Знаешь, доча…

Через две-три недели я, наконец, врубаюсь, что со мной случилось. Я втягиваюсь. Дальше будут твои первые улыбки, первые шаги по дивану и закольцованный диск с песнями Евгения Крылатова из детских фильмов, под которые тебе очень нравится дрыгать ногами. Потом ты будешь охотно дарить мне немножко свободы и личного пространства, но я уже в них не нуждаюсь. Даже заявляясь домой на бровях с какого-нибудь корпоратива, я еще целый час ползаю с тобой по полу, забывая обо всем. Это было самое лучшее время моей жизни.

Надеюсь, ты простишь мне мою первую слабость.

Ладно, пойдем дальше. Я не хочу подробно описывать твое младенчество, потому что это, во-первых, не описать, а во-вторых, если мы будем так основательно останавливаться на каждом эпизоде, книга, боюсь, разрастется до объема «Властелина колец». У тебя просто не хватит терпения дочитать ее до конца.

Давай отмотаем назад от твоего дня рождения лет эдак… двадцать восемь… и посмотрим на этого ушастого белобрысого мальчика, который в будущем станет твоим отцом.

Измерить длину «Икаруса»

Детский садик я не любил.

Ты хмыкнешь: «Надо же, какой оригинал!», – и отчасти твой сарказм* будет оправдан. Мало кто из детей любит «насилие над личностью», а экспорт ребенка из родного дома на целый день черт знает куда таковым и является. Конечно, все со временем привыкают, втягиваются, обзаводятся друзьями-подружками (человек вообще существо ко всему привыкающее) и, наконец, в семилетнем возрасте покидают родной детский сад со слезами на глазах.

Но это не про меня. Я ЕГО ТАК И НЕ ПОЛЮБИЛ!

Знаешь, доча, мой детский сад – это не твой детский сад. Их не только разделяет больше четверти века, они еще и в разных странах находились! Участок твоей буржуазной группы мы с мамой могли видеть из окна – по крайней мере, до тех пор, пока у нас во дворе какой-то жадный умник не построил десятиэтажку. Отвести тебя утром в садик и забрать вечером можно было за десять минут. Кроме того, твоя молодая воспитательница жила в соседнем подъезде и стала практически другом семьи. Ты просто как сыр в масле каталась (тут я себя одергиваю: не надо этого классического «да мы в твои годы!»).

Мой детский сад находился от дома на расстоянии трех остановок общественного транспорта. Добираться туда рано утром приходилось в переполненном автобусе. Знаешь, автобусы в мое советское детство – это не нынешние автобусы! Это были грузные, грязные и вонючие «Икарусы». В утренние часы-пик они представляли собой консервные банки с набитой в них копченой ставридой. Если летом поездка в садик еще как-то скрашивалась ранним рассветом и теплой погодой, то зимой она превращалась в ад.

Холодно, мрачно, я весь обмотанный, словно кочан капусты. Как назло, нас устраивал только один автобус, номер «34», причем на самом перегруженном направлении – в сторону тракторного завода. Стоим с отцом на остановке, мерзнем, пробиваемся сквозь толпу пассажиров, а потом едем придавленные со всех сторон. Представляешь, каково это переживать каждый день?

Есть одно яркое воспоминание о моих утренних поездках. Однажды автобус оказался практически пустой. Не знаю, что за аномалия случилась в то утро, но пассажиров было человек пять. Мы с папой ехали как короли – на двух сиденьях. Это и сыграло роковую роль. Дорога до следующей остановки шла под уклон. Автобус разогнался… и неожиданно резко затормозил. Я слетел с кресла и покатился кубарем. Еще раз медленно, чтобы ты поняла: я не просто грохнулся с кресла, я ПОКАТИЛСЯ КАК МЯЧИК через весь салон автобуса, в чистом пальтишке по грязному полу! Остановила меня только закрытая первая дверь возле кабины водителя (ступеньки перед ней я тоже пересчитал).

Представляешь мой шок? Я даже не помню, заплакал ли я. Отец, кажется, тоже перепугался. Шутка ли – чуть сынулю не угробили! Пальто, разумеется, в хлам, еле очистили.

Вот такой у нас был детский боулинг.

Дырка в заборе

Сейчас детские сады в новостройках возводятся по одному типовому проекту. Ну, максимум по двум. Это достаточно комфортные современные двухэтажные здания с лабиринтами коридоров, просторными помещениями, цивилизованными санузлами и аккуратными участками для прогулок. Может, не хватает какой-то оригинальности, но это вопрос уже к тем, кто заказывает музыку и платит деньги.

Мой садик был – очень оригинальным. Двухэтажный особняк сталинской эпохи, окрашенный в унылый светло-коричневый цвет и похожий на замок злого волшебника. Увидев его впервые, я тут же захотел родиться обратно. От «замка» вправо и влево уходил глухой деревянный забор, скрывавший от посторонних глаз прилегающую территорию. Это сейчас детские сады открыты всем ветрам – отсутствие глухих ограждений существенно расширяет пространство – а мы, выходя на участок, ощущали себя арестантами на прогулке, разве что смотровых вышек с охранниками не хватало.

Но это еще не все «прелести» моего детского сада. У тебя, как я уже сказал, воспитательница была молода, любознательна и энергична (впрочем, почему «была» – она и сейчас такая, дай Бог ей здоровья), и мы с твоей мамой благодарны судьбе за то, что тебе повезло с первым педагогом. Знаешь ли, от того, кто присматривает за ребенком вне дома, зависит очень многое. Попадется грымза, не любящая детей, – пиши пропало.

Своих воспитательниц я помню смутно, но могу сказать точно, что они меня пугали. Обе были уже возрастными тетушками, суровыми, редко улыбающимися. Степень их любви к детям я могу оценить лишь по тем карательным мероприятиям, которые они проводили в наказание за наши косяки. За крупные групповые залеты мы лишались сон-часа. Помню, как однажды нам всей толпой приспичило нажраться «собачек» – это такие маленькие желтые цветочки на кустах, которые росли на нашем участке. Ну, чего взять с детей, интересно же, какие они на вкус. Когда авантюра вскрылась, нам устроили сеанс коллективного блевания в туалете и хождение по кругу вместо послеобеденного сна. Кстати, так мы гуляли всякий раз, когда проказничали. Долго не можем уснуть? Спать не хотим? Окей, подъем, шантрапа, руки за спину – и вперед! А еще некоторых из нас, особо буйных, запирали в темный чулан. Один раз не повезло мне. Там было темно и холодно, и поговорить не с кем – одни швабры и метелки.

В общем, много было таких «веселых» дней. В итоге у меня со временем выработалась стойкая привычка после полдника уходить в свое секретное место. В глухом деревянном заборе в небольшом отдалении от участка обнаружилась щель с прекрасным обзором: сквозь нее я мог видеть проход между двумя соседними жилыми домами, через который вечером шла моя мама. Когда она работала на своем тракторном заводе в первую смену, то есть с утра, обязанность забирать меня из садика выпадала ей. Она возвращалась с работы, выходила на трамвайной остановке и шла за мной. Едва завидев ее, я несся к воспитательнице с сообщением: «Все, я ухожу, бе!».

Эта дырка в заборе спасала меня от депрессии. Если бы ее не было, я, клянусь, собственноручно выломал бы одну из этих чертовых зеленых досок.

Умереть не встать

О том, что люди недолговечны, я также узнал в детском саду. Наш «замок злых троллей» находился в микрорайоне старых построек, сейчас именуемых «бараками». От шумного проспекта Победы нас отделял идущий вдоль фасада переулок длиной примерно сто пятьдесят метров и достаточно широкий, чтобы по нему могли двигаться похоронные процессии. Вот они и двигались примерно раз в три месяца. И ладно бы шли бесшумно, так нет же – их сопровождал духовой оркестр! Тебе, милая, трудно представить, что это за кошмар, потому что сейчас в большом городе с оркестрами уже никого в последний путь не провожают. Но во времена моего детства было заведено: похороны без оркестра – как свадьба без баяна.

Я эту страшную музыку боялся и ненавидел всем своим тщедушным организмом. Похороны проходили после обеда, когда мы укладывались спать. И вот представь: ты опускаешь голову на подушку, заставляешь себя отключиться на пару часов, а за окном – «Там-там-тадам! Дзинь!». В те годы я еще не знал, что это написал Фредерик Шопен и называется оно «Соната для фортепиано №2 си-бемоль минор, соч. 35». Сейчас я думаю, что если бы Шопен услышал ее исполнение в барачных районах Челябинска во второй половине семидесятых, он восстал бы из гроба. Я удивлен, почему не восставали те бедолаги, которых проносили в деревянных ящиках мимо нашего здания. (Забегая вперед, скажу, что в армии я сам играл в духовом оркестре, и пару раз мне доводилось выезжать на похороны; лабали мы ничуть не лучше).

Еще раз медленно: детский сад, сон-час, а прямо под окнами покойника несут!

После пары таких церемоний я разучился засыпать, все поглядывал в окно и прислушивался: не играет ли? У меня сложилось стойкое убеждение, что жители старых районов помирают чаще остальных – в других частях города я такого ужаса не слышал. Может, аномалия?

Был и еще один связанный со смертью момент. В соседнем садике, который находился буквально в паре домов от нас, почти у перекрестка проспекта Победы и улицы Горького, умер мальчик. Нам не объяснили, почему ребенок нашего возраста может внезапно умереть, но мы все группой отправились почтить его память. В небольшом фойе на столике стояла фотография с черной ленточкой. Мы постояли, посмотрели, послушали рассказ о том, каким хорошим мальчиком он был, потом нам раздали конфеты и отвели обратно. Очень печальный вечер.

Возможно, тебя смущает, что я так подробно и даже несколько легкомысленно об этом рассказываю. У меня действительно до сих пор нет ответа на вопрос, какого черта они устраивали эти церемонии рядом с большим скоплением детей. С другой стороны, я не знаю, когда и какими изобразительными средствами стоит знакомить ребятишек с темой смерти. Наверно, это вопрос к психологам.

Ладно, перехожу к следующим кошмарам.

«А вдруг немцы?»

Еще одна вещь, которую боялись все советские дети, включая меня, это война. Кого благодарить? Сейчас бы сказали – «средства массовой информации». В те годы их функцию выполняли два телевизионных канала (да-да, прикинь – всего два канала, причем переключать их надо было плоскогубцами!), газеты и радиоточка на кухне.

Страна жила в постоянном ожидании войны. Из тех скудных сведений, поддающихся в моем нежном возрасте хоть какой-то расшифровке, я делал вывод, что мы живем в самой прекрасной стране планеты, которая единственная хочет мира, а все остальные только и норовят устроить нам огненный кошмар. В качестве основных врагов в моем компактном сознании фигурировали немцы – опять же спасибо телевизору, по которому чуть ли не каждый день показывали военные фильмы. Если для всего мира Вторая мировая к тому времени стала историей, пусть болезненной и тяжелой, но историей, то у нас она все еще жила и пульсировала в венах. Я все время боялся, что немцы не смирились с поражением и в любой момент могут начать новую заварушку.

Однажды я ночевал у своей тети, маминой сестры. Она жила в барачном районе, очень похожем на тот, что окружал мой детский садик, и в нем постоянно происходило что-то неожиданное. И вот ночью прямо напротив наших окон разгорелся гигантский костер. Черт его знает, кто там чего поджег, но я подумал: вот, началось… немцы!

Еле успокоили.

Эту нашу советскую детскую боязнь прекрасно проиллюстрировали ребята из «Квартета И» в фильме «О чем говорят мужчины». Леша Барац вспоминал свое детство: «Лежу ночью и думаю – а вдруг немцы? Ладно, на кухне бабушка спит – куда они сунутся!». Это, конечно, смешно, но тот ночной пожар я запомнил надолго.

Кстати, сейчас, спустя почти сорок лет, у нас на кабеле двести каналов. Думаешь, что-то изменилось? Нет, мы по-прежнему готовимся с кем-то воевать. Но это уже другая история.

«…Бегала собачка»

До поры до времени я ничем не отличался от сверстников. Ну, разве что своей замкнутостью и постоянным желанием свалить домой. Но однажды во мне обнаружили талант.

Я умел петь. И делал это чисто, почти без лажи.

Откуда у меня взялся музыкальный слух, я тогда не задумывался. Говорят, это наследственное. С младых ногтей я крутился возле проигрывателей. Моей любимой пластинкой был «гигант» (так их тогда называли) с песнями из мультфильма «Бременские музыканты». Я запилил его до дыр и страшного скрипа. Часто гостил у моей тети, где тоже были проигрыватель и огромное количество маленьких пластинок (миньонов). Тетушка умилялась: надо же, читать еще не умеет, а заказы поставить ту или другую пластинку выполняет безошибочно. Ну да, я узнавал их по «яблокам», цветным кружкам в центре диска, и количеству царапин на дорожках. В общем, рос меломаном.

И вот прокололся – на одном из музыкальных занятий что-то чисто проорал и сразу был взят на карандаш. С того момента я обязан был петь на каждом утреннике. Я упирался, хныкал, вцеплялся в мамину юбку, просил увести меня с репетиций домой, но все было тщетно. Один из двадцати оболтусов умеешь петь – и в кусты?! Фиг тебе!

Самое яркое воспоминание о моих выступлениях – песня «Во саду ли, в огороде». На меня надели просторную рубаху фасона «Иванушка-дурачок», сунули в руку балалайку и пустили гулять вокруг девочек в зеленых платочках, изображавших березки. Родители сидели на маленьких стульях вдоль стен, остальные дети, стоявшие вокруг пианино, ухмылялись. Думал ли я в тот момент, что музыка станет одним из моих призваний в жизни? Нет, конечно. Я мечтал только о том, чтобы этот ужас быстрее закончился.

На единственной сохранившейся с тех времен «концертной» фотографии я стою перед залом в белой рубашке и черных шортиках, ушастый, сосредоточенный, вытягиваю какую-то сложную ноту. Сейчас этому фото нет цены.

Кстати, о призвании…

Хоккей или кукольный театр?

Ты, конечно, помнишь, сколько кружков осталось у тебя за спиной. Куда мы с мамой тебя только не записывали: классический танец, модерн, восточный, бассейн, английский язык для дошкольников, бисероплетение, хип-хоп. На каждое из увлечений у тебя уходило максимум два года. Сейчас вот тхэквондо. Посмотрим, надолго ли тебя хватит.

Да, родителям часто кажется, что они лучше знают, куда пристроить дитя, дабы оно «всесторонне развивалось». Кому-то, впрочем, хватает мудрости не давить и позволить бросить то, что не по душе: методом проб и ошибок мы, взрослые, помогаем вам определить, что действительно будет интересно и полезно. Но многие упираются рогом: будешь хоккеистом, и все!

Со мной произошла такая история. Моя тяга к культуре стала явной и очевидной годам к шести. Я, как уже говорил, обожал музыку и пластинки, любил кукольный театр, сходил с ума от просмотра диафильмов. Специально для поколения «You Tube» поясняю: диафильм – это комикс, нанесенный на пленку, который можно просматривать только с помощью диапроектора. Находишь в квартире белую стену (за неимением таковой натягиваешь простыню), выключаешь свет, запускаешь аппарат – и вуаля! Из всей богатой коллекции, принадлежащей моему старшему двоюродному брату, я помню только «Али-Бабу и сорок разбойников».

В общем, к моим шести годам выяснилось, что в нашей большой русско-татарской родне количеством в пару десятков человек неожиданно вылупился какой-то утонченный интеллигент в первом поколении. Это было неожиданно, потому что в тренде у нас тогда был спорт – благодаря уже упомянутому выше старшему двоюродному брату. Он с малолетства занимался хоккеем и исключительно хоккеем. Знаешь, дочь, есть такие увлеченные своим делом люди, которым кажется, что это дело – единственно правильное. Разница в возрасте с братом у нас составляет ровно десять лет, его авторитет тогда был непререкаемым, и поэтому все мы, более мелкие его родственники, с утра до ночи должны были либо гонять мячик летом, либо шайбу зимой. В свободное от детского сада время я тусовался на каких-то хоккейных матчах десятого дивизиона, морозил сопли на дворовых чемпионатах «Золотой шайбы», пинал мяч во дворе. Пробовал протестовать, но как-то неубедительно. И тетушки, и дядюшки были уверены: спорт – это будущее!

Поверь, я не имел и не имею ничего против спорта. Он когда для здоровья и общего самочувствия и развития, то дело хорошее. Но если тебя с шести лет начинают готовить к Олимпиаде, не спрашивая твоего желания, то это уже перебор.