Перстень принцессы

– Нет, что вы! Просто Франсуа такой балагур. У него всегда есть парочка страшилок про запас. Он рассказывал про лабиринт потайных коридоров в Лувре. Такой же есть и в Фонтенбло. Но всё-таки тот, что в Лувре, страшнее. Там ведь ещё и призраки бродят. И да, убийца! Ведь того вора, который дворцовые часы останавливал, так и не нашли же, нет?!

Этот вопрос относился к герцогу де Руже, но он предпочёл сделать вид, что, не расслышав, оставил его без ответа. О том, что стало с одним из воров из Сент-Антуанского предместья Парижа, который был причастен к делу о дворцовых часах, никто ничего не знал. Кроме дю Плесси-Бельера и того смешного, суетливого человечка – комиссара полиции Шатле, который помогал маркизу расследовать это дело.

– Не знаю, мадемуазель. Мне кажется, что в этом деле так и не поставили точку, – уклончиво ответил Арман, невольно обратив взгляд на Генриетту.

Та моментально прочла в его глазах просьбу о помощи и ответила с лёгкой улыбкой:

– Кстати, а что же ваш брат? Чем теперь занят наш славный маркиз? – спросила Генриетта. – И все те неугомонные друзья из свиты короля. Де Лозен, де Вивонн, де Гиш – чем они занимаются?

– Мой брат теперь неотлучно находится при дворе. После того дела, как вы должно быть помните, он получил должность маршала королевского двора.

Как ни странно, но ни в тоне, ни в выражении лица герцога не промелькнуло и тени зависти или обиды на младшего брата, который обошёл его в карьере военного.

– В Италию, то есть в Пьемонтский полк, он не вернулся. Теперь в его обязанности входит разбирательство дел при дворе: все интриги, тайны, загадочные происшествия – это его епархия. Но прежде всего – это обеспечение личной безопасности короля.

– Ого, какой взлёт! – вырвалось у мисс Стюарт. – А ведь его не принимали всерьёз. Даже после того, как он стал маршалом двора, все только и говорили о его чрезвычайной молодости.

– Откуда тебе знать? – поддела её Генриетта.

– Я слышала, как о нём шептались дамы при дворе королевы Генриетты-Марии, – парировала мисс Фрэн, сверкнув в сторону кавалеров очаровательной улыбкой. – И на приёмах в Лувре тоже.

– А что же маркиз де Лозен? – вдруг спросил лорд Суррей. – Я немало слышал о нём. А также о его кузене – графе де Гише. Оба прославились, сражаясь добровольцами в рядах армии польского короля в войне с турками.

– Да-да, слава об их подвигах неизменно служит поводом для разговоров в салонах, – тут же ответил де Руже, которому обсуждение ратных подвигов было по душе гораздо больше, чем перемывание косточек их общим знакомым. – Они оба, кстати, недавно вернулись во Францию и были снова приняты ко двору. Граф сделался неразлучным другом герцога Анжуйского.

– Как? Они дружны с Филиппом? – удивилась Генриетта, и тут же на её щёчках вспыхнул яркий румянец.

– Герцог де Грамон выкупил должность шталмейстера двора его высочества для своего сына – графа де Гиша, – ответил Арман, не обращая внимания на удивление принцессы.

Генриетта только улыбнулась в ответ. Она вспомнила лица двух таких непохожих друг на друга кузенов. Антуан де Лозен – белокурый и невысокого роста. О нём можно было сказать, что он, скорее, худощавого сложения, но за той кажущейся хрупкостью и малым ростом скрывались ловкость и сила отличного наездника, а также непревзойдённого мастера фехтования. И судя по слухам, де Лозен сделался настоящим бретером, а поводом для его отъезда из Франции стала неудачная дуэль, из-за которой пострадал кто-то из сыновей не то герцога де Креки, не то герцога де Шуази. А вот Арман де Гиш, хотя также, как и его кузен, не отличался покладистым нравом, обрёл славу галантного кавалера. Он пользовался громким успехом у женщин, по словам Карла, который был знаком с графом с тех давних пор, когда ещё сам находился при дворе Людовика. Де Гиш наверняка отправился в ссылку вслед за кузеном только лишь с тем, чтобы отличиться на военном поприще. Военная слава, скорее всего, прельщала его гораздо больше, чем успех у женщин. Черноглазый брюнет, красавец Арман де Гиш был полной противоположностью своему кузену Антуану де Лозену. Да и своему отцу – маршалу де Грамону также. Хотя внешне граф де Гиш был вылитая копия герцога де Грамона, но по характеру он известен как замкнутый и даже нелюдимый человек. Именно склонность к таинственной молчаливости и привлекает к нему внимание женщин. Кстати, о де Лозене тоже нельзя сказать, что он обделён женским вниманием. Ставшие анекдотами истории о его настойчивых ухаживаниях и даже о победах связывают с ним имена многих красавиц при дворе.

– Смотрите! – лорд Суррей указал на яркий просвет в конце очередной дорожки в лабиринте, на которую они свернули уже несколько минут назад. – Там выход! Я вижу отблески солнечных лучей на стёклах дворцовых окон!

– Умничка, Генриетта! – захлопала в ладоши мисс Стюарт. – Как хорошо ты это придумала. Вот я бы ни за что не догадалась бы о том, как выбраться, и так и осталась бы пропадать тут.

– Ну уж нет! Я бы ни за что не оставила тебя одну, Фрэн, – ласково улыбаясь подруге детства, заверила её Генриетта.

Пройдя ещё с десяток шагов, они выбрались из лабиринта на широкую лужайку, разбитую напротив центрального крыла дворца. Вся лужайка была распределена на ровные квадраты, по границам которых были высажены кусты шиповника и боярышника, а вдоль них проложены дорожки. Даже острые камешки гравия, которым были посыпаны дорожки, не стали причиной для уныния и новых жалоб мисс Стюарт – она подобно резвой козочке бежала впереди всей компании, спеша вернуться во дворец.

Глава 8. Совещание

После полудня. Уайтхолл. Малый зал Совещаний

О том, что в действительности происходило в умах и настроениях посланников французского короля, не догадались бы и самые опытные шпионы. А всё из-за того, что никто из числа прибывших в Англию французских дворян не имел чёткого представления о том, кто из них в действительности являлся полномочным представителем короля Франции. Кто скрывался за блистательным фасадом из великолепных костюмов, роскоши и помпезности, с которой посольство сватов прибыло в Англию, и кто на самом деле мог оказать влияние на ход переговоров об условиях предстоящей свадьбы? А самое важное, кто действовал за спиной и у французов, и у англичан, то и дело вставляя палки в колёса? Герцог де Креки, несомненно, считал себя самым важным лицом из числа дворян, входивших в посольскую свиту, ведь именно он был назначен на должность чрезвычайного посла и привёз верительные грамоты, подписанные Людовиком. Но он то и дело сталкивался с молчаливым противостоянием со стороны сопровождавших его вельмож. Тот же герцог де Руже – молодой и не искушённый в дипломатии – даже он умудрился ловко провести его, втёршись в доверие к английскому лорд-адмиралу, который оказывал влияние на решения, принимаемые Карлом! И для этого скромному герцогу оказалось достаточным обладать атлетической статью, располагающей внешностью, репутацией опытного военного, внушительной родословной и всего лишь толикой личного обаяния. И вот же, и дня не прошло, а при английском дворе только и говорят, что о генерале де Руже!

– Им просто нравится коверкать на свой английский лад имя французского генерала, – шутливо заметил граф де Вильнёв.

– Ах, граф! Хотя бы вы увольте меня от этих иносказаний, – устало поморщился де Креки.

Они прохаживались по длинной галерее перед Малым залом совещаний, ожидая приглашения войти. Это само по себе раздражало, а доносившийся отовсюду шум голосов и весёлая музыка ещё больше подогревали растущее недовольство герцога.

– Англичанам вряд ли доступно понимание, что значит на самом деле пунктуальность, – ворчал де Креки, отмеряя шагами галерею то вширь, то в длину.

– Скорее всего, они настолько озадачены происходящим, что попросту не знают, с чего начать, – не оставлял попытки снизить градус раздражения де Вильнёв.

– А что тут начинать? Мы выдвинули им предложение руки и титула самого родовитого и выдающегося из принцев во всей Европе. Что тут обсуждать?

– Но ведь, кроме нас, то же самое могла предложить и другая сторона, – аккуратно подал мысль о возможной альтернативе де Вильнёв.

– Да неужели? И так, чтобы мы ничего не узнали об этом? И кто же эта другая сторона, позвольте спросить? – лицо де Креки перекосило от мысли, что он и отправивший его в Лондон Мазарини могли упустить из виду нечто столь важное.

– Скажем, это могут быть голландцы, – приподняв бровь, осторожно предположил де Вильнёв.

– Да что вы говорите! – саркастично пропел де Креки и круто развернулся.

Он впился взглядом в потемневшие от времени фигуры людей на картине, изображающей один из самых известных библейских сюжетов. Из-за того, что краски потускнели под толстым слоем потрескавшегося лака, невозможно было разглядеть черты лиц персонажей картины. Но их эмоции были переданы в жестах и позах так живо, что картина казалась реалистичной, и оттого пугала и даже отталкивала.

– Голландцы, господин герцог! Это они, – продолжал свою мысль де Вильнёв. – Я заметил вчера одного молодого человека. С виду его и не отличишь от англичанина, если вы понимаете меня.

– Нет, не понимаю, – холодно ответил де Креки.

– Они – протестанты, – пояснил де Вильнёв. – Но в отличие от наших гугенотов, они совершенно не следят за собой. Одеваются так, словно тридцать лет назад в эту страну перестали поставлять сукно и нити, и с той поры вся одежда шилась только из шерсти. А ещё они с пренебрежением относятся к собственному облику – к лицу, если быть точным.

– Ближе к сути, де Вильнёв! Ближе к делу! – не выдержал де Креки.

– Тот молодой человек следил за нами. Сначала верхом, в дороге. Я заметил, как он всё время ехал немного позади нашего кортежа. Я видел его ещё в Дувре на пристани – недалеко от того места, куда выгрузили наш багаж по прибытии. А потом я видел, как он следовал за нами до самого Лондона.

– За нами следили, и вы только теперь рассказываете мне об этом? Это неслыханное пренебрежение обязанностями, граф! Вы не можете рассчитывать на мою снисходительность, сударь. Даже если бы я промолчал и не высказал вам всё, что я думаю о таких, как вы, ротозеях, тысяча чертей!

Де Вильнёв иронично усмехнулся и наклонил голову набок. Ему хотя бы удалось привлечь внимание к чему-то более важному, чем старые потускневшие полотна.

Де Креки оторвался от созерцания скучного сюжета второй картины, краски на которой, в отличие от первой, не потускнели. Но это являлось единственным её достоинством.

– Странное дело, граф, – сменив тон, проговорил герцог. – Мы находимся в королевском дворце. Но обстановка здесь больше напоминает о вкусах его прежних владельцев – пивоваров. Здесь всё такое обветшалое и навевает тоску. Кажется, будто мы попали в заброшенный склеп.

– Англичане скупы. Или у них недостаточно средств для того, чтобы содержать королевскую резиденцию с подобающим ей блеском, – заметил на это де Вильнёв.

– Однако убранство в апартаментах принцессы и в Главном зале блещут роскошью. Впрочем, и новизной тоже, – проговорил герцог, бросив взгляд в сторону дверей.

– Но это же парадные залы. Они предназначены для приёмов придворных и особых гостей, вроде нас с вами, – де Вильнёв даже позволил себе пренебрежительно хмыкнуть. – Мне кажется, что та роскошь только усугубляет общее впечатление, которое остаётся от визита во дворец.

– Так, а что там с тем голландцем? – на этот раз де Креки сам предпочёл вернуться к прежней теме их разговора.

– Я видел его этим утром под окнами нашего особняка. А на приёме у её высочества я снова заметил его. Там он шептался за спиной у короля с одним из его министров.

– С кем именно, вы можете сказать?

– Я могу указать вашей светлости на него, если увижу. Но назвать по имени – нет. Я не разберу, кто из них кем приходится у этих англичан? – де Вильнёв и не стал скрывать, что совершенно не различал ни имён, ни титулов представленных ему английских дворян, которых, на его взгляд, ни по именам, ни даже по их лицам невозможно отличить друг от друга.