Остров страха. Возрождение

– Ладно, всё. Еще раз с днем рождения.

Она вышла из-за стола. Не дожидаясь моей помощи, надела куртку, сняла со стула сумочку. Хотела еще что-то сказать напоследок, но передумала, послала мне небрежный воздушный поцелуй. Спустя несколько секунд я увидел в окно ее ноги в элегантных бежевых туфлях, медленно вышагивающие по тротуару.

Всё, что начинается за здравие, заканчивается вот так – за упокой.

Я захлопнул футляр «паркера» и вернулся к чаю. Он уже остыл.

Остаток рабочей недели прошел в ненужной суете. Я что-то писал, кому-то отсылал написанное, принимал чьи-то звонки и договаривался о встречах на следующий квартал. Даже вспомнить не могу. Зато выходные выдались ровными и спокойными, почти без контактов с внешним миром.

В субботу я читал «Москву 2042» Войновича, прерываясь на просмотр ленты новостей, приготовление кофе и визиты в сортир. Потом спал, как вампир, задернув плотные шторы и погрузив комнату в приятный дневной полумрак. Потом снова пил кофе и чай, игнорируя плотный обед, приготовленный накануне (говяжий стейк и салат из помидоров и огурцов), снова читал Войновича, а вечером, когда наркоманское майское солнце спряталось за соседними домами, смотрел «Штурм Белого дома» с жесткого диска. Фильмы Роланда Эммериха, великого голливудского разрушителя, умудрившегося за свою карьеру четырежды уничтожить мир, – идеальное зрелище для разгона хандры и апатии.

Была ли у меня апатия? Определенно. Если в голове нет идеи для следующей книги даже в зачаточном состоянии, я могу часами бродить по квартире, не зная, куда себя приткнуть. Мое нынешнее положение осложнялось тем, что в однокомнатном скворечнике особо не побродишь – наша с Веркой стометровая обитель подходила для этого куда больше, – поэтому я сходил с ума гораздо быстрее и сильнее.

В воскресенье я гулял по городу – без цели и планов. Просто сунул в карман бумажник и побрел куда глаза глядят. Надеялся, что это поможет, как уже бывало. Например, сюжет своего второго опубликованного романа «Волки» (четвертого, если считать все мною написанные) я нашел именно во время прогулки. Шатался как-то зимой перед Новым годом по елочным базарам, ледяным городкам, оккупированным детворой, ел горячие хот-доги, смотрел на людей. Накануне прошел сильный снегопад, город был засыпан по самые чердаки, но дорожные службы в первую очередь расчистили площади перед зданиями областной, городской и районных администраций, а смерды продолжали барахтаться в сугробах. По дороге мне попался пассажирский микроавтобус, уткнувшийся носом в большой террикон на обочине. Водитель елозил колесами туда-сюда, но ничего не выходило. Я прошел мимо, но в голове уже крутилась мысль: а что, если автобус застрянет на пустынной загородной трассе, и произойдет это вечером 31 декабря, а в салоне будут зябнуть пассажиры, торопившиеся встречать Новый год с родными и друзьями? И чтобы никакой связи и проезжающих мимо машин. Пассажиры еще пусть будут мерзкие, злые, уже начавшие отмечать праздник. За два часа до боя курантов они уже готовы повесить водителя на ближайшей сосне…

К возвращению домой у меня в голове сложилась фабула нового романа.[3 - См. роман «Оливье». Здесь описана история его создания.] В марте я сдал рукопись в издательство, а в начале июня книга лежала на прилавках магазинов. А началось-то все с банальной ситуации.

Но в воскресенье 19 мая меня не осенило. Город как город, люди как люди, весна как весна. Еще и облачно. И апатия моя никуда не делась.

К вечеру я понял, что от активных действий меня удерживало ожидание момента, когда ключи от Дома На Озере наконец лягут в мою ладонь и я окончательно стану его владельцем: смогу делать перестановки, жрать шашлыки на террасе, загружать грязное белье в стиральную машину, сидеть на толчке с айпадом на коленях – словом, делать все те простые вещи, которые мы обычно делаем, находясь на своей территории. Кстати, и пердеть смогу так, что стекла будут дрожать. Звонкий и ничем не стесненный пердеж – один из важнейших признаков душевной стабильности.

Татьяна Чудовских, как и обещала, была готова к сдаче в понедельник. Она позвонила утром, когда я еще валялся в постели. Спросонья я даже не сразу понял, кто звонит. Хозяйка дома (бывшая хозяйка, напоминал я себе) по обыкновению была немногословна и сдержанна. Честно говоря, я не горел желанием с ней вновь встречаться и едва сдерживался, чтобы не попросить ее «оставить ключи под ковриком». Несмотря на внешнюю красоту, веяло от женщины каким-то холодом, неизбывной тоской. Не помешало бы все-таки выяснить, как умер ее муж (в который раз я задумываюсь об этом?)

Я подъехал к дому без двадцати двенадцать, чуть раньше оговоренного времени. Перед этим мне пришлось на проходной поспорить с охранником, седовласым дедком, похожим в своем камуфляжном плаще с капюшоном на бывалого грибника. Одетый не по погоде старик наверняка изнывал от жары, поэтому оказался слишком настойчивым в желании увидеть мой пропуск на машину. Он соизволил поднять шлагбаум лишь после того, как я назвал свой нынешний адрес – Центральная, дом один. «Грибник» как-то странно поджал губы и молча махнул рукой: мол, вали уже давай, некогда мне тут с тобой, понимаешь, это самое…

Отличная здесь охрана, подумал я, выруливая на центральную улицу, Рэмбо обзавидуется.

На лужайке перед домом я обнаружил автомобиль. Синий «субару» стоял чуть в стороне от крыльца с поднятым люком багажника. За рулем, также с приоткрытой дверцей, сидел молодой мужчина в сером спортивном костюме. Он курил и с любопытством поглядывал на меня.

Я припарковался, заглушил двигатель.

– Здравствуйте, – поприветствовал я незнакомца, подходя к его машине. В ответ парень просто кивнул… и тут же, докурив, бросил окурок на траву, чуть ли не в шаге от моих ног. Тот прискорбный факт, что он таким образом выражает крайнее пренебрежение к новому хозяину дома, нисколько его не тревожил. Я не успел высказаться – на крыльце появилась Татьяна с большой картонной коробкой в руках.

– Добрый день, Максим, – сказала она, смущенно улыбнувшись, – я ждала вас чуть позже.

– Нарушил скоростной режим.

Я покосился на грубияна в «субару». Тот безмятежно жевал резинку и высматривал что-то на приборной доске. Татьяна проследила за моим взглядом. Более того, она распознала его значение.

– Это мой племянник, – как бы оправдываясь, сообщила она. – Мы сейчас уедем, я вот собрала оставшуюся мелочь, чтобы она не болталась у вас под ногами…

– Давайте помогу. – Я протянул руки к коробке, но Татьяна прижала ее к груди. В этот момент она напомнила мне Полинку в детстве, которая так же оберегала свою новую куклу.

– Спасибо, она не тяжелая.

Я наблюдал, как женщина суетится у багажника, размещая там коробки с «последней мелочью», как тихо переговаривается с племянником, и мысленно подгонял время. Быстрее бы они уже уехали.

Наконец Татьяна вернулась ко мне с ключами в руке. Связка была увесистой.

– Здесь всё в двух экземплярах, – сказала она, держа ключи за кольцо, как колокольчик, – от двух дверей в доме и внешней двери бани. Если нужно больше…

– Да, я понял.

Я подцепил связку, зажал в ладони. Металл был теплый, согретый телом хозяйки.

– Пойдете на финальный осмотр? – спросила она. В ее голосе звучала надежда на мой великодушный отказ. Я не стал ее разочаровывать.

– Нет нужды, Татьяна. Думаю, там все в порядке.

– Да, будьте уверены.

Племянник на «субару» завел двигатель. Татьяна робко протянула мне руку для прощания.

– Что ж, Максим, рада была познакомиться. Надеюсь, вам здесь будет хорошо. Можете мне звонить, если возникнут какие-то вопросы, пока будете обживаться. Чем смогу, помогу.

– Да, спасибо, непременно.

Она развела руками, как бы говоря, что теперь уж точно всё. Я просто молча кивнул.

Проводив взглядом отъезжавшую машину, я развернулся к дому. Мы наконец остались вдвоем. Окружавшую нас идиллическую тишину нарушал лишь нежный звук прибоя.

В своей взрослой жизни я менял собственное жилье дважды (трижды, если считать съемную однушку, с которой мы за несколько месяцев неплохо подружились). Первую квартиру, двухкомнатную, на заре нашей с Верой супружеской жизни подарил ее отец, ныне покойный. Уютная была квартирка, комфортная, с хорошей энергетикой. В ней мы были очень счастливы, в ней наши ребята сделали первые шаги и произнесли первые в своей жизни слова. Мы с Верой много лет спорили, что это были за слова: мне показалось, что Полина сказала «па», а Вовка «жо», но жена и слышать об этом не хотела.

Когда дети подросли, пришлось расширяться. Мы подсуетились с займами, перехватили там-сям, прикупили в том же доме трехкомнатную. Снова втянулись в ремонт, подогнали новое жилье под наши представления о прекрасном. Ребятишкам там было хорошо, да и нам с Веркой тоже… хотя уже и не так, как раньше. В «трешке» у нас начались первые конфликты мировоззренческого характера. Мы стали спорить, в какую школу определить своих милых спиногрызов, каким видом спорта заняться Вовчику (сам юный Шилов интересовался авиамоделированием), нужен ли умнице и тихоне Полинке танец живота. Верка попутно начала присматриваться к своим морщинам на лице и принюхиваться к моему парфюму по вечерам, я же все глубже погружался в мир своих психоделических романов, которые никто не хотел печатать.

Когда наша дочь превратилась в девушку (это случилось внезапно, как оно обычно и случается) со всеми сопутствующими трансформациями, а Вовка был пойман с игральными картами с изображением сисястых баб, мы с женой решили, что негоже разнополым детям делить одну комнату. Пришлось влезть в ипотеку и обзавестись четырехкомнатными апартаментами. За эту нашу последнюю общую квартиру я полностью рассчитался лишь после выхода «Спящих».

Вспоминая позже все эти великие переселения, я думал, что поговорка «дом там, где сердце» во многом справедлива. Вся семья была в сборе, мои близкие и любимые были рядом, чего ж еще желать в этой жизни. Однако сейчас я готов признаться, что каждый переезд давался мне с трудом. Я намертво прирастал к дому, я любил его стены, пол и потолок, любил каждую царапину на линолеуме и отвалившуюся кафельную плитку в ванной. Я обожал его запахи и наслаждался видами из окон. И когда нам приходилось переезжать, внушая себе, что расширение жилплощади – несомненное благо, я в душе страдал. На новом месте обживался долго, хандрил, тосковал, срывался на домочадцах… а потом привыкал, и все начиналось сначала.

Сейчас, стоя на лужайке перед «Чудовым домом» и глядя на распахнутую дверь, я испытывал смешанные чувства, но в этой смеси не было никакой щемящей тоски по утраченному. Всё осталось позади: брак, сопливое детство двойняшек, трудовые мытарства, долги. Теперь существовали только я и он, мой новый дом. Мой последний дом. В этот миг я точно знал, что больше ничего особенного от жизни не жду. Иди ты к черту, мир страстей.

Часть II. Речной Жемчуг

Поселок Речной Жемчуг (центр)

Глава 5. Степаныч и другие

Во дворе того дома, где я обитал несколько месяцев после отъезда от Веры, постоянно околачивался один мужик. Ну, околачивался – это, наверно, преувеличение, потому что он просто сидел и ничего не делал. Каждый день с раннего утра он садился на низкое гимнастическое бревно под высоким тополем, которое местные жители использовали как скамейку, и сидел там до позднего вечера. Иногда он пересаживался на металлическую ограду возле своего подъезда или бродил вокруг дома, но всегда возвращался к месту постоянной дислокации. Я не видел его ни с пивом, ни в компании таких же деклассированных элементов, он всегда был один. И он был грустен.

Зимой и в начале весны мужик одевался в старую болоньевую куртку с капюшоном (во времена дешевого китайского изобилия их называли «аляска»), толстые ватные штаны и сапоги вроде «дутышей». Когда потеплело, он облачался в серые джинсы и бежевый плащ до колен. И его потрепанный гардероб, и небритость на высохшем сером лице, и какая-то общая понурость свидетельствовали о всепоглощающем одиночестве. Мое писательское воображение рисовало картину семейного и личностного краха: дети его забыли, внуки вообще не знают о его существовании, жена давно на кладбище (сука такая, жарят тебя там черти во все дыры), телевизор пропил, более-менее приемлемую пенсию не заработал, на завтрак, обед и ужин – гречка, картошка, иногда китайская лапша и гребаный бледный чай из «многоразового» пакетика. Давно бы вздернулся, да боязно как-то… и ремня подходящего нет.

Разумеется, я всего этого не знал. Как жил этот мужик, почему все время сидел во дворе, а не дома, о чем думал, медитируя на этом видавшем лучшие зады бревне – бог ведает. Но, глядя на него, я думал, что не хочу на закате жизни стать хотя бы отдаленно похожим на этого старика, человека без цели и стимулов, без поводов для маленьких радостей, у которого нет никакого будущего, а есть только прошлое.

Может, именно поэтому я и купил дом на берегу живописного Озера – чтобы отдышаться и, как пели братья Самойловы, «заново придумать некий смысл бытия». Почему нет? Возраст-то шепчет. Я не думал, что дойду до такого же состояния отрешенности, все-таки я обладал солидным интеллектуальным багажом и создал кое-какой задел на безбедное существование, но кто знает. Ни от чего нельзя зарекаться.

Старик Степаныч, что сидел на воротах номер один в поселке Речной Жемчуг, чем-то походил на того дядьку с моего двора. Я жил в «Чудовом доме» уже почти две недели, и сколько шнырял через этот въезд-выезд, никого другого на посту не видел. Дежурил всегда Степаныч, седовласый, с широким и испещренным прожилками лицом, как у алкоголика, хотя я никогда не видел его выпившим. Камуфляжную штормовку с капюшоном, делавшую его похожим на грибника, он сменил на легкую куртку такой же милитаристской расцветки. В ней дедок так же отчаянно потел, но почему-то никогда не снимал – ни в жару, ни в прохладную дождливую слякоть. Упрямый старик, но добродушный. От моего истукана-на-бревне его отличала склонность к досужим разговорам и философским обобщениям.

В пятницу, 31 мая, я с утра пораньше заглянул в поселковый магазин. Он находился рядом с главными воротами на южной стороне улицы Центральной, напротив будки охранников, и пеший путь от моего дома занимал минут пятнадцать, если вразвалочку. Погода стояла хорошая, день обещал быть ясным и теплым, сам бог велел прогуляться. Активные жители поселка, обитатели всех этих пряничных домиков, выстроившихся вдоль улицы под сенью берез, вязов и кленов, в большинстве своем уже разъехались на работу (многим приходилось пилить на машине не меньше часа, но жизнь в раю стоила того). Женщины суетились по хозяйству, детвора, у которой начались каникулы, каталась по аккуратным асфальтированным улочкам на велосипедах и самокатах. Яблони и черемуха отцвели, сирень еще сопротивлялась, одуванчики обзавелись мохнатыми белыми шапочками, зато во весь цвет пошли рододендроны. В общем, было так хорошо, что я уже забыл свои первые сомнения в правильности выбора.