Похищенный

– На реке есть брод, а в заливе его нет, – сказал я.

– Конечно, есть брод, – сказал Алан, – но какой от него прок, если он охраняется?

– Но, – сказал я, – реку можно переплыть.

– Можно тем, кто это умеет, – отвечал он, – но я не слышал, чтобы кто-нибудь из нас с тобой был очень искусен в этом деле. Что касается меня, то я плаваю, как камень.

– Я не могу сравниться с вами в умении возражать, Алан, – сказал я, – но мне кажется, что мы худое меняем на еще худшее. Если трудно переплыть реку, то, очевидно, еще труднее переплыть залив.

– Но ведь существуют лодки, если не ошибаюсь, – сказал Алан.

– Да, а также деньги, – возразил я. – Но так как у нас нет ни того, ни другого, они могли бы и не существовать вовсе.

– Ты так думаешь? – спросил Алан.

– Да, – отвечал я.

– Давид, – сказал он, – у тебя мало изобретательности и еще менее веры. Но дай мне только поворочать мозгами, и если мне не удастся выпросить, занять или даже украсть лодку, я сделаю ее!

– Так это вам и удастся! – сказал я. – Но вот что всего важнее: если вы перейдете мост, то мост ничего не расскажет. Но если вы переплывете залив и лодка окажется не на той стороне – кто-нибудь должен был перевести ее, – вся местность будет настороже.

– Полно! – закричал Алан. – Если я сделаю лодку, я создам и человека, чтобы отвезти ее назад! Итак, не приставай ко мне больше с глупостями, а иди – это все, что от тебя требуется, – и предоставь Алану думать за тебя.

Таким образом, мы всю ночь шли по северной части равнины у подножия высоких Окильских гор, мимо Аллоа, Клэкманнана и Кельросса, которые мы обошли. В десять часов утра, проголодавшиеся и усталые, мы добрались до маленького поселка Лимекильис. Это местечко расположено близко к берегу залива, на другой стороне которого виден город Куинзферрн. Над поселками, городом, деревнями и фермами поднимался дымок. Жатва была окончена; два корабля стояли на якоре; взад и вперед по заливу плавали лодки. Все это представляло для меня очень приятное зрелище, и я не мог вдоволь налюбоваться на эти веселые, зеленые, возделанные холмы и на людей, работающих в полях и на море.

Но там, на южном берегу Форта, стоял дом мистера Ранкэйлора, где, я был уверен, меня ожидало богатство. А я стоял здесь, на северной стороне, одетый в бедную одежду чужеземного покроя, с тремя серебряными шиллингами вместо целого состояния; голова моя была оценена, а единственным моим товарищем был человек, приговоренный к смерти!

– О Алан! – сказал я. – Подумай только: там, напротив, меня ждет все, что только может желать душа… Птицы прилетают туда, лодки переплывают – все, кто хочет, могут попасть туда – все, кроме меня! Алан, сердце мое разрывается на части!

В Лимекильнсе мы зашли на небольшой постоялый двор – мы узнали его по шесту над дверью – и купили хлеба и сыра у пригожей девушки, по-видимому служанки. Мы сложили все в узелок, думая присесть и подкрепиться в небольшом лесу на берегу моря, который виднелся впереди на расстоянии трети версты. Пока мы шли, я продолжал смотреть на ту сторону залива и вздыхать, не замечая, что Алан стал задумчивым. Наконец он остановился.

– Обратил ты внимание на девушку, у которой мы купили это? – спросил он, похлопывая по хлебу и сыру.

– Конечно, – сказал я, – это была хорошенькая девушка.

– Ты так думаешь?! – воскликнул он. – Но, Давид, это хорошая новость.

– Отчего же? – спросил я с удивлением. – Какую это может принести нам пользу?

– Ну, – сказал Алан, кинув на меня плутоватый взгляд, – я надеюсь, что это, может быть, доставит нам лодку.

– Думать наоборот было бы вернее, – сказал я.

– Это ты так думаешь, – ответил Алан. – Мне не нужно, чтобы она влюбилась в тебя, а нужно, чтобы она пожалела тебя, Давид, а для этого нет надобности находить тебя красавцем. Покажись! – Он осмотрел меня с любопытством. – Мне бы хотелось, чтобы ты был немного бледнее, но в остальном ты отлично годишься для моей цели: у тебя настоящий вид висельника, оборванца, каторжника, точно ты стащил платье у огородного пугала. Марш направо кругом и прямо к постоялому двору за нашей лодкой!

Я, смеясь, последовал за ним.

– Давид Бальфур, – сказал он, – ты очень веселый джентльмен, и твоя роль, без сомнения, покажется тебе очень смешной. Но при всем том, если ты хоть в грош ставишь мою голову, не говоря уже о твоей, ты, может быть, будешь так добр, что взглянешь на это дело серьезно. Я собираюсь сыграть комедию, успех которой для нас обоих имеет громадное значение. Пожалуйста, не забывай этого и веди себя соответствующим образом.

– Хорошо, хорошо, – сказал я, – пусть будет по-вашему.

Когда мы подошли к поселку, Алан велел мне взять его под руку и повиснуть на нем, словно я обессилел от усталости. Когда он отворил дверь постоялого двора, казалось, что он почти несет меня. Служанка, по-видимому, удивилась – и было отчего! – нашему быстрому возвращению, но Алан, не тратя даром слов для объяснения, усадил меня на стул, спросил чарку водки, которую давал мне пить маленькими глотками, а затем, разломав хлеб и сыр, начал кормить меня, точно нянька, и все это с таким озабоченным, нежным видом, который обманул бы даже самого судью. Не мудрено, что служанка обратила внимание на бледного, переутомленного юношу и его любящего товарища. Она стала рядом с нами, оперлась на стол.

– Что с ним случилось? – спросила она наконец.

Алан, к моему великому удивлению, повернулся к ней с яростью.

– Что случилось! – закричал Алан. – Он прошел больше сотен верст, чем у него волос на подбородке, и чаще спал в мокром вереске, чем на сухих простынях. «Что случилось!» – говорит она. Скверное случилось, вот что… – И он продолжал с недовольным видом ворчать себе под нос и кормить меня.

– Он слишком молод для этого, – сказала служанка.

– Слишком молод, – проворчал Алан, стоя к ней спиной.

– Ему было бы лучше ехать, – сказала она.

– А где же мне достать ему лошадь? – воскликнул Алан, оборачиваясь к ней с тем же разъяренным видом. – Вы бы хотели, чтоб я украл ее?

Я думал, что такая грубость заставит ее удалиться в сердцах, и действительно она на время замолчала. Но мой товарищ прекрасно знал, что делал, и хотя в некоторых отношениях был очень наивен, но в делах, подобных этому, отличался большой проницательностью.

– Я отлично вижу, – сказала она наконец, – что вы джентльмены.

– Ну, – сказал Алан, немного смягченный (я думаю, против воли) этим простодушным замечанием, – положим, что это правда. Но слыхали вы когда-нибудь, чтобы благородное происхождение наполняло карманы деньгами?

На это она вздохнула, точно сама была обедневшей важной леди.

– Нет, – сказала она. – Это вы правду сказали!

Я все время злился, что играю такую роль, и молчал, не зная, стыдиться ли мне или смеяться. Но тут я не мог далее выдержать и попросил Алана оставить меня в покое, так как уже чувствую себя лучше. Голос мой прерывался, потому что я всегда ненавидел ложь. Но мое замешательство тоже помогло заговору, потому что девушка, без сомнения, приписала хрипоту в моем голосе болезни и усталости.

– Разве у него нет родных? – спросила она со слезами.

– Как не быть! – воскликнул Алан. – Нам бы только добраться до них. У него есть родные, и очень богатые. Нашлась бы постель, где лечь, и пища, и доктора, чтобы смотреть за ним, а тут он должен бродяжить по лужам и спать в вереске, точно нищий.

– Почему же? – спросила девушка.

– Это я не могу вам сказать, милая моя, – ответил Алан, – но вот что я сделаю: я просвищу вам маленькую песенку.

С этими словами он перегнулся через стол и едва слышно, но с удивительным чувством просвистал несколько тактов песни «Чарли, мой любимец».[20 - «Чарли, мой любимец» была якобитской песней.]

– Тсс… – сказала она и через плечо посмотрела на дверь.

– Вот какое дело! – сказал Алан.

– Такой молодой! – воскликнула девушка.

– Он достаточно велик для… – И Алан ударил указательным пальцем по шее сзади, подразумевая, что я достаточно взрослый для того, чтобы лишиться головы.

– Какой позор! – воскликнула она, сильно краснея.