем не такой, как в гриме, костюме и на сцене.

От балерины требуется нечто иное, отличное от смазливой мордашки. Впрочем, миловидность не порицается и не отвергается. Но, почему-то у балетных исчезает очень быстро.

***

Людмиле Марковне в этом году исполнилось тридцать два.

Она никогда не была красавицей. О таких говорят: сзади пионерка – спереди пенсионерка.

У Милочки была отвратительная кожа. Юношеские угри, боль и страх каждого подростка, нещадно выдавливаемые в пубертатном периоде, от недостатка коллагена в организме зарубцовывались, оставляя шрамы.

Волосы, цвета мышиной шерстки, реденькие и засаленные уже через полчаса после мытья головы, лучше всего смотрелись в балетной гульке или, будучи упрятанными под парик.

И зимой и летом Милочка предпочитала носить брюки. Ноги, с гипертрофированными икрами хороши на сцене. Да и выступающие жгуты вен – украшение так себе.

Никаких босоножек! Только туфли с закрытым носком!

Великолепные сказочные пуанты за годы служения Терпсихоре успевают изуродовать, искривить, вывернуть пальцы ног так, что демонстрировать их кому – либо не рекомендуется.

Милочка ушла со сцены, когда ей едва исполнилось двадцать два года. Именно в то время она репетировала партию Авроры и намеревалась занять в труппе место престарелой Примы, которую таки уговорили отправиться на заслуженный отдых.

Партнер уронил Милочку на сцену с высоты поднятых рук.

Да что там – уронил?! В театре поговаривали, что просто швырнул, желая травмировать. Не вызывало сомнения и то, по чьей просьбе, точнее, приказу, это было сделано.

Неудачное падение, трещины со смещением в позвоночнике, почти год лечения.

Людмила вышла на пенсию, получив инвалидность по состоянию здоровья. И была несказанно благодарна Мстиславе, которая предложила ей попробоваться в роли педагога.

Красоте «старшей подруги» (а Мстислава была очень хороша в свои сорок с небольшим), Милочка относилась без зависти. С собственной непривлекательностью она смирилась еще в ранней юности. Да и для танцовщицы нужны несколько иные качества, а не смазливая мордашка. Но это вовсе не означало, что у Людмилы Марковны было полностью атрофировано чувство понимания прекрасного.

Она могла часами стоять у полотна средневекового художника, рассматривая портрет незнакомой девушки. Отмечать каждую черточку в лице модели, запечатлённой на холсте. Любоваться гармоничностью и привлекательностью красавицы. Портреты мужчин, как и мужская красота в принципе, такого восторга у Милочки не вызывали.

Иногда Людмила захаживала в Музей Западного и Восточного Искусства. Могла часами стоять у особенно понравившегося портрета, подолгу всматриваясь в лицо давно умершей красавицы, которой предназначено жить в вечности на полотне художника.

Одна из картин настолько понравилась, что Милочка купила отпечатанную на хорошей финской бумаге копию и даже оформила её в раму. Картина эта была едва ли не единственным украшением небольшой однокомнатной квартиры и висела на стене слева от софы, служившей хозяйке апартаментов спальным местом.

Глава четвертая