Партия

– Это схема, мне надо её расшифровать, ты же в науках рубишь, думал, подскажешь мне, что это.

Сестра милосердия принесла поднос с флягами и котелок с ложкой. Егор протянул флягу Саше.

– Будешь?

– Это что? – недоверчиво покосился на ёмкость Саша.

– Чифирь и карамель. Взбодримся?

– Ух ты… нет, я не могу, у меня три дня на расшифровку этой тарабарщины. Так что скажешь, Егор?

Егор отвинтил крышку фляги и сделал пару хороших глотков, пододвинул котелок, зачерпнув ложкой коричневую смесь.

– Ничего не скажу. То, что помнил, то вылетело. Я ведь после того, как институт не закончил, в армию пошёл, сам. В Чечню. Три года по контракту отслужил. Ты забудь, что я в школе ботаном был, сейчас я охранник, пусть и в библиотеке. Не совсем мечта детства… конечно. Это ты на своей железке, как хотел, так и работаешь. Ведь работаешь?

Саша кивнул. Подавленно спросил:

– А где живёшь сейчас?

– У Коляна Шнягина, помнишь его? Вот у него. Он мне рассказал, что из нашего класса всего меньше половины осталось. Бабы наши проститутками стали, почти все. Пацаны кто от цирроза, кто от передоза. Шняга хоть и кришнаит оказался, но правильно говорит…

– Кришнаит?

– Да, но не в этом дело. В общем, включён, говорит, какой-то тайный механизм самоуничтожения у нашего поколения. И не только у нашего, вообще у русских. Вырвали из природной среды и поместили в колбу со спиртом, опыты ставят. – Егор говорил чётко и отрывисто, чего раньше за ним не водилось. – Я там, в горах, насмотрелся на «чехов». Они пассионарии, пусть и варвары, им есть что защищать. Вот если ты чурке, например, скажешь, что драл его мать, он тебя загрызёт; а мы что? В лучшем случае в рожу дадим, да и то не все. А про наше правительство родное я просто молчу, оно сейчас сдаёт тех, кто выполнял приказ. Кого не сдали, того на улице или в подъезде сами «чехи» валят – мстят, гниды. Наверное, и до меня скоро доберутся.

– Ты про зачистки? Так это давно было, – осторожно вставил Саша.

– Про них самые. И тут срока давности нет. А как иначе было? Эти мирные, днём добренькие, а ночью с калашом выходят! А-а, забудь… слушай, хочешь посмеяться? Знаешь, кто из наших в порядке? – Егор впервые улыбнулся.

– Кто?

– Кузя! Он отсидел когда-то за что-то два года и после выхода создал в интернете онлайн-переводчик блатного жаргона, платный. В сети есть и бесплатные, но они неточные, неудобные и запас слов маленький. А у него всё обоснованно, как у Даля, ссылки, примеры, лингвистика; и на месте не стоит, постоянно пополняет свой «толковый словарь». Сейчас в среде блогеров его феня большой популярностью пользуется. Шнягин говорит, он за отдельную плату даёт уроки этой фени у себя дома. «Блатной фольклор от интеллигентного носителя» – такой у него слоган. «Бэху» недавно прикупил, цвет металлик…

Чирик громко хохотнул, потом, сжав кулаки, качнул головой и, взяв флягу, стал жадно пить, переливая коричневые струи через рот.

– Ну всё, ты иди, видишь, ничем помочь тебе не могу. А я посижу.

Было заметно, что чифирь произвёл противоположное действие, вместо прилива сил наступила подавленность. Егор смотрел на свои сжатые кулаки, наклонив бритую голову.

– А у тебя какой номер сотового, а то я только твой домашний знаю, – спросил Саша.

– Не надо тебе его знать, ты не обижайся, но лучше не надо.

На выходе Саша столкнулся с породистой эффектной женщиной лет тридцати. Он успел увидеть, как она подошла к Егору и села за его стол.

Кb8 – c6

– Какой же ты беспокойный старик, хотя бы немного посиди неподвижно!

Работа не ладилась, лицо натурщика было постоянно в движении, и скульптор Линос по прозвищу Оселок никак не мог его уловить. Прозвище Оселок ему дали, поскольку он приплыл в Афины с острова Наксос, откуда привозили превосходный мрамор и корунд, из которого делали оселки для заточки ножей.

Под широким и высоким навесом, хорошо укрывающим от палящего солнца, находились два человека. Деметрий сидел на высоком, грубо сколоченном табурете, непринуждённо, по-детски, болтая ногами, наслаждаясь спасительной от жары тенью. Он был гол, только снятый дряхлый хитон комом лежал на срамном месте, прикрывая его. Обнажённое тело рассекали чёрными линиями следы от меча и кнута. Скульптор, стоявший у своего изваяния и молотивший по нему железным скарпелем, напротив, испытывал раздражение и к погоде, и к мрамору, и к Деметрию. Он давно скинул свою хламиду и работал теперь в лёгкой набедренной повязке. Левая часть его лица в большей степени, чем правая, шея и не слишком крепкий молодой торс были усеяны прилипшими крошками камня.

Двор, мощённый крупным тёсаным булыжником, занимали самые разнообразные скульптуры. Тут стояли как небольшие работы второстепенных божеств, типа Селены и Пана, сделанные для окраинных небогатых храмов, так и монументальные, в виде главной покровительницы города, изображённой в гордой статичной позе защитницы. В углу двора в ряд были выстроены фигуры нимф, одну из них на безжалостном солнцепёке расписывал юноша, почти мальчик, по имени Пэн в смешной красной шапочке; он тщательно обрисовывал охрой веко мраморного личика. Но особо выделялась на общем фоне скульптура обнажённой женщины, не полностью ещё законченная. Смелый художник не постеснялся показать зрителям своё умение, точно и уверенно передать красоту женского тела. Вот только голова и закинутая за неё правая рука были лишь намечены.

Хотя натура была совсем несложна для подобного мастера, а характерные черты и вовсе упрощали задачу, скульптор никак не мог ухватить сущность портрета философа. Большой мясистый нос, лысая голова, выдающийся широкий лоб, кустистая борода и усы, прищуренные глаза… да! вот глаза и вокруг них; никак не удаётся попасть. «В чём же дело…» – бормотал про себя Оселок. Опытный скульптор работал сразу в мраморе, не делая предварительного глиняного эскиза, и он уже пожалел об этом, так как вынужден был срубить один слой из-за допущенной ошибки, что сделало работу чуть меньше.

Молоток звякнул о скарпель, скарпель отколол кусок мрамора большего, чем нужно, размера. Скульптор отложил инструмент и сел на низенькую табуретку, уставившись в пол. Юноша-подмастерье хотел было пройти через навес в дом за водой, но Оселок так рявкнул на того, что парень в испуге отбежал.

– Зря ты на него так, вспомни себя в молодости.

Вместо ответа скульптор недовольно сплюнул мраморную пыль.

– Скажи-ка, что, Мелисса больше не приходит позировать тебе? – Деметрий указал рукой на мраморное изваяние.

– Обещала вчера прийти, да не зашла. А без неё или с другой заканчивать не хочу.

– Видал я её дней пять назад. Хорошо, что я равнодушен к женщинам и на всякий случай к мужчинам.

После некоторой паузы Деметрий, расправляя усы, задумчиво продолжил:

– Гулял вчера по городу и встретил у гигийских бань старика Эфора. Он как раз вернулся из дальнего путешествия, дошёл да края земли, хотя у меня есть подозрение, что это не так. Но не суть, послушал я его рассказы о разных странах и дивных варварах, самые чудные из которых, сколоты, и соседние с ними племена обитают севернее Пантикапея и на полуострове Таврика, что на Понте.

Философ замолчал, потом продолжил:

– Я поступлю следующим образом, подобно блаженным Феакам, чьи корабли ходили по морю без руля, управляемые мыслью, отпущу себя на волю разума, закрою глаза и подумаю об этих варварских землях. То, что мне придёт на ум, обращу для тебя словом. – Старик поднял за верёвочку сосуд, сделанный из ценной тыквы, и отхлебнул добрую половину содержимого.

– Берег реки, ранний вечер, три человека. Одеты однообразно, на ногах меховые штаны, короткие куртки из кожи, опоясанные кожаными же поясами с золотыми пряжками, все с красивыми длинными бородами. У одного на голове шерстяная остроконечная шапка, он копошится у котла, обкладывая его хворостом; двое других сидят и расчёсывают костяными гребнями друг дружке волосы. Невдалеке видна кромка леса, возле неё небольшой табун лошадей и несколько фигур людей. Вдоль берега сложены временные шалаши из тополиных жердей и соломы, чуть ближе к лесу – шатры из шкур.

Человек, разводящий огонь, что-то отрывисто кричит, из шалаша вылезает женщина с кожаным ведёрцем и бежит к реке. На ней тёмный плащ поверх длинной рубахи, а на голове высокая шапка с покрывалом. Набрав воды, она выливает её в котёл, вокруг которого уже вовсю горит хворост. Постепенно к очагу подходят люди с разной снедью, у кого нога барана, у кого мехи с вином. Солнце постепенно садится, река становится маслянисто-золотой, лес тёмно-вишнёвым, люди сереют, и только те, кто поддерживает огонь, обретают мягкий бронзовый оттенок. Вот из просторного шалаша выходит старик. На нём нарядное одеяние, много золотых пряжек и застёжек, митра покрывает его голову. Он степенно идёт к реке. Постояв около неё, подходит к огню, садится в круг людей. Давно уже варятся бараньи ноги, оленьи потроха, сдобренные разными травами. Старик произносит неспешную речь, все слушают его не перебивая. После он берёт чашу, сделанную из человеческого черепа, отпивает из неё, но сразу начинает кашлять и отставляет сосуд. Из дальнего шатра к собравшимся подходит мужчина и протягивает старику свёрток из выделанной тиснённой орнаментом кожи. Старик разворачивает его, достаёт нож с серебряной рукоятью. Шепча неясные слова, он с силой бьёт себя ножом в сердце и тут же заваливается набок. Двое мужчин, бережно вытащив лезвие из сердца и сняв одежды с покойного, отрезают ему голову, кладут её отдельно в украшенный тончайшей сканью мешок, а тело опускают в кипящий котёл.

Кf3: e5

Пришлось Саше ехать к дяде.

Дядя Толя был слишком странным человеком, чтобы его можно было любить, попросту он был псих. Так считали и студенты, у которых он преподавал, и немногочисленные родственники. Обитал он в Подмосковье, в посёлке Сосновый Лес, была у него ещё двухкомнатная квартира на «Семёновской», но дядя в ней не жил, и вот почему.

В один из солнечных будних дней дядя Толя шёл на работу по своему обычному маршруту. На подходе к метро он пересекал по пешеходному переходу Зверинецкую улицу, ничего не нарушая, думая о компиляциях Ньютона, как вдруг уши заложило от страшной сирены вороного «Гелендвагена», который всё-таки затормозил перед оторопевшим пешеходом. Из машины вышли двое: пассажир и водитель, довольно плотного телосложения, водитель был даже чересчур толст. Под аккомпанемент страшных ругательств пассажира, касавшихся в основном сексуальной ориентации и внешнего вида, водитель обошёл своё авто, достал бейсбольную биту и с несвойственным его фигуре проворством подбежал к дяде, принявшись избивать того. Первый же удар по голове сшиб его с ног, остальное вспоминалось позже какой-то дикой каруселью. В больницу дядя Толя поступил с черепно-мозговой, с переломами обеих рук и с многочисленными внутренними гематомами. Следователь, приходивший один раз, скучно посидел и что-то записал, вернее, зарисовал: круг, в нём квадрат, в квадрате треугольник, опять кружок, квадратик, треугольничек… Дядя ничего не запомнил, ни лица, ни номера машины, ни марки; камер на месте происшествия не было. Выписавшись через полтора месяца из больницы, в которой его навещал только Саша, он самолично опечатал квартиру, быстро собрался и выехал в деревню, где стоял избушечный дом, поставленный дальним предком и перешедший ему по наследству. В этой самой деревне, ставшей сейчас посёлком, он и жил вот уже несколько лет.

Работал дядя Толя преподавателем на кафедре физики в институте с приятным японским названием НИУ МИСИ, и каждый день ему приходилось долго и неудобно ездить из посёлка к студентам как нормальному российскому педагогу – своим ходом.

Любопытен и дядин посёлок. Там берёт начало известная целебная вода, которую в советское время зачем-то очищали, а в новороссийское стали качать без фильтра, построили заводик, и полилась из труб жидкость в бутылки. Ещё Сосновый Лес интересен уникальным по идиотизму проектом Хрущёва, связанным с переносом Министерства сельского хозяйства из столицы в лесной посёлок. Как-то Никита Сергеевич вызвал на доклад министра и, покачиваясь, словно неваляшка, подошёл к чиновнику с предложением, которое показалось тому шуткой:

– А что, Константин Георгиевич, не зажились ли вы в городе? У нас что, разве пшеница и овёс растут на Пушкинской площади, понимаете, или на Карла Маркса? – Оба засмеялись, один из них искренно. – Есть мнение перевести ваше министерство поближе к свойственным ему условиям, его профилю, понимаете.

Дело двинулось быстро, подготовили архитектурный проект в духе экономии и простоты форм, утвердили и начали строить. Но Хрущёва скоро сместили, и от экстравагантного замысла отказались. Так и остались стоять недостроенные кирпичные корпуса, быстро заросшие лопухами и зонтиками борщевика. Позже часть строений местные жители разобрали на кирпич, а часть пошла на возведение церкви новомучеников. В которой центральное место заняла икона Николая II, подаренная храму господином Гуревичем, бывшим председателем комсомольской организации райисполкома, ныне входящим в совет директоров банка «Подольсктрейд».

Саша, жалея о том, что нельзя доехать до дяди на электричке и сэкономить, сел в пригородный автобус. Ехать нужно было что-то около часа от Тёплого Стана по Калужскому шоссе и бетонке; он проверил папку с рисунком – всё на месте, кошелёк во внутреннем кармане, телефон… Подошла контролёрша, отмотала циферблатные билетики, и автобус, прокручивая шинами грязевую кашку, стал тихо выбираться из города.