Дьявольская бутылка

– Многие дурно отнеслись бы к этому, – сказал Лопака, – особенно после того, что я поступил с тобой по-приятельски, сдержал слово и купил бутылку; кроме того, и ночь, и темнота, и могилы в десять раз опаснее для человека с таким грехом на совести и с такой бутылкой в руках, но я так напуган сам, что у меня не хватает духа бранить тебя. Я уйду и буду молиться Богу, чтобы ты был счастлив со своим домом, а я со шхуною, и чтобы в конце концов мы оба попали в рай, вопреки дьяволу и его бутылке.

Лопака спустился с горы, а Кив стоял на фронтовом балконе, слушал стук лошадиных копыт, наблюдал за светом фонаря на дороге, смотрел на ущелье с пещерами, где были похоронены покойники, и все время дрожал, складывал руки, молился за своего друга и благодарил Бога, что сам избавился от тревог.

Но следующий день был такой ясный, и дом его представлял такое прекрасное зрелище, что он забыл свои ужасы. День шел за днем, и Кив жил в полной радости. Он избрал себе заднюю половину дома, там он и ел, и жил, и читал рассказы в газетах Гонолулу, а когда кто-нибудь заходил к нему, он показывал комнаты и картины. Слава о нем разнеслась повсюду. Его называли во всем Коне «Ка-Халэ-Нуи», то есть самый знатный дом, а иногда называли «Блестящим Домом», потому что Кив нанял слугу-китайца, который целыми днями все мыл и чистил, почему и зеркала, и позолота, и красивые ковры, и картины блестели как утро. Кив не мог ходить по дому без песен, так весело было у него на душе, а когда мимо проходили корабли, ему ужасно хотелось, чтобы оттуда видели, как развевается на его флагштоке флаг.

Так он жил до тех пор, пока не поехал однажды в Кейлуа к одному из своих приятелей. Его там отлично угостили; но он уехал оттуда очень рано утром, потому что его разбирало нетерпение видеть свой прекрасный дом и, кроме того, наступающая ночь была именно той ночью, когда давно умершие бродят по Коне, и он, уже имевший сношения с дьяволом, тем более остерегался встречи с покойниками. Немного дальше Гонаунау он увидел женщину, купавшуюся у берега моря. Она казалась взрослой девушкой, но он об этом не думал. Он видел, как развевалась ее белая сорочка, как она надела ее, потом красное холоку[2 - Короткая юбка.]. К тому времени, когда он подошел к ней, она уже успела закончить свой туалет и стояла на берегу в своем красном холоку, освеженная купаньем, со светившимися добротой глазами. Кив, увидя ее, опустил повода.

– Я думал, что всех знаю в этой местности, – сказал он. – Как же это вышло, что вас я не знаю?

– Я Кокуа, дочь Кьяно, – сказала девушка, – и только что вернулась из Оагу. – А вы кто?

– Я вам скажу, кто я, но не теперь, а немного погодя, – ответил Кив, слезая с лошади. – Я задумал кое-что, а если вы узнаете, кто я, вы, может быть, слышали обо мне и не ответите мне правды. Прежде всего скажите мне: вы замужем?

Кокуа на это громко расхохоталась.

– Вы предлагаете вопросы, а сами-то вы женаты? – спросила она.

– Не женат, Кокуа, и до настоящего часа даже не думал о женитьбе, – ответил Кив. – Я вам скажу сущую правду. Встретил я вас здесь на дороге, увидел ваши глаза, похожие на звезды, и сердце мое полетело к вам как птичка. Если я вам не нравлюсь, так и скажите, и я поеду к себе домой, если же вы находите меня не хуже других молодых людей, я вернусь с вами в дом вашего отца, переночую, а завтра поговорю с добрым человеком.

Кокуа не сказала ни слова, только взглянула на море и засмеялась.

– Вы молчите, Кокуа, я принимаю это за благоприятный ответ, – сказал Кив. – В таком случае отправимся в дом вашего отца.

Она молча пошла вперед, иногда оглядываясь назад и держа во рту завязки своей шляпы.

Когда они подошли к дому, Кьяно вышел на веранду и радостно приветствовал Кива, назвав его по имени. При этом молодая девушка взглянула на него мельком. Слава о доме достигла до ее ушей, и, разумеется, это было большим соблазном для нее. Они весело провели вечер. Девушка держала себя свободно на глазах у родителей и посмеивалась над Кивом – она была одарена остроумием. На другой день тот переговорил с Кьяно и узнал, что девушка одна.

– Вы вчера весь вечер смеялись надо мной, Кокуа, – сказал он. – Теперь пора приказать мне удалиться. Вчера я не хотел сказать свое имя потому, что, обладая таким красивым домом, боялся, что вы будете слишком много думать о доме и слишком мало о полюбившем вас человеке. Теперь вам все известно, и если вы хотите видеть меня в последний раз, так и скажите сразу.

– Нет, – сказала Кокуа.

На этот раз она не засмеялась, и Кив не стал больше спрашивать.

Так произошло сватовство Кива. Сделалось все быстро; но стрела и пуля летят еще быстрее, однако и та и другая могут попасть в цель. Дело шло быстро и зашло так далеко, что мысль о Киве не выходила из головы девушки. Ей слышался его голос даже в прибое волн, и для этого молодого человека, которого она видела всего-навсего два раза, она готова была оставить и отца, и мать, и родные острова. Что касается Кива, то лошадь его взлетела по горной тропинке под скалою могил, и звуки ее копыт, и звук песни распеваемой Кивом для собственного удовольствия, отдавались в пещерах мертвецов. С песней подъехал он к блестящему дому. Он сел кушать на большом балконе, и китаец удивился, что его хозяин поет между глотками. Солнце опустилось в море, и наступила ночь, а Кив разгуливал по балконам при свете ламп и пением своим поражал людей, находившихся на кораблях.

– Ядостиг высшего предела счастья, – сказал он сам себе. – Лучше этой жизни быть не может! Это вершина горы. Около меня все склоняется к лучшему. Велю осветить комнаты и в первый раз выкупаюсь в своей прекрасной ванне с горячею и холодною водою, а потом лягу спать на кровати моей брачной комнаты.

Он отдал приказание китайцу. Тому пришлось встать, затопить печи. Работая внизу у паровых котлов, он слышал, как радостно распевал его господин в освещенных комнатах.

Когда вода нагрелась, китаец позвал Кива, и тот вошел в ванную комнату. И китаец слышал, как он пел, наполняя мраморный бассейн, пел, пока раздевался, и вдруг пенье прекратилось.

Китаец слушал, слушал, потом поднялся наверх к Киву спросить, все ли благополучно. Кив ответил «да» и приказал ему ложиться. Пенья больше в блестящем доме не было, и всю ночь китаец слышал, как хозяин его ходил без отдыха по балконам.

Дело то, по правде сказать, заключалось в том, что Кив, раздевшись, заметил на своем теле лишай, похожий на заплату на сюртуке. Тогда-то он и перестал петь, потому что ему была знакома такая заплата, и он знал, что заболел китайской болезнью – проказой.

Каждому ужасно было бы заболеть такой болезнью и грустно было бы покинуть такой прекрасный удобный дом и уехать от друзей на северный берег Молокая к утесам и прибоям.

А каково было Киву, который вчера только встретил свою возлюбленную, сегодня получил ее согласие и вдруг увидел, что все его надежды разбились, как какая-нибудь стеклянная вещица?

Он сначала присел на край ванны, затем вскрикнул, вскочил и, выбежав на балкон, стал бегать взад и вперед как сумасшедший.

– Я охотно оставил бы Гавайю, родину моих предков, – думал Кив. – Оставил бы и свой дом на горе и смело поехал бы в Молокай к обрывам Калаупапа, жил бы там с прокаженными, и умер бы вдали от отцов моих. Но что я сделал дурного, какой грех лежит на моей душе, что я встретил Кокуа, освежавшуюся вечером морскою водою? О, Кокуа, души обольстительница! Свет жизни моей! Не жениться мне на ней! Не видать мне ее больше. Не обнимать мне ее любящей рукой. Об этом только, о тебе, о, Кокуа, изливаю я свои жалобы.

Вы понимаете теперь, какого сорта человек был Кив. Он мог жить в своем доме долгие годы, и никто не узнал бы о его болезни. Но для него это значения не имело, если он должен был лишиться Кокуа. Опять-таки он мог бы даже в таком виде жениться на Кокуа, и многие сделали бы это, потому что у них душа кабанья; но Кив любил девушку благородно и не хотел вредить ей и подвергать ее опасности.

Немного позже полуночи он вспомнил про бутылку. Он обошел дом и, подойдя к заднему портику, вспомнил тот день, когда дьяволенок выглянул из бутылки, и при этой мысли холод пробежал по его жилам.

– Страшная штука эта бутылка, – думал Кив, – и дьяволенок страшен, и ужасный риск попасть в ад, но какую еще надежду я могу иметь, чтобы излечить свою болезнь и жениться на Кокуа? Если я не испугался дьявола только ради приобретения дома, так неужто мне не поглядеть на него снова, чтобы получить Кокуа?.

Тут ему припомнилось, что завтра «Голл» зайдет сюда на обратном пути в Гонолулу.

– Я поеду сначала туда повидаться с Лопака, – подумал он. – Теперь у меня одна надежда разыскать эту самую бутылку, от которой я был так рад отделаться.

Он ни на секунду не заснул. Пища застревала в горле. Он написал письмо Кьяно, а сам к тому времени, когда должен был прийти пароход, поехал верхом около утеса могил. Лошадь шла шагом. Он поднял глаза на темные входы в пещеры и позавидовал умершим, которые спали там, покончив с тревогами. Вспомнив, как он скакал галопом здесь накануне, он удивился. Когда он спустился к Гукена, там уже собралось все население для встречи парохода. Все сидели под навесом перед магазином, болтали, шутили, передавали новости. Киву было не до разговоров, и он, сидя среди толпы, смотрел на дождь, поливающий дома, на прибой волн между скалами, и вздохи поднимались из его груди.

– Кив из «блестящего дома» не в духе сегодня, – говорили люди друг другу.

Он был действительно не в духе и неудивительно. Пришел «Голл», и вельбот доставил Кива на борт. Задняя часть кормы была переполнена гаолами (белыми), посещавшими, как у них принято, вулкан; в средней части толпились канаки, а переднюю часть кормы заняли волы из Хило и лошади из Кеу. Кив сел особняком от всех и с грустью смотрел на дом Кьяно, стоявший внизу, среди темных скал, под сенью кокосовых пальм. Он следил за красным фолоку, казавшимся не больше мухи и двигавшимся взад и вперед вместе с порхающим существом. «О, царица сердца моего, – воскликнул он, – душою своею жертвую, чтобы владеть тобою!».

Вскоре стемнело. Каюты осветили, и гаолы по обыкновению сели играть в карты и пить виски; а Кив всю ночь проходил по палубе, и весь следующий день, когда они шли на парах с подветренной стороны Мауи или Молокая, он продолжал ходить как дикий зверь в клетке.

Под вечер они прошли мимо Бриллиантовой головы к дамбе Гонолулу. Кив вышел с толпой и стал расспрашивать про Лопака. Оказалось, он приобрел шхуну – лучшей не было на островах – и отправился чуть ли не в Пола-Пола или в Каики. Стало быть, разыскивать Лопака было бесполезно. Кив вспомнил об одном из его приятелей – городском нотариусе (имени его я назвать не смею) и осведомился о нем. Ему сказали, что он неожиданно разбогател и приобрел себе прекрасный дом на берегу Ваикики. Это навело Кива на мысль; он крикнул извозчика и поехал к нотариусу.

Дом был новешенький, и деревья в саду не больше тросточек. Сам нотариус имел вид вполне довольного человека.

– Чем могу служить? – спросил он.

– Вы друг Лопака, – ответил Кив, – и, вероятно, можете навести меня на след одной штучки, купленной у меня Лопака.

Лицо нотариуса омрачилось.

– Не стану притворяться, что не так понял вас, мистер Кив, хотя не следовало бы впутываться в это скверное дело, – сказал нотариус. – Вы можете быть уверены, что я ничего не знаю, но догадываюсь и думаю, что вы получите сведения, если обратитесь вот куда.

Он назвал фамилию человека, которую опять-таки лучше не называть. В течение нескольких дней Кив ходил от одного к другому, находя повсюду новые костюмы, кареты, чудесные дома и довольных людей, лица которых однако омрачались при его намеке на дело.

– Несомненно я напал на след, – думал Кив. – Все эти платья, все эти кареты – дары дьяволенка, а веселые лица – именно лица людей, которые воспользовались благами и благополучно отделались от проклятой вещи. Как увижу бледные щеки да услышу вздохи, так и буду знать, что бутылка близка.

Таким образом, его направили к одному гаолу на Беританскую улицу. Он подошел к двери во время вечерней закуски и нашел обычные признаки нового дома: и молодой сад, и электрический свет в окнах; но когда вышел домовладелец, то дрожь надежды и страха пробежала по Киву, потому что он увидел молодого человека, бледного как смерть, облысевшего и с тем выражением, какое бывает у человека, осужденного на галеры. «Бутылка, наверно, здесь», – подумал Кив и сообщил молодому человеку цель своего посещения.

– Я пришел купить бутылку, – сказал он.

При этих словах молодой гаол Беританской улицы прислонился к стене.

– Бутылку? – пролепетал он. – Вы хотите купить бутылку? – Он точно задохнулся, схватил Кива за руку, притащил его в какую-то комнату и налил два стакана вина.

– Свидетельствую вам свое почтение, – сказал Кив, которому приходилось в свое время вращаться среди белых. – Да, я пришел купить у вас бутылку, – повторил он. – Какая ей цена в настоящее время?..

При этом вопросе стакан выскользнул из рук молодого человека. Он смотрел на Кива как привидение.