Арифметика демократии

– Ну тогда расскажи, как должны себя вести сознательные? – спросила вторая.

– Ну вы логически-то мыслить начните! Ту пробовали избрать Верховной – не получилось. Эту пробовали – то же самое. Кого угодно пробовали – не получалось! А кого не пробовали? Правильно – меня! Значит меня и надо избрать Верховной, и тогда я научусь считать до ста, и всем раздам по пять апельсинов! Это единственное решение, которое остаётся, и которое неправильным быть не может, потому, что все остальные мы уже пробовали! А если вы этого не понимаете, значит, вы несознательные!

– Все так говорят, а когда к власти приходят, ничего не получается – вставила своё слово первая. – И поэтому я тебе лично не верю.

– Тогда что же ты предлагаешь?

– Я не знаю… Надо идти к объяснятикам, и пусть они объяснят.

– Да объяснятики-то объяснят, только апельсинов что-то от этого не прибавится! – сказали вторая и третья.

– Ну а что же тогда делать?

– Я же объяснила, что делать! – сказала вторая.

– Где ты объяснила? Я ничего вразумительного не слышала! – спросила первая.

– Правильно, ничего от неё не было! – поддержала её третья. – Вразумительно объяснила я!

– А что ты объяснила?

– Я доказала, что вы – несознательные!

– И как же ты это доказала? Вот я своё доказала, а от тебя ничего вразумительного не было!

– Да элементарно: – разбила её доводы третья, – Если вы не понимаете, что меня надо избрать Верховной, значит, вы не хотите получить по пять апельсинов. А не хотеть этого могут только несознательные обезьяны!

– Нет, неправильность этого мы уже тебе объяснили! – сказала вторая, – Так что остаётся только мой вариант. А раз вы не понимаете, что не нужно никаких выборов, а нужно просто надо начинать делить апельсины с меня, значит, вы не хотите получить по пять апельсинов. А это как раз доказывает, что вы несознательные!

– Ты ничего не понимаешь! – сказала третья.

– Это вы ничего не понимаешь! – сказала вторая.

– Помолчи, и послушай, что тебе понимающая обезьяна объясняет!

– Помолчи ты сама!

– Заткнись!

– Сама заткнись!

– Заткнуться надо тебе, потому, что ты несёшь бред!

– Нет, бред несёшь ты, а потому заткнуться надо тебе, и послушать, что тебе умная говорит!

– Дура!

– Сама дура!

Поскольку образованные барамуки были обезьяны культурные, то разговаривать при помощи оскорблений они, конечно, не хотели. Но что было делать, если оппонент настолько выбешивает своей непонятливостью, что других слов просто не остаётся? Вот и приходилось по этому случаю объяснять ему, кто он есть, прямым текстом, раз не хотел по-другому. А когда объяснения прямым текстом тоже были испробованы, и тоже не достигли желаемого результата, дело было решено мордобоем, и тогда всем неожиданно сразу стало легче.

Мордобой оказался единственным способом доказать свою правоту оппоненту, который по другому понимать ничего не хотел. Мордобой оказался отличным способом выплеснуть всю озлобленность, накопленную неравенством и несправедливостью общества Справедливости и Равенства. Накопленных по причине нехватки в нём порядка, демократии, справедливости, равенства, и чёрт знает, чего ещё, а также молчания объяснятиков и всеобщей несознательности окружающих. Мордобой оказался очень эффектным способом почувствовать себя кем-то значимым, кого приходится слушать, и с кем начинают считаться, чего в обществе простым барамукам так не хватало. И, наконец, мордобой был способом просто выплеснуть всю энергию, которая не нашла применения в обучении по причине недостаточного прилежания и недостаточной требовательности системы образования. С тех пор у барамуков в последствии возникла традиция все споры заканчивать мордобоем, и они заканчивали споры им всегда, когда была возможность это сделать.

Самый главный же феномен мордобоя оказался в том, что, благодаря ему барамуки сделали для себя важнейшее открытие, навсегда перевернувшее взгляды многих о политике: споры словами можно вести до бесконечности, и ничего никому не доказать не получится. Потому, что ты будешь указывать до бесконечности противнику в его противоречия, а он будет до бесконечности указывать в твои, и никто никого ни в чём не убедит. И потому нужна сила, которая бы в нужный момент вмешивалась, и ставила бы в разговоре жирную точку. А поскольку в Законе демократического общества последнее слово за собой оставляет сила, которая принуждает к следованию установленному порядку, то он и играет роль как раз той силы, которая нужна, чтобы сохранить порядок. А, стало быть, без него не было ни порядка, а соответственно, ни справедливости, ни равенства, ни самой демократии.

Именно такой вывод и озвучил один из трёх участников дискуссии, который наблюдал за дракой двух других, и впервые за всю долгую её долгую историю они оба не нашлись, что возразить. В этот момент мимо проходила Умеющая Считать до Бесконечности. Она сказала:

– Ваш закон и есть первопричина всего вашего непонимания! – сказала она.

– Идиотка! – набросились на неё барамуки, – Такого бреда мы ещё не слышали!

Заявление Умеющей Считать до Бесконечности было для барамук самым бредовым из всего, что они слышали. В этом были согласны и те, кто требовали избрать их верховными, и те, кто требовали начинать делить апельсины с них, и те, кто вообще не знали, чего требовать. Так между барамуками установилось взаимопонимание.

Глава13. Как в обществе крепла мораль

Поскольку официальная идеология общества Равенства и Справедливости провозглашала честность и доброту, все его участники должны были быть ярким примером этих качеств. И таковыми они, конечно же, и были, если верить им самим, и были независимо от того, оставались ли они простыми барамуками, или становились кем-то повыше. И мораль в каждом участнике общества была столь сильна, что он готов был оставаться верным ей даже тогда, когда его окружали сплошь бесчестные и безнравственные обезьяны. Что, к сожалению, именно так обычно почему-то и получалось вопреки всем принципам честности и доброты, на которых основывался Закон демократического общества.

Когда участница общества была простой барамукой, для неё аморальными были все, кроме неё самой, а она сама была всегда исключительно борцом за правду и справедливость. И все её поступки всегда были высоко моральными, потому, что направлены были именно на восстановление этих положений. И если она даже где-то что-то крала, то это была всего лишь компенсация ей того, что она недополучает из полагающегося ей по Закону. Если же она видела, что жертва её воровства была обделена системой не меньше её самой, то это всё равно было справедливо, потому, что та со всеми остальными повинна в существовании режима, который обделяет её дольками, и не может избрать нормальную Верховную, которая выдаст всем по пять полагающихся им апельсинов. А стало быть, проблемы той – всего лишь заслуженное ей наказание в рамках конечного понимания правды и справедливости. Зато, если у неё кто-то что-то крал, то этому не могло быть никакого оправдания, потому, что сама-то она ни в чём не виновата, и никаким образом компенсировать какие-то убытки за счёт неё ни у кого никакого морального права не было. А более всего у неё виноватыми были разделюки и Верховная, потому что они всё никак не могут научиться считать, и выдать ей полагающееся ей по Закону апельсины.

Если какой-то барамуке случалось стать разделюкой, то мировоззрение вдруг менялось. Дело в том, что становилась она разделюкой исключительно из стремления добиться справедливости, поэтому никакой аморальности в её действиях быть не могло. Но поскольку в должности разделюки ей приходилось совершать те самые действия, которые она сама ещё совсем недавно, будучи простой барамукой, осуждала, это ей приходилось себе самой как-то объяснять. А раз действия эти были основаны на справедливости, значит, они должны были иметь оправдания, которые оставалось только сообразить. И начинав соображать, разделюка действительно их находила, и тогда оказывалось, что с моралью у неё было не в порядке как раз раньше, когда она была простой барамукой, а вот теперь то у неё как раз всё вставало на места.

Заключалась мораль разделюки в том, что, она брала себе ровно столько, сколько ей полагалось по Закону. А если кто-то оказывался обделённым, то они должны были идти и требовать себе недостающего у тех, кто взял себе лишнее. Ведь это же само собой понятно, что если один взял сверх нормы, другой ровно норму, а третьему не хватило, то последний должен идти и спрашивать у первого, но никак не у второго! И идти должен именно он, а не кто-то за него, потому, что ему это больше всего и нужно. И если ему не хватает для этого грамотности, значит, он должен повысить её до соответствующего уровня. А если он этого не делает, значит, оно ему не так нужно. И если кого-то что-то не устраивает деление апельсинов, то пусть избирают себе другую Верховную, которая разделит апельсины иначе, а от разделюки пусть отстанут – это не её дело. А если они вместо этого докучают ей своими «почему» ради того, что на самом деле им не нужно, значит, они заслуживают того, чтобы быть посланным со всеми своими вопросами куда подальше. Ну а коли слов барамуки не понимают, значит, всё должно быть объяснено им на языке апельсинов, и желательно, самым поучительным образом. Чем разделюка и занималась, не видя более в этом ничего аморального в своей деятельности. А ещё, как только барамука становилась разделюкой, она объедалась апельсинами, и после этого почему-то оказывалось, что она как-то сразу переставала понимать, что это за страдания из-за кусочков этой вещи, от которой её саму уже воротит.

Помимо барамук, у разделюки виноватыми во всех её бедах оказывалась Верховная – из-за неё барамуки портят ей нервы. Верховная действительно загребает себе гораздо больше, чем всем полагается по Закону, при этом ничего не делает, а вся тяжёлая работа с общественностью ложится на плечи разделюк. И хоть доказать её неправоту по Закону не получалось, тем не менее, состав её преступления был для разделюки так же очевиден, как и для простых барамук – в этом она была с ними абсолютно единодушна.

Если же вдруг разделюке случалось стать Верховной (что было крайне редко, но всё же иногда бывало), ей снова случалось делать вещи, против которых она ранее активно выступала. И тогда оказывалось, что обделённые не умеют бороться за свои права. А те, кто не умеют, заслуживают меньше, чем те, кто умеют. Потому, что чтобы уметь, нужно учиться, а кто не заставляет себя учиться, не заслуживает того, чего заслуживает тот, кто заставляет.

Оказывалось, что все они дураки, которые не способны поделить апельсины без чужой помощи, не передравшись, и не растоптав их все в той же драке. И что потому они вообще должны благодарны тому, что у них есть кто-то, кто удерживает порядок, и благодаря кому они получают хотя бы сколько-то. И в-третьих, быть неграмотными их никто принудительно не заставляет, так что, как только они этому научатся, и сумеют правильно потребовать то, что им причитается, Верховная с ними, конечно, поделится, а если они этого не делают, значит, им это и не нужно. А раз кому-то что-то не нужно, значит, распоряжаться этим святое право того, кому это нужно. Ну а что касается её самой, то да, она берёт себе больше, но разве она этого не заслуживает – ведь за весь тот бедлам, который низшие классы создают своей несознательностью, и который ей приходится от них терпеть, ей просто полагается получать какую-то компенсацию!

Такое понимание мировоззрения Верховной можно было сделать на основе тех фраз, которые она говорила. Друзей же своего уровня у неё не было и дружеских же бесед с нижестоящими она не вела, и в отношении своего положения постоянно повторяла, ей окружают сплошь мелочные и беспринципные обезьяны, которые за лишний апельсин готовы продать самое святое, что есть у общества – демократическую мораль! Но, поскольку, как говорится, каков поп, таков и приход, то, если все её подопечные были обезьянами моральными, то и сама она, наверняка, была образцом моральности, иначе с кого бы они брали пример в своём подражании?

Поскольку получалось, что при любом занимаемом положении каждый член общества оставался моральным и правым в своих убеждениях, то и всё общество должно было быть воплощением морали и правоты. Однако, на практике так же получалось и то, что поскольку каждый считал, что его окружали аморальные и беспринципные обезьяны, общество получалось так же аморальным. И аморальным оно получалось в общем зачёте столько раз, сколько в нём было недовольных всеми участников, в то время, как если сложить всю моральность всех в лице себя самих, то моральным общество оказывалось всего один раз. А такой расклад дел обществу Справедливости и Равенства был не к лицу, и потому нужна была система, которая установила бы единое понимание дела, и в соответствии с которым общество было бы образцом морали и нравственности. И такое понимание было найдено, ибо в демократическом обществе всегда всему находится своё объяснение. А было дело так.

Когда разделюки делили апельсины между барамуками, те становились в очередь. При этом стабильно получалось, что те, кто стояли в самом конце, получали меньше всего. Поэтому барамуки шли на какие угодно хитрости, чтобы оказаться впереди. И в состязании на этом поприще они прилагали столько сил, что уже само нахождение в начале очереди стало означать, что занимающая это место сильнее и умнее других. Пребывание в первых местах было столь важно, что барамуки в очереди подчас готовы были даже на что угодно, чтобы обойти конкурентов. Выходки каждого озлобляли всех остальных и добавляли претензий в адрес всеобщей аморальности.

Выяснения того, кто и где должен стоять, стало темой отдельного разбирательства. А поскольку место в очереди напрямую было связано с количеством получаемых кусочков, то и количество получаемых апельсинов каждым членом общества в понимании барамуков стало связанным с его местом в общей иерархии.

Когда барамука, еле-еле обеспечивающая себе место в середине очереди вдруг заикалась о том, что она заслуживает чего-то большего, её сразу же ставили на место, заявляя: «Да кто ты такая?!», а когда кто-то заикался о том, что мог бы быть разделюкой или Верховной, её сразу же осаживали «Да куда уже тебе? Ты и долек то целых не заслуживаешь в руках держать, а не то, что апельсины целые!». Критика эта поддерживалась всеми окружающими весьма активно, потому, как никому не хотелось, чтобы чья-то важность была признана в ущерб его собственной. Всё это со временем настраивало барамуков друг против друга и заставляло пребывать в дежурной готовности накидываться на всех, кто пытается на что-то претендовать, и ставить их «на место».

Однажды у барамук случился спор с Умеющей Считать до Бесконечности по поводу того, сколько она заслуживает апельсинов. Которая, как всегда, заявила, что заслуживает одного целого апельсина каждое деление, и не больше, ни меньше. Заявление это вызвало у всех столь сильное возмущение, которое они не проявляли даже в отношении высших за то, что им давали на всех одну дольку вместо пяти обещанных пяти апельсинов.

– Да кто ты такая? – закричали барамуки, – Мы тут дольку кровью и потом добыть пытаемся, а ты хочешь за так целый апельсин захапать? Кем ты себя возомнила? Не, мы не наглости ва-а-бще не понимаем, и слушать не хотим даже теперь. И вся твоя арифметика – бред, если не даёт тебе ума понять, что ты этого не заслуживаешь! Дура!

– Так если я дура, то кто же вы тогда, что в притязании на один апельсин у меня наглость видите, а в краже у вас целой кучи апельсинов у избранной вами власти не видите?

Последовала пауза. Барамуки вспомнили, что действительно совсем недавно возмущались по поводу присвоения целой кучи апельсинов Верховной и её прихлебателями. Но в одном они были уверены точно: за все те лишения и усилия, которыми полна их жизнь, они ну никак не заслуживают того, чтобы их ещё и морально уничижали. А потому как-то выходило у них, если они упустили чего-то при делении, значит, тому должна быть какая-то уважительная причина, оставалось только её найти. И такое объяснение нашлось:

– Так они учились, они заслуживают! – закричала вдруг одна барамука.