Партия

Ель страдала от этого, ей было плохо, но она росла рядом с другим деревом, древним дубом, много старше её, и она видела, что случилось с ним. Огромный ствол сплошь был покрыт лишайником, губастые грибы-трутовики сверху донизу облепили тело дуба. Дуб умирал. И собственные недуги казались ей ничтожными.

Ель помнила ранними кольцами, как в глухом лесу она пробивалась из семени матери, как на её неокрепший ярко-зелёный побег наступил копытом кабан, и сколь трудно потом набирались силы. Её душили с разных сторон: выросшая из далёкого семечка молодая калина – ель победила; кусты крушины вили ветви над ней – ель пробилась сквозь них; сёстры из материнской шишки – ель оставила их далеко позади в борьбе за солнце.

Деревья и кустарники менялись вокруг, и только ель с дубом помнили, как всё начиналось колец пятьсот назад, на клочке земли, дарованном им природой. Теперь от росших рядом деревьев остались только пни, покрытые мхом и ужасными грибами, опятами. Ель страшно боялась их, жуки-древоточцы были ничто в сравнении с ними. Она видела, как погибали соседи, как они сначала зеленели, потом валились, трескаясь у основания, как покрывались синевой, и сотни охристых шляпок радостно вырастали на гниющем древесном теле.

Вот уже сколько времени под елью не росло ничего, тень пушистых ветвей не позволяла проникать лучам жизни, и только добрые полезные грибы, под землёй образуя тончайшие нити мицелия, выдавали наружу свои плоды. Сквозь павшую хвою пробивались коричневые шляпки на толстых ножках, лимонно-жёлтые крапинки, тёмно-бордовые вогнутые маслянистые круги. Многие из них помогали ели, обволакивая её корни своим пухом. Забирая излишки питательных веществ у дерева, грибы давали полезные соединения, улучшали всасывание воды корнями. Во многом благодаря этому ель пробилась к небу.

Однажды, на самых ранних кольцах, случилось страшное. Небо почернело, резко подул сильный ветер, ель это почувствовала по раскачиванию растущих рядом гигантов, их корни пришли в движение. Скоро молния осветила лес, птицы смолкли, белки в ужасе запрыгали по веткам. Возник губительный смерч. Этот убийца завертелся среди деревьев; вверху по кругу ходили угольные тучи. Первым не выдержало материнское древо. Исполинский колосс, вырывая корнями куски земли, начал крениться набок. Молодая ель чувствовала, как цеплялась остатками корней за почву мать; может, она ещё останется жить? Подземный треск говорил об обратном. Разрывая последние узы, связывающие дерево с жизнью, огромная ель, треща и ломаясь, с грохотом рухнула на землю, придавив собой небольшой клён. Длинный ствол, омываемый ливнем и засыпаемый снегом, на несколько десятков колец дочерней ели стал питательной средой для разных паразитов. На тонком стволе каплями выступила смола. Дальше настал черёд тёток, одна за другой упали они рядом со своей сестрой; сбивая ветви соседей, они только чудом не задели уже тогда мощный дуб и молоденькую ёлку.

Ураган длился недолго, дождь сменил ливень, и к утру всё прекратилось. Когда рассвело, на пятачке, где гулял смерч, всё было искалечено. Некоторые деревья, падая, зацепились за сухостой, и эти мёртвые стволы, выдержав бурю, держали уже, казалось, обречённых. Мёртвое спасло живое. Остальные же деревья, которым посчастливилось пережить бедствие, стояли голые, с облетевшими листьями и обломанными ветками, бесшумно обдуваемые ветром. Повалившиеся ели с раскисшей глинистой землёй на корнях открыли нижние слои почвы. В этих ямах собралась вода, в которой уже забурлила жизнь. Ель, видя из года в год останки старших деревьев, понимала, что своим ростом обязана их гибели.

Кe4 – d6

Город наполнился смехом, радостными криками и весёлой музыкой. Приехали посланники из Дельф, от Пифии, ездившие туда за пророчеством о возможной грядущей войне. Перед толпой народа на холме Пникс торжественно зачитали слова оракула:

«Вижу костры и дым до небес, близок пасти чудовища жар.

Будет такое, когда эллинок станут в свиней превращать чужеземцы».

Когда эти прорицания услышали собравшиеся, раздался общий крик радости; никто, конечно, не мог предположить, что свободных эллинок может превратить в животных не гнев богов, а какие-то чужеземцы. Тем более что даже за похищение женщин прощения ни персам, ни любым варварам не было, и многие войны начинались из-за этого. Только вечно сомневающийся скептик Дионисий, подойдя к Эсропу, сказал:

– Так ли надо истолковывать слова Пифии, что наших женщин обязательно будут насильно похищать, увозить на чужбину и там превращать в животных?

А Деметрий, поглаживая на руках котёнка, заметил всем:

– Я бы на вашем месте придавал значение этим басням, только будучи дураком. Держи, Эсроп. – Деметрий протянул ему мяукающий комок.

На мраморном столе лежала обнажённая женщина. Тело её было завалено различной снедью: на лопатках были разбросаны пучки зелени и пряности, часть спины занимал сосуд с вином, поясницу лоснили жиром куски коричневого мяса, на ягодицах истекали соком бархатные ломти египетских арбузов, в ложбину сдвинутых ног были высыпаны резаные кусками яблоки и груши; тут и там между яствами рассыпались изюм и оливы вперемешку с мидиями.

Плотный мужчина, сидевший возле живого стола, прищурил умные глаза. Его могучую фигуру, ничем не прикрытую, кроме собственной шерсти, покрывали в области живота, левой груди и правого предплечья странные точки. Они располагались рядами, крупные, средние, мелкие, казалось, они были нанесены хаотично, но приглядевшись, можно было увидеть определённый ритм.

Толстые губы жизнелюбца задвигались:

– Я позвал тебя, Филира, чтобы ты разделила со мной трапезу на этой скатерти, – произнёс, чуть коверкая фразы, человек. Покручивая чёрную бороду, он жестом предложил сесть с ним.

Филира, войдя в покои хозяина, сразу узнала свою подругу, на которой сейчас происходил пир. Теперь она стояла в растерянности, глядя, как живая скатерть с воткнутым в рот яблоком умоляюще смотрит на неё. Хозяин сделал жест рабу-нубийцу, стоявшему у стены, и тот быстро усадил Филиру на скамью.

– Что ты так невесела, или, может, тебе её жаль? – Он снова махнул рукой нубийцу. Тот вырвал яблоко изо рта женщины.

– Скажи, Мелисса, за что я оказываю тебе такие почести?

– Я не знаю, хозяин! Неужели за то, что я не захотела спать с этим мерзким, похожим на жабу человеком? – вопросила Мелисса сквозь слёзы.

– Кого ты называешь жабой?! Могущественного горожанина, того, кто поможет мне приобрести ещё больше домов и расширить моё публичное дело!

Он ткнул её в бок коротким ножом, выбилась струйка крови; Мелисса, дёрнувшись, вскрикнула. Только сейчас Филира заметила, что тело женщины во многих местах порезано, и из ран течёт кровь.

– Пошелохнёшься – прикажу забить кнутом до смерти. – Знак рукой, и нубиец вставил яблоко в рот.

Хозяин ловко, двумя ножами, одним придерживая, другим режа, отхватил шмат мяса, оставив полосу от пореза на спине. Мелисса еле сдержалась, чтобы не дёрнуться.

– С кровью любишь? – спросил он, протягивая кусок Фи-лире.

– Отпусти её, хозяин, я подарю тебе такие ласки, которые не дарила ни одному мужчине.

– Ты мне и так подаришь всё, что я прикажу, – хохотнул хозяин и, запустив жирные пальцы меж ягодиц Мелиссы, извлёк оттуда маслинку. – В моей стране женщина не рассуждает, а выполняет всё, что ей скажут. – Он зачерпнул киафом вино из сосуда и протянул его Филире.

«Ну погоди же, самодовольный варвар, я тебе отомщу», – подумала Филира и приняла чашу с вином.

– Какие странные у тебя письмена, хозяин. – Она притронулась кончиками пальцев к груди мужчины.

– Любая другая была бы наказана огнём, но жаль уродовать такую искусницу любви, поэтому я тебя прощаю, более того, оказываю великую честь, разрешаю называть меня по родовому имени. Вот так будет по-вашему? – Он ножом стал вырезать на бедре Мелиссы имя.

– Прошу, остановись, напиши соком. – Филира откусила кусочек черешни и протянула ему.

Улыбаясь, хозяин вывел бордовым: «Махарбал».

– Так тебе нравятся письмена на моём теле? – спросил Махарбал, обнимая женщину.

– Да, и прежде всего своей необычностью. Что они означают?

– Ишь чего захотела – чтобы я открыл тебе тайну священного текста! Никто, кроме моих учёных соплеменников, не может прочитать эту надпись, её нанёс всемудрый жрец.

– А если я прочитаю надпись, ты отпустишь меня с подругой?

– Ха! Как ты можешь её прочитать? Это могут только посвящённые моей земли, да и то не все.

Помолчав некоторое время, финикиец, теребя пальцами густую бороду, вырвал волосок и, щекоча им нос Филиры, сказал:

– Ладно! Если разгадаешь хотя бы то, что начертано на груди, получишь свободу вместе с этой недостойной и в придачу столько драхм, сколько покроет ваше тело. А если нет, – хозяин похлопал по залитой вином спине Мелиссы, – заставлю съесть эту потаскушку.

Бедная женщина, услышав такое, в ужасе округлила глаза. Филира же, наоборот, внешне сохранила спокойствие, только до боли сжала пальцы на ногах.

– Дай мне три дня, Махарбал.

Сс4 – b3

Выйдя из подъезда дома, я попрощался с квартирой, которая, без сомнений, скоро будет конфискована. Осенняя улица надела на меня заляпанные грязью жёлтые очки, и я сразу растерял ту мизерную бодрость, которую имел. Завертелись губительные мысли: «Что делать дальше? Куда идти?»

На радость, помог случай. Трубный звук проходящего наземного метро ассоциативно навёл на мысль.

«Точно, поеду в аэропорт, куплю билет – и куда глаза глядят, на край России, а значит, и земли».

Поймав такси, я решил поехать в Домодедово и там разобраться, в каком направлении лететь. По пути к означенному месту у меня случился дикий приступ голода. И я нетерпеливо остановил такси у ближайшей харчевни на Каширке. Войдя в довольно чистую ресторацию, выбрал местечко поближе к бару. Присаживаясь на стул, почувствовал своим нетвёрдым местом что-то мягкое и мокрое, в ту же секунду раздался крик. В испуге я отскочил от стула, на котором оказался хомяк или зверёк, похожий на него. От соседнего столика прибежала пухленькая девочка, лет десяти, взяла своё животное, которое оказалось плюшевой игрушкой, и сердито, а главное больно, наступила мне на ногу каблучком своей туфли. Я не удержался и дал ей подзатыльник. Мгновенно поднялся внушительный мужик, сидевший с этой девчонкой, и надвинулся на меня.

– Ты чего делаешь, козёл? – спросил он мясным басом, хватая лацканы моего пиджака.

«Следы высолов», – автоматически подумал я, глядя на его футболку. Уксусный запах мужчины смешивался с ароматом каких-то благовоний. У меня хорошее обоняние, иногда мне это вредит. Возникло огромное желание вгрызться зубами в коричневый нос, но тут послышался неразборчивый окрик, и мужик, отпустив пиджак, ушёл вместе с маленькой поганкой в дальний угол кафе. Я сел.