Странствия Шута

Или она права? Неуверенность окрасила мои мысли. Да, в словах Неттл была своя горькая правда.

Я просто пытался защитить тебя, – возразил я. – Времена тогда были суровые. Если бы стало известно, что ты не просто дочь бастарда, но дочь того самого Бастарда-колдуна, что ты могла унаследовать мою «грязную магию»… Тебя могли и убить.

И ты позволил Барричу зваться моим отцом.

С ним ты была в безопасности.

Это правда, – откликнулась она безжалостным тоном. – И ты был в безопасности, позволив всем поверить, что умер. И династия Видящих была в безопасности. Никакие бастарды не путаются под ногами законных наследников. Все в безопасности. Можно подумать, безопасность важнее всего на свете.

Я воздвиг между нами крепкую преграду, чтобы она не прочитала мои мысли. Я мог только догадываться, к чему клонит Неттл, но почему-то не сомневался, что мне это не понравится.

Так вот, моя дочь будет знать, кто ее родители! И кто ее дедушки и бабушки! Я позабочусь об этом, я сделаю это ради нее. И никто никогда у нее этого не отнимет!

Неттл, я…

Но она уже отстранилась, разорвала связь, и я не смог докричаться до нее.

Для старшей дочери я тоже оказался плохим отцом. Я позволил другому человеку вырастить ее и звать себя ее папой. Я позволил, чтобы Молли и Баррич считали меня мертвым. Все эти годы я твердил себе, что делаю это ради безопасности Неттл. А она чувствовала себя брошенной.

Я задумался о своем собственном отце, хотя редко вспоминал его. Мне даже ни разу не довелось посмотреть ему в глаза. Что я чувствовал, когда он бросил меня в Оленьем замке, предоставив заботам главного конюшего? Я уставился в пустоту. Почему я сам много позже обошелся со своей старшей дочерью точно так же?

Би… Еще не поздно стать хорошим отцом хотя бы для нее. Я знаю, где она теперь, и, если воспользоваться камнями Силы, я смогу добраться туда еще до сумерек. Да, это опасно, но ведь, когда я нес Шута, опасность была куда больше. Пройдет еще много дней, прежде чем он поправится достаточно, чтобы можно было снова попробовать исцелить его Силой. А пока я пойду домой, возьму Би и вернусь с ней в Олений замок. Нет, я не передам ее заботам Неттл, и сам я не останусь здесь насовсем. Просто, пока я вынужден торчать тут, заботясь о Шуте, Би должна быть рядом. Да, так правильно. Так я и поступлю.

В комнате наверху было темно, единственный свет исходил от пламени в очаге. Возле очага сидел в кресле Шут. Я чуть не спросил, почему он не зажжет свечи, но вовремя прикусил язык.

Услышав мои шаги, он повернулся ко мне:

– Тебе письмо. Лежит на столе.

– Спасибо.

– Его принес мальчик. Боюсь, когда он вошел, я как раз задремал. Я вскрикнул. Не знаю, кто из нас испугался больше.

– Мне жаль, что так вышло, – сказал я, стараясь обуздать мысли о собственных бедах. Совершенно ни к чему делиться ими с Шутом. Помочь он ничем не сможет, только почувствует себя виноватым, что из-за него мне пришлось оставить свою дочь одну.

Я заставил себя сосредоточиться на его словах, полных тревоги.

– А теперь я боюсь заснуть снова, – говорил Шут. – Раньше я не задумывался, что здесь бывают чужие люди. Они приходят и уходят. Я понимаю, что это необходимо. Но не могу перестать думать о них. Что, если они кому-нибудь расскажут? Станет известно, что я здесь. Это место сделается небезопасным.

– Я зажгу свечи, – сказал я. На самом деле я хотел получше разглядеть его лицо: говорит он всерьез или шутит? Запалив первую свечу, я спросил: – Как ты себя чувствуешь? Лучше, чем вчера?

– Не могу сказать, Фитц. Я не могу сказать, когда было вчера, а когда – сегодняшнее утро. Когда – утро, а когда – ночь. Ты приходишь и уходишь. Я ем, испражняюсь, сплю. И я боюсь. Наверное, это значит, что мне стало лучше. Раньше я мог думать только о том, как сильно болит все тело. Теперь боль немного отступила, освободив место для страха.

Я зажег вторую свечу от первой и воткнул обе в подсвечник на столе.

– Ты не знаешь, что сказать, – заметил Шут.

– Не знаю, – признался я и постарался на время забыть о собственных страхах, чтобы помочь Шуту. – Я знаю, что здесь тебе бояться нечего. Но знаю и то, что никакие слова не убедят тебя в этом. Шут, чем я могу помочь тебе? Что я могу сделать, чтобы тебе стало легче?

Он отвернулся и надолго замолчал. Потом сказал:

– Прочти письмо. Мальчишка выпалил, что оно важное, прежде чем удрать.

На столе лежал маленький свиток, скрепленный печатью Чейда для шпионских дел. Я сломал ее и развернул послание.

– Фитц… Неужели я правда выгляжу так ужасно? Когда я выпрямился в кресле и вскрикнул, мальчишка тоже закричал. Он орал, будто увидел полчище мертвецов, лезущих из могил с дикими воплями.

Я отложил свиток:

– Ты выглядишь как человек, который очень болен. Как человек, которого долго пытали и морили голодом. И у тебя… странный цвет кожи. Не смугло-золотистый, как во времена, когда ты был лордом Голденом, и не белый, как когда ты служил шутом у короля Шрюда. Ты стал серым. И из-за этого трудно поверить, что ты живой.

Он молчал так долго, что я вернулся к письму. Вечером ожидается еще одно празднование, последнее, а потом знать наконец разъедется по своим герцогствам. Королева Эллиана настоятельно зовет всех надеть свои лучшие наряды и прийти, чтобы отпраздновать поворот на весну. Лорд Чейд предлагает лорду Фелдспару отправиться в город и приобрести по такому случаю новый костюм. Он рекомендовал портного, из чего я заключил, что заказ уже сделан и наряд будет спешно сшит к моему приходу.

– Ты честный человек, Фитц. – Голос Шута звучал монотонно и глухо.

Я вздохнул. Может, напрасно я был с ним настолько откровенен?

– С чего бы я стал лгать тебе, Шут? Ты выглядишь ужасно. У меня сердце кровью обливается, когда я вижу тебя таким. Я утешаюсь только тем, что еда и сон помогут тебе окрепнуть. А когда ты окрепнешь, мы воспользуемся Силой, чтобы заставить твое тело исправить все, что в нем сломано. Ни тебе, ни мне другой надежды не дано. Но это потребует времени. И терпения. Спешка до добра не доведет.

– У меня нет времени, Фитц. Точнее, у меня-то есть время поправиться или умереть. Но где-то, я в этом уверен, живет сын, которого мы должны защитить, прежде чем до него доберутся Слуги Белых. С каждым днем, с каждым часом угроза, что они уже завладели им, становится все больше. И каждый день, каждый час я думаю о сотнях людей, которых все еще держат в плену там, в далеком краю. Конечно, может показаться, что все это не имеет значения, это ведь так далеко, а мы здесь, в Оленьем замке, в Шести Герцогствах. Но это очень важно. Слуги используют этих людей не задумываясь, как мы запираем в курятнике птиц или сворачиваем шею кроликам. Они скрещивают их ради видений будущего, которые нужны им, чтобы знать все обо всем. Их совершенно не волнует, если дети рождаются слепыми или не могут ходить. Лишь бы были белыми и видели пророческие сны. Власть Слуг простирается и на эти земли, искажая время и меняя мир по их воле. Их необходимо остановить, Фитц. Ты должен отправиться в Клеррес и убить их всех.

Я ответил, не покривив душой:

– Всему свое время, друг. Всему свое время.

Он уставился на меня слепыми глазами так, будто я сказал что-то невыносимо жестокое. Потом подбородок его задрожал, Шут спрятал лицо в искалеченных ладонях и разрыдался.

Я ощутил сперва раздражение и почти сразу же – горькое чувство вины за эту досаду. Я ведь знал, какую муку переживает Шут. Я знал это на собственном опыте. Сколько раз кошмар, пережитый в темнице Регала, обрушивался на меня из прошлого, как девятый вал, стирая все, что было хорошего и благополучного в моей жизни, унося обратно в царство хаоса и боли…

Я помнил. Я пытался забыть это, и за последние десять лет у меня почти получилось. Досада на Шута на самом деле была потаенной болью.

– Не надо. Не заставляй меня вспоминать. – Слова предательски сорвались у меня с языка.

В ответ Шут разрыдался еще громче, как ребенок, потерявший последнюю надежду. Ничто не могло утешить его – он оплакивал время, которое не вернуть, и самого себя, каким больше не станет.

– Слезами горю не поможешь, – сказал я и сам удивился: зачем произнес эту бессмыслицу?

Я разрывался между желанием обнять друга и страхом. Страхом, что прикосновение лишь встревожит его, что оно заставит еще глубже сопереживать Шуту, разбередив мои собственные раны. Но я все-таки взял себя в руки и сделал те три шага, что были нужны, чтобы обойти стол и оказаться рядом с ним.

– Шут… Тебе нечего бояться. Знаю, тебе пока трудно поверить в это, но все страшное уже позади. Ты в безопасности.

Я погладил его по волосам, спутанным и жестким, как шерсть больного пса, прижал голову к своей груди. Шут схватился за мое запястье руками-клешнями и прижался еще сильнее. Я дал ему выплакаться. Больше я ничем не мог ему помочь. А я ведь собирался сказать ему, что отлучусь на несколько дней, чтобы забрать Би…

Нет. Не сейчас.

Шут успокоился очень не скоро, и даже когда рыдания его стихли, он долго еще дышал прерывисто и напряженно.

Наконец он неуверенно похлопал меня по запястью и сказал: