Действуй, мозг! Квантовая модель разума

Прежде всего – мыслителями, склонными к «естественнонаучному» толкованию мира. Как античные «воротилы мысли» истово верили в существование души и Сверх-Разума, так же яростно мыслители Просвещения стали верить в «естественные законы» и Сверх-Знание.

Философ Гоббс, полемизируя с Декартом, в итоге почти полностью повторил его точку зрения – и даже радикализировал её.

Энциклопедист Дидро сравнивал людей с «инструментами, одарёнными способностью ощущать и памятью».

Врач Ламетри инкогнито опубликовал трактат со скандальным названием «Человек-машина» и не менее возмутительным, контридеалистическим, содержанием.

«Естественнонаучным» пиаром занимались не только философы. На излёте эпохи Просвещения широко разошлись дерзкие слова о Боге, приписываемые Лапласу и помещенные в эпиграф к этой главе.

Не так уж важно – говорил так один из самых выдающихся математиков своего времени или нет. На этот счёт есть разные мнения.

Важно, что высказывание отражало всеобщее настроение: для объяснения мироздания и самого человека появились новые, более правдоподобные, теории.

Стало ясно, что в механической Вселенной люди-машины могут функционировать и без души. Некогда реальное теперь считалось мнимым, а мнимое сделалось частью по-новому упорядоченной реальности.

Таковы были долгосрочные следствия гениальной догадки Рене Декарта. Таковой оказалась объяснительная мощь его гипотезы, которую нельзя было предвидеть.

Однако, сколько не повторяй «мозг-машина», полноценная теория не возникнет сама собой.

Структурированное знание на основе идеи Декарта создали не философы, не модные литераторы и не прочие просвещённые деятели.

Это знание создали учёные нового типа: профессионалы по узкому кругу вопросов.

Наступил век специалистов.

Согласно ныне господствующему представлению, XIX столетие – время рождения современной науки (или: «научного метода», «научного мышления», «научного эксперимента» и пр.).

«Говорящие головы» взахлёб рассказывают, как бойкая и дерзкая Наука, опираясь, в первую очередь, на технологии, начала бурно развиваться. И почти сразу принялась дробиться на отдельные области и направления.

Благодаря мощным оптическим приборам человек смог заглянуть не только высоко вверх, но и глубоко вниз: буквально, себе под ноги. В почве, водоёмах, воздухе и на самых обычных предметах учёные обнаружили мельчайшие организмы. Глядя в окуляр микроскопа, они повсюду видели клетки. Но и всматриваясь в самих себя – изучая собственные ткани – они видели ту же ячеистую структуру.

Был сделан вывод о единой клеточной природе живых систем. Оказалось, что головной мозг тоже состоит из клеток – нейронов, чьи длинные отростки, разбегающиеся по всему телу, есть те самые «нервы», что были описаны ещё в древности. Так, в исследовании разума доминирующее положение, вместо анатомии, заняла нейробиология – первооснова нынешней нейронауки.

В свою очередь, нейробиология возникла не изолированно, а в содружестве с другими естественными дисциплинами. Электромагнитные явления получили правильное научное толкование, и на смену полумистическому месмеризму пришла электродинамика.

Её применили, в том числе, к объяснению физиологических процессов в мозге. В результате появились нейрофизиология, психофизиология. А психология, избавившись от всякой феноменологической чепухи, встала на твёрдую экспериментальную почву.

Учение о разуме перестало быть философией и стало наукой.

Таково краткое, ставшее почти каноническим, изложение, с которым вы встретитесь в тысячах и тысячах книг, посвященных истории изучения мозга.

В действительности всё было не так. И даже, пожалуй, совсем не так.

Да, специалисты по мозгу появились. Их действительно стало много, им действительно начали доверять.

Но не потому, что изобрели микроскоп и амперметр. А потому, что люди переставали верить в душу и начали верить в мозг-машину.

Творцы первого научного представления о мозге, названные впоследствии «нейроучёными», работали в чрезвычайно комфортных условиях. Три из четырёх важнейших вопросов человечества были уже решены.

Вернее: появились обновленные версии ответов на эти вопросы. Завёрнутые, как и полагалось в XIX веке, в оболочку модного материализма, они являлись, по существу, стройными научными теориями. И составляли почти завершенную «естественнонаучную» картину мира.

В самых общих чертах и в массовом представлении теории Ньютона, Дарвина, Максвелла говорили о том, что:

– Вселенная есть разумно устроенная и вычислимая машина;

– живой организм есть приспосабливающийся к условиям среды и, по крайней мере, частично зависящий от неё механизм;

– природа бытия есть непрерывное взаимодействие электромагнитных потоков, которые можно измерять, регулировать, направлять.

До формулировки «естественнонаучного» объяснения мозга оставалось совсем чуть-чуть.

Уже были и художественные воплощения. Например, в романе ужасов Мэри Шелли «Франкенштейн, или Современный Прометей» (1818 год). Где под мозгом понималась некая смесь химических соединений, которая при правильной «сборке» давала эффект оживления.

А, скажем, 1843 годом датируется первая попытка формализации данного объяснения в рамках узкой специальности. Вильгельм Гризингер, судя по всему, первым из психиатров и невропатологов высказался о мозговой деятельности, подчинённой механическим принципам. Специалист писал о «психических рефлекторных актах».

Так что, во второй половине самого «естественнонаучного» столетия теория о механическом мозге не просто созрела: она перезрела.

И тогда, когда её наконец-то сформулировали – главным образом, в виде рефлекторной теории и, отчасти, динамической психологии – учение о душе перешло в разряд «гипотез, в которых не нуждались».

В 1863 году физиолог Иван Сеченов опубликовал научную работу «Рефлексы головного мозга».

В которой, по сути, объявил наш мозг электрической машиной. «Самая причудливая в мире», как писал Сеченов, сложно устроенная, но машина.

Сеченов описал рефлекторную дугу: универсальный, по его мнению, физиологический механизм функционирования тела человека, не исключая головной мозг.

Существует два типа рефлексов: невольные (машинообразные) и произвольные. У первого типа – два звена: то, что воспринимает сигнал из среды и проводит его (нейрон-рецептор), и то, что, получая сигнал, реагирует на него движением мышцы или, скажем, выделением какой-либо физиологической жидкости (нейрон-эффектор). У второго, более сложного, типа рефлексов есть ещё и промежуточное звено, которое располагается в коре головного мозга (центральный нейрон или, как сейчас его называют, «интернейрон»). Он срабатывает как переключатель, перекидывая электрический сигнал на соседние клетки. Те либо возбуждаются, либо тормозятся.

Таким образом, в коре головного мозга формируются очаги возбуждения-торможения, сочетание которых определяет в каждый момент времени состояние тела и поведение человека в целом.

В этой концепции объяснение когнитивных функций строилось по аналогии с электромагнитными феноменами. Которые не могут существовать без подводки внешней энергии.

Память есть возбужденные очаги (центры), которые можно сопоставить с «запоминанием» и «хранением» информации, а также – угасающие очаги-центры в мозге, что согласуется с описанием процесса «забывания».

«Мысль» – не что иное, как застойное возбуждение в центральном звене рефлекса. Который по каким-то причинам остаётся незавершённым.

В связи с этим Сеченов особо подчёркивал, что причина поступка – не мысль сама по себе, а действие среды: «Первоначальная причина всякого поступка лежит всегда во внешнем чувственном возбуждении, потому что без него никакая мысль невозможна».

Дальнейшее развитие рефлекторная теория получила в трудах выдающегося физиолога Ивана Павлова.

В известных опытах по исследованию физиологии пищеварительной системы животных Павлов доказал существование двух типов рефлексов, которые постулировал Сеченов. Только назвал их будущий академик по-своему.

Машинообразные рефлексы – «безусловные» (т.е. практически независящие от условий среды; например, различные инстинктивные реакции защиты), а произвольные – «условные» (нужен внешний сигнал среды: постоянные условия, которые выработают полезную приспособительную реакцию; например, выделение слюны у собаки на многократно предъявляемый экспериментатором звонок, совмещенный с выдачей пищи).

За эту новаторскую работу в 1904 году Павлов получил Нобелевскую премию.

Однако только экспериментами по исследованию работы желудочно-кишечного тракта учёный не ограничился. Из просто физиолога он переквалифицировался в нейрофизиолога.

Теоретическое описание работы мозга, сделанное Сеченовым, Павлов счёл недостаточным. И попытался уничтожить даже намёк на идеалистический характер мозговых процессов (Сеченов позволял себе писать о «воле» и «самосознании», которые трудно согласовать с представлением о мозге-машине).