Полярные аргонавты

Она была похожа на заботливую сиделку, склонившуюся над больным. Она задумалась на минутку:

– О, если бы я могла достать немного фруктов.

Только тогда я вспомнил о ящике с виноградом. Я купил его как раз накануне отъезда, думая сделать приятный сюрприз моим товарищам. Это было, очевидно, вдохновение свыше, и теперь я с торжеством вытащил крупные тяжелые глянцевитые ягоды, зарытые в душистые кедровые опилки. Я отряхнул большую гроздь, и мы снова попробовали кормить старика. Казалось, что найдено как раз то, что было нужно, ибо он ел с жадностью. Она наблюдала за ним с возрастающим облегчением, и когда он, кончив есть, спокойно улегся, обернулась ко мне.

– Не знаю, как мне отблагодарить вас за вашу любезность, сэр.

– Очень просто, – ответил я поспешно. – Если вы сами согласитесь попробовать виноград, я буду вознагражден сверх меры.

Она бросила на меня неуверенный взгляд, затем глаза ее внезапно засияли радостным, ярким светом, от которого она вся показалась мне лучезарной. Казалось, будто полдюжины лет свалилось с ее плеч, открывая сердце, способное на бесконечную радость и счастье.

– Если и вы будете кушать, – сказала она просто.

За неимением стульев мы присели, скорчившись, на узком полу каюты под благожелательным взором старика. Фрукты напомнили нам о солнечных виноградниках и беззаботных утехах юга. Для меня все это было полно неизъяснимой прелести. Она ела очаровательно, и пока мы разговаривали, я всматривался в ее лицо, как бы желая запечатлеть его навеки в своей памяти. Особенно понравился мне задумчивый овал ее лица и прелестно выточенный подбородок. У нее были ясные искренние глаза и длинные ресницы. Уши ее напоминали раковины, у нее были шелковистые волнистые темные волосы. Все это я подробно приметил и решил, что она более чем прекрасна – настоящая красавица. Я испытывал необыкновенную гордость, как человек, нашедший драгоценный камень в грязи.

Эта девушка была своеобразна, таинственна и очаровательна, а потому неудивительно, что я находил особенную прелесть в ее обществе. Я показал себя настоящим артезианским колодцем красноречия и свободно беседовал с ней о корабле, о наших попутчиках-пассажирах и возможности удачи. Я нашел в ней необыкновенно чуткую собеседницу. Казалось, что ум ее проворно опережал мой, и она угадывала мои слова прежде, чем я успевал произнести их. Однако она не обмолвилась и звуком о себе. Оставив ее со стариком, я почувствовал, что полон тревожных вопросов.

На следующий день старик все еще оставался в постели, и девушка снова пришла навестить его. На этот раз я заметил, что застенчивость в ее обращении почти исчезла, и на месте ее появилось робкое дружелюбие. Еще раз ящик с виноградом сыграл роль посредника между нами. Я снова нашел в ней сдержанную, но полную внимания слушательницу и, разоткровенничавшись, рассказал ей о себе самом, о своем доме и близких. Я боялся, что моя болтовня надоест ей, но она слушала с широко открытыми глазами, время от времени сочувственно кивая головой. Тем не менее она опять не проронила ни словечка о своих собственных делах, так что, снова оставив ее со стариком, я почувствовал себя более чем когда-либо в потемках.

На третий день я нашел старика на ногах уже одетым. Берна была с ним. Она выглядела радостней и счастливей обыкновенного и приветствовала меня улыбающимся лицом. Немного спустя она обратилась ко мне:

– Мой дедушка играет на скрипке. Вы не будете иметь ничего против, если он сыграет несколько наших старинных народных песен? Это подкрепит его.

– Нет, пожалуйста, я бы охотно послушал.

Тогда она достала старую скрипку, и старик, любовно прижав ее к себе, мягко заиграл чарующую венгерскую песню; звуки навеяли на меня мысли о романтике, любви и ненависти, страсти и отчаяния. Он играл вещь за вещью, как бы изливая всю грусть и сердечное томление угнетенного народа, пока сердце мое не сжалось от сочувствия.

Странная музыка трепетала страстной нежностью и безнадежностью. Незаметно бледные сумерки вползали в маленькую каюту. Суровое прекрасное лицо старика дышало вдохновением. Девушка сидела неподвижная и бледная, сложив руки. Вдруг я заметил отблеск на ее щеке. То струились тихие слезы. Прощаясь с нею в этот вечер, я сказал:

– Берна, эта наша последняя ночь на пароходе.

– Да.

– Завтра наши пути разойдутся, быть может, навсегда. Не придете ли вы сегодня ночью на минутку на палубу? Мне нужно поговорить с вами.

– Поговорить со мной?

Она казалась удивленной и недоумевающей. Она заколебалась.

– Пожалуйста, Берна, это единственный случай.

– Хорошо, – ответила она тихим голосом, потом с любопытством взглянула на меня.

Глава IV

Она пришла на свидание прелестная и белая, как лилия. Она была легко одета и дрожала так, что я закутал ее в свое пальто. Мы пробрались на самый нос парохода, перешагнув через огромный якорь, и приютились в его углублении, чтобы укрыться от холодного ветра. Мы прорезали глянцевитую воду. Вокруг нас теснились угрюмые громады, то тут, то там мерцавшие зеленоватым ужасом льдин. Над головой в пустынном небе молодой месяц баюкал в своих объятиях старую луну.

– Берна…

– Да?

– Вы несчастливы, Берна, вы в большой тревоге, маленькая девочка. Я не знаю, зачем вы направляетесь в эту забытую богом страну и почему вы с этими людьми. Я не хочу знать. Скажите мне только: не могу ли я сделать что-нибудь для вас, как-нибудь доказать, что я вам верный друг?

Мой голос выдавал волнение. Я чувствовал, как трепетала рядом со мной ее стройная фигурка в струившемся серебре зарождающегося месяца. Я видел ее лицо, бледное и томно-нежное.

Я ласково взял ее руку в свою. Она заговорила не сразу, просидев долго молча, как бы пораженная чем-то, казалось, прислушиваясь к внутренней борьбе в своей душе. Наконец очень ласково, очень спокойно, очень нежно, взвешивая каждое слово, она заговорила:

– Нет, вы ничего не можете сделать. Вы были слишком добры все время. Вы единственный на пароходе, кто был добр ко мне. Многие смотрели на меня… Вы ведь знаете, как мужчины смотрят на бедную беззащитную девушку, но вы совсем другой, вы благородны, вы искренни. Я видела это по вашему лицу, по вашим глазам. Я знала, что могу довериться вам. Вы были сама доброта для меня, и я никогда не смогу отблагодарить вас.

– Полно, не говорите о благодарности, Берна, вы не знаете, каким счастьем для меня было помочь вам. Мне жаль, что я так мало сделал. О, я намерен быть искренним и откровенным с вами. Те немногие часы, которые мы провели вместе, заставили меня желать большего. Я одинокий бродяга. У меня никогда не было сестры или девушки-друга. Вы первая, и это было для меня, как внезапный солнечный свет. Так вот: не могу ли я быть действительно на самом деле вашим другом, Берна, другом, который много сделал бы для вас? Дайте мне сделать что-нибудь, что бы то ни было, чтобы показать, насколько серьезно это для меня.

– Да, я знаю. Так вот: вы мой друг, мой истинный друг уже теперь.

– Да, но, Берна… Завтра вы уйдете, и, возможно, мы никогда больше не увидим друг друга. Что толку в этом…

– Так чего же вы хотите? Мы оба сохраним воспоминания, очень нежные, милые воспоминания. Не правда ли? Верьте мне, так будет лучше. Вы не захотите иметь что-нибудь общее с такой девушкой, как я. Вы ничего не знаете обо мне и видите, с какими людьми я еду. Может быть, я такая же скверная, как они.

– Не говорите так, Берна, – возразил я решительно. – Вы – воплощение добра, чистоты и прелести.

– О, вовсе нет. Во всех нас хорошее смешано с дурным, надеюсь, я не так уж плоха. Во всяком случае, с вашей стороны очень мило так хорошо думать обо мне. О, если бы я никогда не отправилась в это ужасное путешествие! Я не знаю даже, куда мы едем. И мне страшно, страшно…

– Полно, маленькая девочка.

– Да, я не могу выразить вам, до чего мне страшно. Край такой дикий и пустынный, мужчины похожи на грубых животных, а женщины… ну, женщины еще хуже. И тут мы среди них.

– Но, Берна, если дело обстоит так, почему бы вам с дедушкой не вернуться обратно? Зачем вам ехать?

– Он никогда не вернется назад. Он будет пробираться вперед, пока не умрет. Он знает только одно слово по-английски – это «Клондайк». Он повторяет его тысячу раз в день. Ему мерещится золото блестящими грудами, и он будет стремиться и бороться, пока не найдет его.

– Но не можете ли вы вразумить его?

– О, это бесполезно. Ему было видение. Он похож на помешавшегося человека; он думает, что избран свыше, и что ему откроется великое сокровище. Вы можете с таким же успехом вразумить камень. Все, что я могу сделать, – это следовать за ним и заботиться о нем.

– А как насчет Винкельштейнов?

– О, это они причина всему, это они воспламенили его воображение. У него есть немного денег – сбережения всей жизни, около двух тысяч долларов; и с тех пор, как он приехал в эту страну, они все время стараются получить их. Они содержали маленький ресторан в Нью-Йорке и убеждали дедушку вложить свое состояние в это дело. Теперь они пользуются золотом как приманкой, чтобы завлечь его туда. Они ограбят и убьют его в конце концов. Самое ужасное то, что он не алчный. Он хочет этого не для себя, а для меня. Вот что разрывает мое сердце.

– Вы, наверное, ошибаетесь, Берна. Они не могут быть такими скверными.

– Говорю вам, что они скверные люди. Муж – червяк, а жена – воплощенный дьявол. Она сильна и неукротима в ярости, а когда напивается, это просто отвратительно… Я достаточно знаю это, ибо жила с ними в течение трех лет.

– Где?

– В Нью-Йорке. Я приехала из Старого Света к ним. Они дали мне сначала место в ресторане. Затем немного спустя я получила работу в мастерской готового платья. Я была проворна и ловка, работала с утра до вечера, посещала вечернюю школу и читала до боли в глазах. Говорили, что у меня есть способности. Учитель хотел, чтобы я доучилась и сама стала учительницей. Но об этом нечего было думать. Я должна была зарабатывать на жизнь и осталась в мастерской, работая без устали. Затем, когда я скопила несколько долларов, я позвала к себе дедушку. Он приехал, и мы зажили по-семейному и были очень счастливы некоторое время. Но Винкельштейны никогда не давали нам покоя. Они знали, что у него было скоплено немного денег, и у них чесались руки от желания завладеть ими. Муж рассказывал нам всегда о способах быстрого обогащения, а она старалась запугать меня самым ужасным образом. Но я не боялась в Нью-Йорке. Здесь другое дело. Все вокруг так мрачно и зловеще…

Я почувствовал, как она содрогнулась.

– О, Берна, – сказал я, – не могу ли я вам помочь?