Майская свадьба

Отцу Лавалетту пришлось до дна испить чашу позора и унижения. Миссия Сен-Луи вместе со всем имуществом была поделена между кредиторами, иезуиты были объявлены во Франции вне закона. Уезжая, убитый горем священник поручил Антонио выкупить на предстоящем аукционе хотя бы небольшую часть земли, на которой могли бы найти спасение от рабства наиболее дорогие его сердцу индейцы. По сути, маленькая ферма Пьомбино, расположенная возле деревни Ле Прешер, – это было все, что осталось от некогда богатой и огромной миссии. Осколок прежнего счастья…

И таки да, вулкан Монтань-Пеле действительно ожил в год разгрома Ордена. Давно уже уснувший, он теперь угрожающе урчал по ночам, испуская из-под камней струи белого пара, и от его сдерживаемой дрожи звенели чашки в буфете, а у домашних кошек вставала дыбом шерсть.

3

Был обычный день середины января 1788 года. Сбежав по ступенькам крыльца, я остановилась посреди двора, отыскивая взглядом Жасмину. Так и есть: по своему обыкновению, она сидела на каменной скамейке под навесом и кормила Жанно грудью, одновременно свободной рукой перебирая плоды гуявы в корзине. Я подскочила к ней, заглянула в лицо сынишке.

–– Как он? Все хорошо?

–– Отменный мальчик, мадам. Очень сильный!

Я погладила лобик малыша, поправила кружевную пеленку. У моего ребенка на ферме Пьомбино было все необходимое – и молоко, и уход, и ласка… да и само место это было очаровательное. Дом был невелик, но очень уютен и обжит, потому что прежде в нем располагалась гостиница миссии (над входом до сих пор сохранился барельеф в виде солнца со множеством лучей и с латинской надписью «Ad majorem Dei gloriam» – «К вящей славе Божией»), и Антонио не пришлось вносить в расположение комнат никаких изменений. Построенный из темного местного камня, дом был украшен водопадами цветущей глицинии, покрывавшей его стены так густо, что, собственно, их почти не было видно; сквозь фиолетовую массу ее цветов проглядывали малиновые огоньки герани, которая росла в горшках на подоконниках. Над печной трубой вился дым, а из кухни доносились запахи лепешек из маниоки и жареной козлятины – готовилась еда для прислуги.

–– Время обеда, мадам, – многозначительно сказала Жасмина. – Да и фрукты пора отправить на конфитюр. Гуявы уже пустили сок.

–– Я побуду с ребенком, – подхватила я ее мысль. – Ступай, он уже утолил голод.

Мне не удавалось избавиться от легкого чувства ревности к этой темнокожей женщине. Я с удовольствием забрала у нее сына, прижала к груди, нежно покачала, осыпая десятками поцелуев маленькое личико.

–– Мой принц! Мой Жанно! Как же это удивительно – тебя не было, и вот ты есть, мой родной!

Малыш заливался смехом, хватал ручонками меня за разметавшиеся пряди волос. Я собиралась погулять с ним в саду и оглянулась в поисках бутылочки с водой, которую должна была где-то оставить Жасмина. В этот момент Антонио влетел во двор поместья на взмыленной лошади.

–– Приветствую, Ритта! Я вернулся. Что до Луиджи, то его из Сен-Пьера нелегко вытащить!

Мои братья часто ездили в столицу острова, навещали там некую молодую вдову де Пикуаньи. Она держала игорный салон и, похоже, зарабатывала этим; Луиджи пропадал у нее постоянно.

–– Наш братец теряет из-за этой дамочки голову, – сказал Антонио, привязывая лошадь у коновязи. Конь жадно пил. Из дома показалась Селина, поспешила принести взмокшему и взъерошенному хозяину кувшин воды и полотенце.

–– Наш Луиджи? – переспросила я. – Не думаю. Он так хорош собой, что терять голову должна она.

Антонио долго умывался, фыркая, смеясь и заигрывая с Селиной, потом, ущипнув ее за локоть, подошел ко мне. В ту зиму ему было тридцать лет. Худощавый, высокий, он не был красив, но его живое лицо с характерным угрюмо-задиристым выражением было своеобразно. Из-за оспин, обезобразивших его внешность, он уже мало походил на прежнего Антонио (я помнила его совсем не таким), но, в сущности, это был все тот же тосканский лаццарони, немного разбогатевший и из-за возраста ставший чуть спокойнее. В нем по-прежнему было нечто притягательное, что в детстве заставляло меня и побаиваться его, и одновременно восхищаться им.

–– Пойдем в сад, сестра. Пусть обед нам принесут туда. А твой Жанно… постой, не отдавай его няньке. Можно взять его с собой. Расстелим покрывало на траве, он с удовольствием поползает.

Я согласно кивнула. Погода была очень теплая, сухая, и уносить Жанно в дом мне совсем не хотелось.

–– Пойдем, Антонио.

В сад, полный фруктовых деревьев, вела усыпанная песком дорожка, а за садом начинались кофейные плантации. Благодаря им над усадьбой постоянно витал умопомрачительный аромат, будто в кофейном салоне; вдобавок к этому кофейные деревца как раз вступили в пору цветения и были покрыты множеством атласных белоснежных цветов. Сад находился на вершине холма, и там была установлена чугунная скамья, с которой можно было видеть бескрайнюю гладь серебристо-голубого океана.

Я вспомнила, что почти год назад, когда наш корабль подплывал к Сен-Пьеру, остров показался мне огромной корзиной цветов, утопающей в морских водах. Мартиника… Я почти полюбила ее теперь, такую цветущую, пропитанную солнцем. Здесь появился на свет мой сын. И хотя я совсем не представляла себе, что ждет меня впереди, и по-прежнему считала жизнь на острове скучноватой, желания вернуться во Францию у меня поубавилось. В конце концов, куда спешить? Отец, возможно, забыл обо мне. Я даже надеялась, что это так. Что касается Жанно, то где ему может быть лучше, чем здесь? Странно, но в данный момент у меня, наследницы знатного рода и громкого титула, не было на свете иного пристанища, чем эта ферма.

–– Красиво здесь, – вырвалось у меня.

–– Э-э, что теперь говорить! Красиво, но раньше было куда лучше.

–– Раньше? Когда ты работал при миссии?

–– Да. Вот это была жизнь. А нынче – одно подобие. Полиция постоянно присматривается ко мне, а ферма едва сводит концы с концами. Если б не урок, который дал мне отец Лавалетт, я б подумал о том, как одолжить денег у торговцев с Сан-Доминго.

Антонио сердито ударил огнивом, раскуривая трубку. Табак у него был местный, такой, что слезы могли выступить на глазах от его крепости, и я поспешила унести Жанно от дядюшки подальше, усадила на покрывало. Что до проблем Антонио, то мне они уже были известны: в память о своем благодетеле он не терпел рабства, поэтому его хозяйство было далеко не так доходно, как у тех плантаторов, что использовали рабский труд.

–– Но я с ними никогда не свяжусь, конечно. Чтоб я пропал! Обратиться к ним – все равно что попросить помощи у черта.

–– Почему ты так считаешь? – спросила я. – Они просто ростовщики. И то, что они обманули иезуитов, вовсе не значит, что ни у кого на свете нельзя брать в долг.

–– Дурочка! – сказал он мне, пожимая плечами. – Брать в долг – не грех, но те люди, что дают деньги в рост, – сущие дьяволы.

–– Почему?

–– Потому что одалживать под проценты запретил сам Христос. Я не знаток Писания, но уж это слышал не раз. Стало быть, если люди прямо нарушают этот запрет, как же их назвать? Люциферово отродье!

Искренняя вера сочеталась в Антонио с простонародной грубостью, но я слушала его не без внимания. Уже не раз при мне он осыпал бранью неких «проходимцев с Сан-Доминго», сознательно спланировавших, как он считал, банкротство миссии, но в этот раз, слушая брата, я вспомнила мужчину, которого встретила в Сен-Пьере еще до рождения Жанно. Он называл себя Рене Клавьером, торговцем, и сказал, что отправляется в Порт-о-Пренс… Задумчиво гладя сына по голове, я спросила Антонио, может ли этот человек быть как-то связан с людьми, погубившими отца Лавалетта.

Брат выпустил фиолетовое кольцо дыма.

–– Связан с этим гадючником? Раз он банкир и ехал туда, то даже не сомневайся.

–– Я видела у него странное украшение, – сказала я. – Ни у кого из мужчин такого не замечала. Звезда с каким-то треугольником внутри… Ты не знаешь, что это означает?

Антонио яростно сплюнул.

–– Не знаю. Но уверен, что явную мерзость! Там, в Порт-о-Пренс, собрались жуткие ублюдки со всей Европы. Их объединил некий Паскуалли, проходимец, португальский еврей. У них денег без счета. Они не только плетут заговоры против Церкви, но и поклоняются голове козла.

Глаза у меня расширились.

–– О, что за выдумки, Антонио?!

–– Не думаю, что выдумки. Об этом все говорят! – Нахмурившись, он добавил: – Я уверен, что корабли отца Лавалетта не просто так попали в руки англичан. Это все было заранее задумано, чтоб опорочить Орден. Англичан нарочно навели на них. Я в этом нисколько не сомневаюсь…

Селина принесла еду: ломти жареного тунца, деревенский хлеб, масло в горшочке, фрукты и роскошный зеленый салат. Антонио какое-то время еще пребывал в плену своих мрачных дум, потом отставил трубку, деловито пододвинул к себе бутылку с ромом.

–– Нужно поесть, Ритта. Потом я скажу тебе кое-что важное.

Он пробормотал благодарственную молитву и жадно принялся за еду. Меня его слова не особо побеспокоили, как не поверг меня в уныние и его рассказ о каком-то змеином гнезде безбожников на Сан-Доминго. Рене Клавьер… Он вспоминался мне, конечно, как вспоминался бы всякий красивый мужчина, но, в сущности, какое мне до него дело? Я его и не увижу больше никогда. Отбросив все тревоги с легкомыслием юности, я наскоро утолила голод, а потом присела рядом с Жанно, стала кормить его кусочками гуявы. Малыш охотно глотал сладкую мякоть фрукта, смешно причмокивал, сок стекал по его подбородку, и я смеялась, вытирая сыну личико.

–– До чего ж вы милые, – невольно сказал Антонио, засмотревшись на нас. – Отличный у меня племянник… Очень жаль, что мне предстоит огорчить тебя, сестра!

–– Огорчить? Но, Боже мой, что меня может сейчас огорчить? – спросила я все так же смешливо.

–– Думаю, что весть о твоем отце. Три дня назад он высадился на Мартинике с десятком своих гренадеров. Я сегодня узнал об этом в порту.

Я побледнела, услышав подобное. Ну, надо же! Кто бы мог подумать… У меня были основания бояться подобных известий раньше, осенью, но теперь, когда наступил январь, я уже убедила себя, что отец, должно быть, отказался от меня, непутевой дочери. В конце концов, что он привязался ко мне? Я знала его каких-то шесть лет, видела редко, но, конечно, была благодарна ему за образование и роскошную жизнь, которую он мне обеспечил. Однако этим мои чувства и ограничивались… Я всегда была одинока с тех пор, как он удочерил меня. Весь этот дурацкий роман с Анри, отношения с принцем крови – это все от одиночества, от заброшенности. И теперь он приехал, чтобы забрать у меня Жанно?!

–– О Господи, – прошептала я. – Что ему от меня нужно?

–– Он столько денег и сил вложил в тебя, Ритта. Этого следовало ожидать. Я даже дивлюсь, что он так медлил. Должно быть, в Париже у него были дела, которые его задержали, иначе б он примчался раньше.