Партия

У дяди Толи сотового никогда не было, про электронную почту и говорить не стоит, поэтому Саша после встречи с Чириком, прежде чем ехать, позвонил в дядин институт на кафедру физики и узнал, есть ли сегодня занятия у Анатолия Михайловича Александрова; ему сказали, что нет. Это был шанс застать дядю дома. Пока автобус медленно тащился по шоссе, останавливаясь на частых остановках, вспомнилось Сашке, как он в детстве играл с дядей, как они ходили гулять в Коломенское, посещали Пушкинский музей, Исторический, Третья-ковку, ТЮЗ, Новодевичий монастырь, как всё это бесило его, юношу.

Автобус свернул с шоссе на бетонку, пронёсся мимо лимонадной фабрики им. Ельцина и, проехав ещё немного, остановился у исполинского деревянного медведя с шишкой в левой лапе. «Приехали», – удовлетворённо отметил Саша, выбираясь из салона. Время было послеобеденное, рубиновые огни поселкового рынка, находившегося рядом с остановкой, встречали очередных покупателей. Тут же на информационном стенде посёлка висели два объявления о пропавших мальчиках, одному девять, другому десять лет.

Идти было недолго. Саша раза два бывал у дяди: вот спуск от рынка, мимо больницы и жилых трёхэтажек, ещё немного вниз, завод питьевой воды, дальше пруд – он справа, пункт назначения – слева. Синий бревенчатый одноэтажный дом с декоративным мезонином, какие строили после войны, вокруг дома сухие будыли гигантских размеров. Плохенький, с просветами, забор ничего не скрывает – огибая периметр дома, бежит полуголый человек в чёрных спортивных трусах и в коротких резиновых сапогах. Так он и наматывал круги, пока Саша подходил к дому. Это был дядя Толя.

Пройдя на участок, Саша дождался, пока дядя выбежит из-за угла.

– Привет, Санёк, заходи в дом, ставь чайник, сейчас кофе пить будем, – на ходу выложил дядя Толя, будто поджидавший племянника.

Знакомые кривые, но прочные ступени крыльца подняли в тесноватый предбанник с вешалкой, через дверь находилась кухня, и вот уж она была по-настоящему обширная. Может, отчасти оттого, что в ней недоставало мебели: сорокалетний буфет у стены, стол у окна лет тридцати, газовая плита, пожалуй, пятидесяти, над ней висели бессмертные поварёшки, ими, судя по замшелости, дядя не пользовался; у стола стоял гнутый венский стул, ещё такой же был чуть поодаль, вот и вся меблировка. Дохлые клеёнчатые обои дополняли картину. В доме было ещё две комнаты, в одной спал дядя, вторая, тоже когда-то спальня, постоянно была закрыта. Саша взял с плиты массивный чайник, налил в него сырой воды. Чиркнув спичкой и добыв огонь, он получил ностальгическое удовольствие от давно забытой процедуры – что там плиты с электроподжигом! Сев на прочный стул, принялся ждать дядю. Обращало внимание большое количество пустых пузырьков из-под йода в мусорном ведре и отсутствие холодильника. Саша вспомнил, что дядя Толя уже давно пил растворённый в воде йод на ночь, считая это крайне полезным.

Красный и распаренный от беготни, дядя ввалился через пару минут, производя впечатление шестидесятилетнего человека, хотя было ему чуть за пятьдесят. Невысокого роста, с подвижным лицом, солидной лысиной и длинными седыми остатками волос, с привычкой поглаживать подбородок – он производил больше неприятное впечатление.

– Что, небось продрог, пока шёл ко мне? – говорил дядя, снимая сапоги и облачаясь в старые треники. – Неудивительно, чем больше одежды – тем больше мёрзнешь. А знаком ли ты с учением Порфирия Иванова? Этот уникальный человек учил укреплять свой организм воздержанием в пище и закаливанием, впрочем, я тебе дам его тезисы.

Надев неимоверно длинную когда-то красную футболку, он открыл буфет и извлёк маленький бумажный кулёк.

– Сейчас угощу тебя замечательной вещью, такого кофе ты не пивал, я думаю. Ну, чего стоишь? Раздевайся, термос с полки возьми, – привычно не делая пауз между предложениями, затараторил дядя.

Бросив из кулька в термос щепотку сухого порошка и залив кипятком из чайника, дядя завинтил крышку и сел за стол.

– Как ты тут, дядя Толь, вижу, не расслабляешься?

– Держу себя в узде, чуть расслабься – и сползёшь вниз, потом очень трудно будет восстанавливать накопленное. И ты знаешь – я счастлив. Я нашёл для себя формулу существования. – Дядя пригладил несуществующую бороду. – Порфирий Иванов научил меня, как нужно смотреть на мир. Нет ничего неполезного, всё имеет свою пользу, нужно только правильно применять, изучать любое явление, пытаться найти тайный смысл, заложенный в каждой вещи. Вот, например, борщевик, ты видел, у меня на огороде растёт. Считается, что он страшно вреден, вызывает фотохимические ожоги, летом в жару под его лопухами нельзя спать, иначе страшно разболится голова, будет рвота и так далее. А то, что он выделяет огромное количество кислорода и отлично поглощает угарный газ, об этом не говорят. Мне, например, живущему у дороги, он сильно помогает. У меня тут сосед вчера умер от пьянства, так он всё убеждать пытался, что я, мол, неправильно живу, не пью ни с кем. А вот как вышло, хотя был младше меня. Так вот и большинство: «Чем вреднее живёшь, тем дольше проживёшь», – думают они. А это бездумное потребление, в корне противоречащее учению Иванова. Или возьмём холод… Да ты меня не слушаешь, Санёк, о чём-то своём думаешь?

– Да, извини, дядя Толь, у меня просто очень мало времени, я пришёл с серьёзным делом.

Саша, боясь, что дядю понесёт не в ту степь, а в ней его не остановишь, достал из папки лист с рисунком. Дядя надел очки и взглянул на странные точки. Секунд пятнадцать он смотрел на них, потом отложил в сторону и, глядя на племянника поверх очков, сказал:

– Ты знаком с теорией детерминизма? Это теория о взаимосвязи всех происходящих явлений. Нет ничего случайного. Мы существуем в событийной цепи, и чтобы найти, условно, седьмое звено, тебе надо сначала определить, где четвёртое, потом пятое, а шестое выведет уже к седьмому. Пошёл когнитивный процесс?

Саше захотелось вбить гвоздь в язык теоретика.

– Ты конкретно можешь сказать, что это такое, что означают эти точки?

– Санёк, ты всегда был непоследовательным, – заявил дядюшка, выставляя чашки из буфета. – Пока ты сам мне не дашь больше информации, я ничем тебе не помогу. Очень мало вводных. Вот откуда это у тебя?

– Я не могу ничего сказать об этом, даже полслова, пойми. Мне бы знать, что это за точки, может, код или древнее письмо?

– А говоришь, серьёзное дело. Мне сие ничего не объясняет. Ну-ка, дай ещё посмотреть… какой-то шифр, но не сложный, тут повторяющийся ритм. И не похоже на древнее письмо. Не знаю, в любом случае усвой, что я сказал: ищи недостающее звено во всём, что тебя окружает.

Дядя обратился к термосу. Отвинтил крышку.

– Ах, какой кофе! Коллега с кафедры привёз из Индонезии, «копи-лувак» называется. Его в ходе дефекации экскретируют такие маленькие животные – мусанги, поедающие кофейные зёрна. Прекрасный пример использования животных. – Дядя Толя разлил душистое варево в кружки.

Кофе действительно оказался на редкость вкусен, и, поборов первоначальную брезгливость, Саша с удовольствием его выпил.

Несолоно хлебавши, если не считать «копи-лувак», племянник, не засиживаясь долго, засобирался. После встречи с дядей его всегда щемила жалость к нему, может, оттого, что считал его чудаком, может, потому, что в пожилом возрасте тот жил один, не завёл свою семью, всё носился со странными теориями, а Саше казалось это таким бессмысленным и пустяковым.

Перед уходом дядя подарил ему тонкую книжечку, скорее брошюру, на ней было написано:

«ДЕТКА»

УЧЕНИЕ ПОРФИРИЯ КОРНЕЕВИЧА ИВАНОВА.

На первой странице было вступление:

«Мне скоро исполнится 85 лет. 50 из них я отдал практическому поиску путей здоровой жизни. Для этого я каждодневно испытываю на себе различные качества природы. Особенно суровые её стороны. Я полон желания весь свой опыт передать нашей молодёжи и всем советским людям. Это мой подарок им».

Саша прибежал к остановке, когда красные огни автобуса отъехали уже далеко, это был последний общественный транспорт на Москву. Он забыл, а дядя Толя не напомнил, что автобус здесь уходит рано. Такси тоже не было. Возвращаться в избу совсем не хотелось, оставалось только выйти на бетонку ловить машину.

Ксб: е5

– Ты о чём сейчас рассказывал? Я ничего не понял, – ошалело спросил Оселок.

Деметрий неспешно поднял опухшие веки. Тело его покрылось мурашками.

– Вот это опыт, – чрезвычайно медленно произнёс философ.

Встав, он прошёлся по двору, подошёл к скульптору и, посмотрев ему прямо в глаза, сказал:

– Я только что всё это видел. Слышишь? Видел. Надо повторить. Явление только тогда можно осмысливать, когда есть ряд опытов.

– Садись позировать, мы не закончили, – рассердился Оселок.

– Сяду, сяду… вот и не верь потом в Гипноса и Морфея.

– Ладно, пробуй свой опыт, только не шевелись, – смягчил тон художник. – Пэн, принеси ещё отвара моему гостю.

Мальчик-подмастерье наполнил тыквенный сосуд и, подав его, присел на корточки рядом с Деметрием. Философ потрепал парнишку за ухо, отпил содержимое бутыли и прикрыл глаза ладонью.

– Толпа народа наводняет палубу огромного корабля, сделанного целиком из железа. Белые одежды в первых рядах сменяются чёрными во вторых, кое-где разбавленными серыми длиннополыми похожими на плащи одеяниями. Люди жмутся к ступенчатому пьедесталу, обитому красной парчой.

– Кажется, уже пора, Александр Фёдорович.

– Пора.

Высокий человек в сырой серо-зелёной одежде поднимается на трибуну и оглядывает толпу недобрым возбуждённым взором. Зычным голосом говорит:

– Граждане новой России! Сбылись мечты и чаянья наших предков, боровшихся за свободу отчизны. Тысячелетие гнёта сменила народная революция. Свобода всех сословий, равенство перед законом и братство граждан России – вот то, что торжествует теперь в нашем отечестве. Деятели старого императорского правительства говорили, что им нужна великая Россия, а нам нужны потрясения, они не понимали того, что без великих потрясений не может быть и великой России. Мы с гордостью заявляем: самодержавие свергнуто! Великая бескровная революция свершилась! Победили внутренних врагов, и теперь ничто не помешает нам победить внешних. Славные продолжатели дела Шмидта, обращаюсь я к вам, отныне вы хозяева на флоте, вы сами будете решать демократическим путём ход истории, от вас зависит будущее страны, сломившей голову чёрной диктатуре царизма! Матросы и командиры победоносного Черноморского флота, мы – демократическое Временное правительство России, как и вы, чтим подвиги страдальцев за освобождение народа. В ближайшее время будут с почестями похоронены герои, погибшие в девятьсот пятом – девятьсот седьмом годах. Те идеалы, за которые они жертвовали жизни, утвердились навеки. Отныне никто не смеет заниматься рукоприкладством; командир, который повторит старорежимные ошибки, будет снят с должности недавно образованными судовыми комитетами! Старое обращение долой!

Бурно жестикулируя, оратор сбивает рукой шапку у стоящего рядом с ним низкорослого человека. Тот с заметным сожалением поднимает белоснежный убор, запачканный грязью.

Тем временем выступающий продолжает:

– Я первый готов взять винтовку и пойти в штыковую!! Война до победного конца, а он уже близок! Я верю в вас, герои-моряки! Помните! Силы противника истощены, наши же неиссякаемы, революционный подъём мобилизует лучшее, что есть у воинства! Небывалый патриотический взлёт испытывают сейчас армия и флот, потому как теперь мы воюем не за царя и старое правительство, а за светлое будущее обновлённой России!! За детей, которым мы должны оставить свободную и независимую державу! Наши корабли скоро будут в Константинополе, старое командование не могло справиться с этой задачей, а мы справимся!! Ибо с нами великая историческая правда – только свободная личность способна побеждать, и мы победим!! Да здравствует свободная Россия!! Да здравствует свободный человек!!!

Гром бурных аплодисментов, перемешанный с криками «ура!» и «да здравствует революция!».