Пропавшее кольцо императора. II. На руинах империи гуннов

В сопровождении нескольких воинов Абдулла-ага, Глеб и старый слуга Насыр отправились на поиски.

Не останавливаясь и не обращая внимания на снующих чумазых маленьких ребятишек, голоштанных и босоногих, нагло цепляющихся за края одежды, протягивающих грязные руки, выпрашивающих подачку, они прошли мимо жалких лачуг, то тут, то там выросших из темной воды, поставленных на деревянные сваи, покрытых побуревшим камышом…

На их пути попадались остатки того, что раньше гордилось своим величием. Фундаменты когда-то роскошных зданий были растащены по камешку. Кругом царило страшное запустение.

Лишь крысы по-хозяйски выглядывали, нагло смотрели им в глаза, провожали своим взглядом горящих нездоровым огнем глаз.

И вот княжич растерянно оглянулся. Разве может тут жить человек? Заметив смятенное движение своего спутника, купец усмехнулся:

– Люди, мой дорогой кунак, живут везде, даже в этих трущобах, где, кроме вечно голодных крыс, казалось бы, другим тварям делать нечего.

В низкой лачуге, убого выстроенной из больших, плохо подогнанных камней, кое-где местами густо замазанных красной глиной, смешанной с конским навозом, где от зияющих дыр оставались лишь узкие щелочки, на деревянном топчане сидел седой и древний, как сам их мир, старик. Его незрячие глаза неподвижно уставились на вход в жилище.

– Салам, Гаджи-Гасан, – приветствовал его купец. – Это я, Абдулла. Я привез тебе провизию.

– Ходай, наш всемогущий Бог, воздаст тебе за твою заботу о нищем старике, – мелко трясущаяся рука с жадностью приняла кусок лепешки.

– Когда ты ел в последний раз? – корабельщик внимательно осмотрел жилище, пустые полки, а на них ни единой крошки.

Зато во всех углах зияли дыры, прорытые вездесущими крысами. Не они ли начисто подметали все остающееся за хозяином…

– Два дня назад внук забегал, – прошамкал чуть повеселевший дед, почувствовавший вкус хлеба, – оставил немного еды. Им самим еды не хватает. Раньше к нам больше народу заглядывало. Я рассказывал им про то, как погибла наша страна. Нынче никого это не интересует.

– Сколько тебе лет, почтенный старик? – участливо спросил княжич.

– Говорят, – старец многозначительно поднял указательный палец кверху, – что мне больше ста лет. Может, и ошибаются. Последний раз я женился, когда мне пошел восьмой десяток. Лет тридцать с того прошло.

Приехавшим издалека его гостям показалось, что они ослышались. Может, все дело было в том, что этот старый огрызок просто не в ладах со счетом? За древностью лет в мозгах у него все перемешалось…

– Ты женился в столь почтенном возрасте?

– У меня был свой дом, – старик важно надулся. – В нем нужна была хозяйка. Потом уже он сгорел. В огне погибла жена, а от горя ослепли мои глаза. У нас родились две дочки. Сынок одной из дочек иногда и прибегает. Не помню, от какой. Столько детей держал я на своих руках и детей своих внуков. Потом пошли дети внуков и внуки их внуков…

– Скажи-ка, Гаджи-Гасан, – купец грубовато перебил нескончаемое перечисление, – куда делся народ хуннов? Ты слышал о таком народе?

На бледных губах немощного старика появилась слабая улыбка. Они чуть приоткрылись и скупо показали беззубый рот с розовыми деснами, которыми, видно, бедный и несчастный человек пережевывал всю пищу.

– Слышал ли я о таком народе? – голова его горделиво выпрямилась. – Это я, Гаджи-Гасан, прямой потомок Ашина?! Меня еще спрашивают!

– Скажи, почтенный Гаджи-Гасан, – вкрадчиво, чтобы еще чем-то не обидеть странного старика, спросил Глеб, – кто такой этот Ашин? Открой нам глаза на его происхождение.

Очень обходительные слова гостя, пришедшего вместе с грубоватым корабельщиком, растопили душу старика, и голос его смягчился:

– Хорошо, путник, я расскажу тебе. Только смочу свой рот глотком вина и запью им лепешку, принесенную вами.

Нисколько не торопясь, старик, словно он испытывал терпение своих гостей, неспешно отламывал от лепешки небольшие кусочки, тщательно их пережевывал, смакуя, запивал терпким виноградным вином…

На лице старого слуги уже начали проявляться признаки нетерпения, но немало времени прошло, пока Гаджи-Гасан не приступил к рассказу.

– Вождь великого народа хуннов, – медленно и торжественно начал он, – умер на середине пятого столетия нового времени и был сожжен на огромном поминальном костре…

Надувшийся гордостью рассказчик, закрыв глаза, вытянул руку и…

– Нам сказали, – Абдулла-ага перебил старика, – что хрустальный гроб с его телом опустили в воды Дуная.

– Про то, верно, рассказали вам на горе Урака? – усмешка исказила ссохшийся рот. – Гаук немного вам приврал. Аттилу – человека с Итиля сожгли на костре, а прах развеяли по ветру. Кто-то мрачно пошутил о том, что также прахом пойдут и все его труды. И предсказание вскоре сбылось. Вожди хуннов, позабыв о единстве, потеряв весь разум, начали воевать между собой. И все завоеванные ими народы разом выступили против хуннов, желая отомстить им за свою попранную свободу…

Безусые юноши взяли в свои руки острые мечи, чтобы отомстить за своих погибших отцов, за своих поруганных матерей и невест…

Старики, отогнав свою одолевшую их немощь, поднялись, чтобы отомстить за своих детей и внуков…

Матери, отняв от своих грудей голодных младенцев, униженные и оскорбленные, встали, чтобы отомстить за своих убитых мужей и детей, за свою поруганную честь…

В своем горячем желании отомстить угнетаемые племена и народы были страшны и неудержимы. Где бы ни оказывался хунн, его убивали.

Жены, насильно взятые из чужих племен, без жалости убивали своих мужей, кололи прижитых от них, еще малых, детей. Объединенные силы многих народов гнались за хуннами и повсюду убивали их.

Спасаясь бегством, остатки великого народа спешно уходили назад, на далекую родину. Но их везде настигали, и пощады не было никому…

– Никто не уцелел? – вздох сожаления вырвался из груди княжича.

Его лицо источало разочарование. Стоило им столько плыть, чтобы узнать, что все их поиски снова ни к чему не привели.

– Выжил один десятилетний мальчик. Враги, издеваясь и глумясь над бедным ребенком, отрубили ему одну руку, другую, отсекли по одной и обе ноги, оттащили в болото возле высоких гор и бросили на растерзание диким зверям. Неудержимые в своей жестокой мести, они горячо желали продлить мучения и агонию последнего человека из ненавистного им народа хуннов…

…Тяжелые шаги торжествующих палачей удалились, затих хруст камней под их сапогами, и мальчик открыл глаза. Высоко в небе кружил коршун-стервятник, высматривал себе очередную добычу. Скоро хищник заметит его, неподвижно лежавшего на открытой площадке, опустится и первым делом выклюет глаза, потом сердце, не спеша, довершит подлое дело, начатое беспощадными преследователями…

Молодая волчица стояла неподалеку на высоком гребне. Она хорошо слышала удаляющиеся шаги. Ее поднятый вверх нос чутко ловил слабый ветерок, доносящий до нее дразнящий запах теплой крови.

Совсем рядом терпеливо ждала ее добыча. Хищно ощерившись, она побежала на запах, который с каждым шагом все усиливался. Нет, она не ошиблась и шла по верному пути…

Увидев направленные на него в упор зеленоватые глаза и уловив тяжелое учащенное дыхание зверя, мальчик приготовился к неминуемой смерти и закрыл глаза. Чего зверюга ждет и, урча, не рвет его на куски?

Вот и придет конец всем его мучениям. Наконец, придет избавление от невыносимой боли. Скорее, скорее…

Показав свои острые клыки, волчица облизнулась и подошла ближе. Жадно лизнула кровоточащую рану. Сладка и вкусна человеческая кровь.

Взгляд неожиданно упал на раскрытую грудь, на которой виднелось подвешенное на шелковом шнурке кольцо с таинственной надписью на нем. Это-то и остановило хищницу.

Нечто подобное однажды рассказывала ей мать-волчица. О том, что в давние-давние времена жил человек, который стал царем для людей, для зверей и птиц. Он понимал их язык, умел писать понятными им знаками. Молодая самка протянула мордочку и разобрала:

«Всяк проходящий мимо должен помочь тому, кто носит на себе это кольцо, чтобы благословенный род его никогда не пресекся…».

Торчком встали острые уши. Чуткий нос поднялся по ветру. Зоркие глаза устремились вдаль через огромное пространство и время. Помогая себе всеми органами зрения и обоняния, напряглась молодая самка, вспоминая все то, что слышала раньше о великом царе Соломоне…

Не доверяя своей памяти, почтеннейший дервиш положил перед собой древний свиток и время от времени пробегал по нему глазами:

«За то, что ты не просил себе долгой жизни, не просил себе богатства и не просил себе душ врагов, но просил мудрости, то вот я делаю все по слову твоему. Вот я даю тебе сердце мудрое и разумное, так что, тебе подобного не было прежде тебя, после тебя не восстанет подобный тебе».