Зов Юкона

Доводилось ли вам Великую Глушь видеть под полной луной,
Где ледяные горы полны СЛЫШИМОЙ тишиной;
Где разве что воет полярный волк, где, от смерти на волосок,
Ты ищешь ту проклятую дрянь, что зовут «золотой песок»,
И где небосклоном – красным, зеленым, – сполохи мчатся прочь;
Вот это и были ноты его: голод, звезды и ночь.

Тот голод, какого не утолят бобы и жирный бекон,
Но тот, который от дома вдали терзает нас испокон,
Пронимает тоскою по теплу и покою, ломает крепких парней
Голод по родине и семье, но по женщине – всех сильней:
Кто, как не женщина, исцелит, склонясь к твоему челу?
(Как страшно смотрелась под слоем румян красотка по имени Лу).

Но музыка стала совсем другой, сделалась еле слышна,
Объяснив, что прожита жизнь зазря, и отныне ей грош цена;
Если женщину кто-то увел твою, то значит – она лгала,
И лучше сдохнуть в своей норе, ибо все сгорело дотла,
И остался разве что вопль души, точно вам говорю!..
«Я, пожалуй, сыграю открытый мизер», – вымолвил Дэн Мак-Грю.

Стихала музыка… Но, как поток, она вскипела к концу,
Бурля через край: «Приди, покарай» – и кровь прилила к лицу;
Пришло желание мстить за всё, – да разве только оно? —
Тупая жажда – убить, убить… Тогда замокло фоно.
Он взглянул на нас, – я подобных глаз не видел, не буду врать:
В оленьей поддевке, тощий, неловкий, – мне и слов-то не подобрать, —
И спокойно так нам сказал чужак: «Я, конечно, вам незнаком,
Но молчать не могу, и я не солгу, клянусь моим кошельком:
Вы – толпа слепцов, – в конце-то концов, никого за то не корю,
Только чертов кобель тут засел меж вас… и зовут его – Дэн Мак-Грю!»

Я голову спрятал, и свет погас, – бабахнуло – будь здоров!
После женского крика зажегся свет: мы увидели двух жмуров:
Начиненный свинцом, – ну, дело с концом, – Мак-Грю лежал на полу,
А чужак с реки лежал, привалясь к бюсту красотки Лу.

Вот и вся история: на нее глядел я во все глаза.
Допился ли гость до синих чертей? Не скажу ни против, ни за.
У судей, наверное, много ума, – но я видел: в спешке, в пылу
Целуя, обчистила чужака красотка по имени Лу.

    Перевод Е. Витковского

Кремация Сэма Мак-Ги

Навидались дел, кто денег хотел,
Кто золото здесь искал;
Тут въявь и всерьез въелся в жилы мороз —
Сказанья полярных скал.
Но поди, опиши ночь в полярной глуши —
Господи, помоги —
Ту ночь, когда средь Лебаржского льда
Я кремировал Сэма Мак-Ги.

Нешто, гнали враги теннессийца Мак-Ги, что хлопок растил испокон,
Узнай-ка, поди: но Юг позади, а впереди – Юкон;
Сэм искал во льду золотую руду, повторяя на холоду,
Мол, дорогой прямой отвалить бы домой, твердил, что лучше в аду.

Сквозь рождественский мрак упряжки собак на Доусон мчали нас.
Кто болтает о стуже? Льдистый коготь снаружи раздирал нам парки в тот час.
На ресницах – снег, не расклеишь век, да и ослепнешь совсем.
Уж чем тут помочь, но всю эту ночь хныкал один лишь Сэм.

Над головой стихнул вьюги вой, над полостью меховой.
Псы поели в охотку, звезды били чечетку, и Сэм подал голос свой.
Он сказал: «Старина, мне нынче – хана, думаю, сдохну к утру.
Вспомни просьбу мою в ледяном краю после того, как помру».

Полумертвому «Нет» не скажешь в ответ. А Сэм стонать продолжал:
«Пуще день ото дня грыз холод меня – и в железных тисках зажал.
Но лечь навсегда под покровом льда… Представить – и то невтерпеж.
Счастьем или бедой, огнем иль водой – поклянись, что меня сожжешь!»

Смерть пришла на порог – торговаться не в прок, я поклялся: не подведу.
И утро пришло, но так тяжело пробужденье на холоду.
Сэму виделась тропка у плантации хлопка где-то в стране родной,
А к ночи Мак-Ги отдал все долги, превратился в труп ледяной.

Дыхание мне в той гиблой стране ужас перехватил,
Обещанье дано – его всё одно нарушить не станет сил;
Труп к саням приторочен, торопись, иль не очень, не об этом в итоге речь:
Покорствуй судьбе, долг лежит на тебе: что осталось – то надо сжечь.

Моги не моги, а плати долги, у тропы – особая власть.
Проклинал я труп, хоть с замерших губ не позволил ни звуку пасть.
Ночь темна и долга, и собаки в снега протяжное шлют вытье;
Укоряя меня кружком у огня: не сделано дело твое.

Вливался мой страх в этот бедный прах, тянулись дни и часы,
Но я, как слепой, шел всё той же тропой, оголодали псы,
Надвигалась тьма, я сходил с ума, жратва подошла к концу.
Я место искал, он – щерил оскал; и стал я петь мертвецу.

И добрел я тогда до Лебаржского льда – попробуй, не очумей!
Там намертво врос в ледовый торос кораблик «Алиса Мэй».
Я на Сэма взглянул и тихо шепнул, хоть был заорать готов:
«Черт, операция! Будет кр-ремация – высший-из-всех-сортов!»