Люблю. Ненавижу

– Привет! Я очень рада, – она встала, вернулась на два шага к своему месту и протянула руку в «милости просим»: – Входите. Я как раз накрываю на стол.

Он вошел в калитку и двинулся к столу, и кошка вышла из-под кресла и двинулась к столу.

– Погодите! – воскликнула она.

Он остановился и замер с занесенной бутылкой вина.

– Я вас знаю! – осенило ее.

– Правда? – удивился Тот.

– Да! – ответила она.

– Правда? – переспросил Тот.

– Да! – переответила она с той же интонацией. – Вы были курьером в газете!

Тот опустил бутылку и челюсть, обернулся на Налоговую, потом опять на девушку-женщину:

– Откуда вы знаете?

Она как-то странно покачала головой, будто одним лицом, и ее глаза кокетливо заблестели:

– Я цветочница из лавки напротив! Помните, там был навесик с цветами?

Тот не помнил. Он вопросительно посмотрел на Пса.

Пес лежал под столом, и кошка обнюхивала его морду. Серьезный и удивленный пес попытался отвернуться. Но кошка будто была везде.

– Ну, вспоминайте же! Каждый раз, когда вы возвращались обратно по моей стороне улицы, вы пили газировку из аппарата. Он стоял в шаге от меня. В обычные дни – зеленую, а в жаркие – несладкую прозрачную.

– Не знаю… – он опешил. Такой неожиданный поворот и бухгалтеру, пожалуй, не просчитать. – Кажется, я пил там красную газировку…

Он поставил вино на стол, потому, что оно было тяжелое, сел на краешек второго кресла, и остался с коробкой шоколада в руках.

– Да нет же! – воскликнула она. Кажется, ситуация ее забавляла. – Малиновый, он там самый вкусный и самый ваш любимый, вы пили только в пасмурную погоду. Я думаю, потому что в такие дни вы были в куртке и не боялись запачкать свою белую рубашку случайной каплей. Особенно ту, с запонками. Мне она нравилась больше всего.

– Откуда… вы все это знаете? – он поднял лицо и всмотрелся в ее большие глаза. Она смотрела не насквозь. Наверное, она даже не видела его затылка.

– Я просто видела вас каждый день, – ответила она и смущенно отвернулась к этажерке с посудой.

После обеда они с кошкой провожали Тота и Пса до самого дома, уверяя, что так приличнее всего поступать с дорогими гостями. Отпускать их в одиночестве Тоту показалось немилостивым, и пришлось отвести их домой уже в сумерках. Не в силах распрощаться, они решили, что Тот и Пес переночуют в прихожей. И они переночевали.

***

К концу лета, когда жара чуть схлынула, они научились жить вместе. Теперь они жили у него, хотя и не сразу он смог оборудовать для этого дом.

Если бы он знал, что такое быть счастливым, он бы сказал, что счастлив. Но он не знал. Зато он чувствовал, что от него тянется ниточка к ней. Он не мог сказать, что это за нитка, да только, даже если он бывал далеко и не думал о ней, его глаза все равно смотрели на нее. И сам он чувствовал ее взгляд. Любопытный, изучающий и теплый.

Ранней осенью, когда желтые ивы стали оранжевыми ивами, их отношения изменились. Внешне они выглядели такими же яркими, но теплоты становилось все меньше.

– Ждешь ли ты ребенка? – спросила она однажды, когда они грелись в последних, совсем уже не теплых, лучах рыжего осеннего заката. – Ты никогда о нем не говоришь…

– Я не могу его ждать, я же мужчина… – ответил он с удивлением.

Она переливчато рассмеялась, как смеялась всегда, когда волновалась.

– Я и не думала, что ты родишь мне ребенка, – она всмотрелась в его лицо. – Но ты можешь его ждать, как ждут отражения, когда подходят к зеркалу.

– Как он будет жить без города? – ответил он. Мысли о ребенке ошарашили его, он отстранился и отвернулся. – Ему нужен педиатр, другие дети, школа, институт и другие люди. А их нет.

Она повернула к себе его лицо мягкими ладошками и сказала:

– Дело не в том, что нужно. Дело в том, ждешь ли ты его.

Тоту показалось, что она смотрела сквозь его лицо. У него аж засвербило в затылке.

Тот встал и ушел в дом. Он не знал ответов. Взаимоотношения с их конфликтами усложнили его жизнь, и теперь его дом становился похожим на маленькую копию Города. Он всегда что-то должен. А теперь он должен хотеть ребенка.

К концу осени они вошли в период похолодания. Он все еще не ждал ребенка. Она, кстати, тоже его не ждала. Она только мечтала, чтобы Тот начал его ждать. Но, в любом случае, они оба уже не смотрели друг на друга. Они смотрели на ребенка. А ребенок, возможно, уже смотрел на них.

Хорошо перестало быть. Тот часто бродил по берегу с удочкой и без Пса, сидел на скамейке. Воображаемая нить все еще связывала их, но теперь больше походила на распущенную ею паутину. Он вспоминал о тихой жизни у канала, когда люди только проплывали мимо в виде шкафов, подушек, простыней, детских пеленок, подгузников, кредитных расписок, утренних газет и книг о хорошей жизни, которая, как кино, протекает где-то, но не здесь.

В начале зимы, когда на землю осел первый снег, она побледнела и стала немного прозрачной.

Они оба знали, к чему это приведет, и от бухгалтера он приблизительно знал, когда. Они не обсуждали этого, молча читая каждый свою книжку и не делясь, как раньше, сюжетами.

– Спокойной ночи, – говорила она в никуда.

– Спокойной ночи, – отвечал он подушке, сквозь прозрачное, когда-то такое красивое лицо.

К новому году она почти исчезла. Она еще успела украсить дом разноцветными гирляндами, серпантином, тонкими бумажными фонариками и воздушными шарами. Это было красиво и так по-детски.

Всякий раз, когда открывалась дверь, сквозняк колыхал все эти украшения, пробегал по дому и шалил, срывал игрушки с елки, нетерпеливо шелестел обертками подарков, звонко хохотал в хрустальных бокалах.

– Он уже здесь, – догадался Тот.

– Да… – ответила она, светясь вместе с гирляндами. – Теперь я и вправду жду ребенка.

– Правда? – спросил он спокойно.

– Да… – ответила она тихо.

– Правда, – переспросил он с надеждой.

– Да! – переответила она, звонко и переливчато смеясь.

Он притянул ее к себе и обнял. Она права, этот дом должен проснуться, этот маленький город должен жить. Город должен жить! Даже, если город не смотрит на него. Но он, он смотрит на город.