Круг земной

Родрик принялся обстоятельно рассказывать о событиях последних двух дней, стараясь не упустить важного: начиная с момента, когда он получил камнем по лбу, и заканчивая непонятными речами совета мудрых. Гаран слушал не перебивая, только иногда морщился: руку он держал на боку, так что, по всей видимости, рана его ещё была далека от полного заживления. Дослушав до конца, Гаран задумчиво пожевал губами.

– Бред какой-то, – авторитетно изрёк он. – Выбираться отсюда надо…

– Экая умная мысль! – рассердился Родрик.

– …только, – озабоченно продолжил Гаран, – похоже, мне на тебя рассчитывать не придётся.

– Почему?

– Ну, так… захомутали ж тебя. Пробная ночь и все дела.

Родрик открыл было рот, чтобы сказать какую-нибудь колкость, но сверху послышался голос Эирлис:

– Родрик, поднимайся, обед готов.

Гаран хохотнул, снова скривившись от боли. Злобно на него глянув, Родрик встал и полез наверх.

Вскоре он сидел за столом, торопливо поглощая вкуснейшее варево из бобов с кусочками сала, лука и чеснока; изумлению его не было предела, когда Эирлис поставила перед ним небольшую глиняную бутыль с горькой и такой забористой настойкой, что у Родрика выступила скупая слеза.

– Замечательно, – выдохнул он, прокашлявшись.

Эирлис улыбнулась. Она сидела по другую сторону стола, подперев щёки руками.

– У Алуна взяла. Он так дал, когда узнал, что для тебя. У него тут прозвище – «Максен». Это на древнем языке значит…

– Знаю. «Щедрый». – Взгляд Родрика упал на большую бадью, стоявшую у стены. Капуста, вспомнил он.

– Помнится, ты говорила Сигерду, что приняла меня за какого-то… песиголовца?

– А в ваших краях разве нет таких?

Родрик молча покачал головой. Желудок уже был полон, но он никак не мог остановиться. Настойку он выпил почти всю, с блаженством ощущая огненные ручейки, бегущие внутри тела.

– Они как люди, – сказала Эирлис, помолчав. – Очень высокие и головы волчьи, и руки в шерсти. Говорить не умеют, рычат, и на человека не нападут, разве только уж совсем голодны. И очень квашеную капусту любят.

– Волки – капусту? – изумился Родрик.

– Я ж сказала – они как люди. За грехи свои страдают.

– И ты сама таких видела?

– Видела. Зим двенадцать или тринадцать назад, много, не могу сосчитать, одна женщина, Бриенна, – её дом тоже за деревней стоит, – на огороде возилась, и увидела песиголовкиню. Та прямо из леса шла. Бриенна в дом забежала и под одеялом схоронилась. А песиголовкиня зашла, принюхалась – и к бочке с капустой. Они, когда капусту видят, словно с ума сходят. Залезла внутрь чуть не до пояса, и давай чавкать. Бриенна тогда топор взяла – и ей по спине. Весь Кадван тогда приходил, смотрел, дивился. И я видела.

– И ты это помнишь? Маленькая, поди, была.

– Кому маленькая, а кому – нет, – хмыкнула Эирлис. – Помнится, я тогда Пеббе во второй раз от ворот поворот дала. Хотел меня четвёртой женой сделать.

– Погоди. – Язык понемногу начал заплетаться. – Как такое может быть? Двенадцать зим назад? Сколько ж тебе лет?

Эирлис пожала плечами.

– Лет? Не знаю. – Она удручённо выставила перед собой ладони с растопыренными пальцами. – Это – десять, я знаю, и ещё немного больше знаю. Но мне много, много раз по десять.

– Что за чушь! – У Родрика шумело в голове. – Ничего не понимаю.

Девушка встрепенулась.

– Потому что тебе отдохнуть надо. – Она вскочила из-за стола. – Ложись, я тебе на топчане постелила. Как проснёшься, к преподобному пойдём, он велел к ночи прийти.

Родрик кивнул и повалился на тюфяк, показавшийся ему восхитительно мягким.

*      *      *

Темнело здесь очень быстро.

Они шли долго, дольше, чем от Кадвана до хижины. Сначала той же дорогой спустились с пригорка, но не доходя до селения Эирлис свернула в сторону: вдоль крепостной стены бежала узенькая тропка. Слева – брёвна, справа – рукотворный овражек, захламлённый ветками, прошлогодней листвой и всяческим мусором.

Родрик плёлся сзади, то и дело норовя свалиться в ров: голова зверски болела, а глотка отчаянно требовала холодного пива. Тот напиток – Эирлис назвала его «туйон», – был горьким, как полынь, и очень крепким, но пился необычайно легко, чему Родрик сейчас был уже не рад. Ноги заплетались, а язык категорически отказывался внятно произнести хотя бы один из тысячи вопросов, которые ещё недавно требовали немедленного ответа.

– Сколько я спал? – только и сумел выдавить он.

– Вечер, да ночь, да ещё полдня.

– Как это?!

– Не сердись. Сигерд велел тебе сон-травы в еду добавить, чтоб отдохнул. Да и выпил ты немало.

Крепостная стена внезапно закончилась, и они вышли на обширную поляну.

– Что это?

Шагах в пятидесяти от селения спиной к лесу стоял сруб, вросший в землю покатой крышей, с целой поленницей дров рядом. Из дыры наверху вился тёмный дымок; корчась, он рисовал причудливые узоры на лице огромной луны.

– Это – дом очищения.

– Баня, что ль?.. – Такие были едва ли не в каждой деревне, в том числе в Бреотигерне, топившиеся по-чёрному, с чугунными котлами, вмазанными в каменную кладку.

Эирлис строго на него глянула. Было забавно наблюдать на её полудетской мордашке такое выражение, будто она воспитывала младшего брата.

– А в твоих краях разве не так? Пойдём.

Родрик пожал плечами. Вил поймёт этих блаженных. Ну и ладно: если для того, чтобы очиститься от-того-не-знаю-чего, надо помыться, то он только этому рад. Его дважды вымокшая в болоте одежда смердела как дохлая лягушка, и Родрик подозревал, что от него самого запашок шёл не слаще.

Из открытой двери на него пахнуло дымом и паром. Глаза на мгновение ослепли от густого воздуха и темноты. Родрик остановился, и вовремя: прямо за порогом лежало толстое осиновое бревно. Родрик непонятливо хмыкнул.

– Ты должен переступить через него, – послышался голос. Кажется, преподобного Сигерда.

Где-то за углом, потрескивая, дышали красным угли; кроме них, других источников света не было.