Мятеж

Дайс живо представил себе этот многозначительный кивок куда-то за спину.

– Ты не понял. Нужно будет кому-то тебя подстраховать. Со мной и Эй Джи у тебя появляются шансы. А так ты в любом случае угробишь саб. Я не хочу терять «Джайн Аву», это хороший крафт.

Секундная пауза на обдумывание. Старик знает, что Дайс прав.

– Ладно.

Разговор был окончен.

– «Джайн Ава», новый план, тормозим на трёх знаках, запускаем два якоря, максимально быстро восстанавливаем энерговооружённость до 80 номинала, остальные инструкции потом.

Саб впервые после проецирования едва заметно качнуло. Пузырь субсвета прянул им навстречу, становясь сперва плоским, а потом начиная стремительно замыкать свой изгиб в области кормы. Ревели сигналы предельной мощности. Саб изо всех сил упёрся в границу субсвета последними издыхающими петаваттами своих генераторов, а у самой уже физически различимой границы файервола потянулся навстречу собственному сияющему отражению носовой генератор в фиолетовом гало напряжённого поля.

Держать, дип вас всех задери, держать стабилизацию! Нежнее. Ещё нежнее. Как пушинку. Как, в корму тебя, пушинку.

В тот момент, когда щуп и его призрачный двойник соприкоснулись, в субсвет как из проколотого пузыря рванул сноп яростного света – это стремилась на свободу диссипированная вокруг энергия. Поверхность же файервола, напротив, стала привычно темнеть, вот уже и первые звёзды показались. Незнакомые звёзды. Всегда разные. Всегда чужие.

Указатель номинальной мощности генератора остановился на восьми и, неуверенно подрагивая, начал расти.

– Есть первый якорь. Полтора петаватта, два.

– Есть второй, закрепление плохое, пока не замыкать, перезабрасываем… есть замыкание. Один эксаджоуль, один и пять.

Уф. Старикан сумел. И команда успела. Так. Четыре часа.

Столько у них теперь было времени, чтобы сбросить в субсвет шлюпку, спасботы, и попробовать обратно погрузиться, пока это место не разогрелось до миллиарда кельвинов.

Для безбрежности просторов космоса это была слишком быстрая война. И счёт тут шёл порой на доли секунды.

– Кормакур, на тебе эвакуация команды.

– Апро, капитан.

Ковальский[30 - Здесь и далее будут встречаться отсылки к романам «Кандидат» и «Фронтир»] в последний раз с сомнением бросил взгляд на удаляющийся силуэт пятна. Ещё максимум час, и курсограмма миграции «Эпиметея» уведёт золотой шар станции так далеко к центру ячейки, что страшилище окончательно затеряется в мареве фотосферы.

Да, на этот раз пришлось попотеть.

Главная проблема макул не в том, что те слишком горячие – наоборот, холодная, на полторы тысячи кельвинов ниже номинала, плазма позволяла бушующему электромагнитному океану звёздной короны спокойно запускать свои нервные пальцы в толщу хромосферы, превращая и без того беспокойные приграничные области в форменный ад, где полевые воронки диаметром в добрые мегаметры орудовали с грацией отбойного молотка в посудной лавке, утрамбовывая пятно каскадными ударными волнами, что сотрясали недра звезды на сотни километров в глубину. Пока макула[31 - Макула – здесь: тёмное пятно в фотосфере звезды.] поблизости – показатели потока лучистой энергии принимались танцевать джигу, а температура и плотность среды легко могли за секунду сменить порядок-другой.

По этой причине Ковальский предпочитал держаться от пятен подальше. Даже у такой прочной машинки, каким был «Эпиметей», значился свой предел, и лишний раз его нащупывать без особых причин не стоило.

По мере удаления макулы, указатели симметричности эллипсоида поля и дисперсии нагрузки на призме решётки всё сильнее уходили в зелёную зону, минус пять, минус шесть, уровень баланса энергии тоже вновь обосновался в положительной области, это якоря накопителей вновь начали отбирать у звезды растраченную на её же буйный нрав энергию. Фотосфера успокаивалась, вновь надёжно укрывая станцию в своих глубинах, и только порождаемые якорями шоки бубнили в эхолот данными о подвижной структуре недр звезды глубоко под внешними хромосферными ячейками.

Ковальский напоследок проверил радиационный фон в толще внешней брони, но и та была в норме. Если можно считать нормой то, что может изжарить тебя в доли секунды, стоит гамма-фону прожечь ещё жалких пару десятков сантиметров вглубь сферического зеркала.

Впрочем, это был лишь один из двух дюжины хорошо проверенных способов сгинуть в этом горниле, из которых самым простым вариантом была тривиальная гравитация – здесь текущая из недр конвекционной зоны энергия успешно противостояла тридцатикратной перегрузке, но стоило гравикомпенсатору вовремя не отреагировать на скачок плотности этой ненадёжной опоры, как спустя пару секунд и километром ниже «Эпиметею» придётся на собственном опыте столкнуться с тем, что астрогаторы в шутку называли «молотом Тора». Ошибок фотосфера не прощала.

Так, ладно, делать здесь вроде больше нечего. Буквально через силу Ковальский поднялся с операторского ложемента. Альциона D, при всей необычайной плотности и богатой населённости местного скопления, оставалась банальным бело-жёлтым карликом, так что энерговооружённость «Эпиметея» позволяла при желании погрузиться в её недра чуть не на половину радиуса (правда, потратить на это пришлось бы в лучшем случае лет шесть), для Ковальского тут ничего представляющего реальные сложности для астрогации не было, да и быть не могло. Исследовательской эту миссию нельзя было назвать даже с сильной натяжкой, и, по сути, главным твоим противником на дежурстве была скука.

Да, за бортом тысячи кельвинов норовили превратиться сотней километров выше или ниже в добрые миллионы, но столб плазмы в жалких десять килопаскалей – это же курам насмех, для астрогатора, привыкшего к тысячам атмосфер и экзотике вроде звёзд Вольфа – Райе[32 - Звезда Вольфа – Райе – класс короткоживущих звёзд на поздней стадии эволюции, для которых характерны очень высокая температура и светимость, с преобладанием в их спектрах линий азота, углерода и кислорода. В галактике Млечный путь к настоящему моменту известно лишь около 230 звёзд Вольфа – Райе, светимость их в среднем в 4000 раз превышает светимость Солнца.], в просторечье называемых «свечками» из-за своей короткой, хотя и яркой судьбы, местные реалии были жуткой рутиной, а вся их миссия – выгулом ясельной группы в ботанический сад. Затянувшимся уже на три с половиной субъективных месяца, и сколько это продлится ещё – никому не известно.

К сожалению, у астрогаторов была побочная специальность, от которой стонали все без исключения. В фотосфере удобно прятаться и наблюдать – нейтринный, фотонный и гравитационный шторм внешних слоёв звезды надёжно прикрывает тебя от нежданных гостей и их неприветливых глаз. Сам же ты, экранированный со спины коконом из силовых полей, имеешь возможность довольно подробно обозревать примерно девяностоградусный сектор звёздной сферы. И на этот раз «Эпиметей» с семью автоматическими товарками был призван выполнить именно разведывательную миссию. Если бы ещё знать, кого они здесь ждут…

Бредя изогнутой дугой, опоясывающей безлюдную станцию вдоль экватора, Ковальский рефлекторно почёсывался под мышками. Воздух на «Эпиметее» был сух до тошноты. В лучшие дни сломавшимся ещё полтора месяца назад климатизаторам удавалось поднять влажность процентов до десяти, а потом всё возвращалось к обычному показателю – чему-то около треклятого нуля. Несколько попыток прогнать климатизаторы в режиме автодиагностики ни к чему не привели, и до возвращения в док мечтать о комфорте не приходилось. Хоть бы терморегулятор не накрылся, сидеть тут ещё месяц в защитном костюме, вот только этого до полного счастья не доставало.

А сидеть придётся, пока гости не дадут добро отчаливать.

Ковальский постарался убрать с собственной физиономии гримасу раздражения, и бодро шагнул в люк кают-компании, традиционно оккупированной этими самыми «гостями».

Превиос выглядела, согласно обыкновению, строго – прямая спина, собранная поза, подёргивающиеся в непрерывном движении саккад[33 - Саккады, нистагм – виды непроизвольных движений глазных яблок, отличаются различными частотами и рисунками.] зрачки, больше подходящие механическому устройству, нежели человеку из плоти и крови. Впрочем, отливающие металлом фаланги левой руки тоже без устали напоминали – это существо не совсем человек.

Надетый на Превиос привычный уже белый балахон с длинными вертикальными прорезями на самых неожиданных местах больше походил на лабораторный халат, нежели на повседневную одежду. На его фоне утилитарный флотский комбинезон Ковальского был вершиной будничности, целесообразности и бытового удобства. Впрочем, из двоих, присутствующих в отсеке, Превиос интриговала Ковальского куда меньше другой гостьи.

Он машинально пошарил глазами по сторонам, но опыт подсказывал ему, что хотя в белоснежно-пустом овале кают-компании совершенно негде было спрятаться, заметить тут присутствие третьего ему было не под силу. По крайней мере, если разыскиваемая сама не изъявит такого желания. Впрочем, станционный инфо-канал успешно рапортовал Ковальскому о наличии в отсеке ровно трёх гуманоидов.

– Превиос.

– Астрогатор Ковальский.

Он прошёл к пустующему креслу и, благоразумно отклонив его сегментированную опору подальше к противоположной переборке, поспешил в нём угнездиться. Не спрашивать же ему разрешения на собственной астростанции, чего хорошего.

– Я часто себя спрашиваю, ваше имя носит следы какой-то истории, которую мне забыли рассказать, или это просто так вышло?

– Вы гадаете, не зовут ли какого-нибудь другого эффектора, скажем, Некст[34 - Превиос – дословно с англ. «предыдущий». Некст – «следующий».]?

– Да, вы правы, и да, станционная библиотека содержит базу мёртвых языков, а мне было скучно.

– С «мёртвым», астрогатор, это вы слишком, в Содружестве до сих пор есть минимум три мира, где разговаривают на рапид-енглезе.

– Угу, у которого с террианским[35 - Террианский – здесь и далее: земного происхождения.] енглезом меньше общих корней, чем с нашим галаксом.

– Ну, «язык отцов» в основном им и сформирован, тут ничего удивительного, но, возвращаясь к вашему вопросу, скажу, что это действительно была такая история, и довольно давняя, её детали, увы, нами давно забэкаплены[36 - Бэкап – здесь: резервная копия. Соотв. забэкапить – создать резервную копию.], так что в настоящий момент я на него не смогла бы ответить, даже если бы захотела, я лишена сейчас доступов к нашим архивам точно так же, как все мы тут – нормального кондиционирования.

С этими словами Превиос циркулем качнулась к ближайшему столику, подхватив с него баночку распылителя. Даже сидящий в трёх метрах от неё Ковальский почувствовал прохладу долетевшей до него водяной пыли. Впрочем, она тут же испарилась, а Ковальскому снова сделалось неловко.

– Ещё раз прошу прощения, я честно пытался.

– Не стоит беспокойства, астрогатор, в конце концов, это не ваша вина.

– Ты гениальна, милочка, в своей слепоте, как вы справляетесь со всеми этими людьми, если даже простых вещей о них не понимаете?

Это подала голос другая гостья. Разумеется, она всё это время спокойно сидела в кресле напротив и помахивала не достающей до палубы ножкой. Плазма тебя забери, Ковальский даже не знал её имени. У ирнов с этим какие-то свои заморочки. Превиос наверняка была в курсе, только она разве ж скажет.

– Вы что сейчас имеете в виду, советник?

Ну, надо же было её как-то называть.

– Не обижайтесь, астрогатор, что я о вас в третьем лице. В данном случае я, как вы понимаете, использую собирательный контекст. Дело не конкретно в вас, а в людях в целом. Конклав Воинов взвалил на себя обязанность вести вас за собой, но он, как я вижу, до сих пор слабо представляет, кто такие «вы». Послушайте, Превиос, на самом деле астрогатор Ковальский не только не пытается перед вами сейчас оправдываться или просить за что-либо прощения, но и напротив – подспудно винит вас в том положении, в которое мы все благодаря вам попали.