Юность. Музыка. Футбол

Нездоровая резвость вокруг продолжалась и действовала на нервы, вынуждала подстраиваться под общее оживление. Вот снова мяч нашел мои ноги. На этот раз сразу отделаться от него я не мог, вокруг как назло – ни своих, ни чужих. Протащил его чуть вперед, до самой штрафной; там и встретили меня трое – нервные, злые. Вот именно им почему-то тогда отдавать мяч совсем не хотелось, и я зарядил по воротам. Вратарь словно ждал.

Вообще мне надо следить вон за тем, за «девятым», а еще страховать правый фланг. Сказали: вперед не ходить, играть осторожней. Хотя, если все пойдет ровно, то, думаю, можно рискнуть.. Ну, посмотрим. Ведь если тебе дали шанс – рви задницу честно, а там будь – что будет. Я прав или нет?

Вскоре я заметил, что ко мне прилип парень, такой шустрый и рыжий. Он был незнаком мне – видать, новичок. Поначалу держался так скромно, в сторонке, но затем осмелел и вовсю уже путался под ногами. Не знаю уж, может, кто-то над ним подшутил – сказал, что я шибко опасен, мол, за ним – глаз да глаз?.. Или просто понравился чем-то ему – вот и бегал за мной – в друзья набивался? Только мне с ним дружить ни к чему – мне на поле без дружбы спокойней…

Все дело в том, что нужно показать, на что ты способен с первых минут. Каких бы сил это ни стоило. А силы-то были, и я успевал. Успевал за «своим», подчищал за другими, игра вроде шла. Еще бы забить нам.. Должны, должны, должны – пульсировало в голове. А легкие ноги сами неслись туда, куда было нужно…

Не прошло полчаса, как с небес зарядил жуткий ливень. Футболки врагов от дождя потемнели и стали похожи на наши, и когда мне опять подсунули мяч – я в запарке отдал пас чужому. Тот на радостях сразу рванул с ним на нашу половину. Я не сильно расстроился и сперва хотел всё оставить как есть; но потом решил, что нужно все же вернуться и попытаться догнать – таково было правило… Тем временем, приставшая к форме грязь еще сильнее сблизила наши цвета, приходилось быть начеку. Вода все падала струями сверху, а мы продолжали бодриться. Довольно утомительно месить грязь ногами, я вообще не люблю много бегать; но и мерзнуть стоймя под осенним дождем, покрываясь в ознобе мурашками – тоже радости мало.

Минуте к тридцатой полил сильный дождь. Мы очень быстро промокли, а с нами намокла трава, и если слегка разбежаться – теперь можно было скользить, не смотря на шипы.Грязь разлеталась от бутс во все стороны, а я летал как на крыльях… И это была настоящая битва! Вокруг все метали и рвали, давили, душили, кряхтели и харкали, терпели, но продолжали вгрызаться в газон, набивая рот дерном… Но все шло отлично. И это был Матч! Ход игры был под нашим контролем, я знал.. Мы сделаем их! Сделаем, сделаем, сделаем, расшибемся в лепешку, но сделаем…

Ну что ж, дождь все лил, а сопляк все слонялся поблизости. Откровенно сказать, я и раньше-то дождь не любил, он всегда мне не нравился. Больно уж он водянистый. Но ладно: просто дождь я готов еще вытерпеть. Но когда идет дождь, а рядом ещё эта рыжая морда – это уж каждому ясно, что слишком!.. И, в общем, пытался я как-то ему намекнуть – на ногу, там, невзначай наступал, локотком чуть пихал – всё без толку… Вроде мяч получу, развернуться бы надо, а он – тут как тут, за спиной, не даёт. Как клещ банный впился, прилип к мокрой жопе. Так и дёргал меня целый час, пока не унесли его с поля…

Ну а вышло там так. Шёл навес на ворота. Я, как полагается, рванул туда, куда падал мяч. Конечно, со мной рванул рыжий, и даже вышел вперёд. Но и он до мяча не добрался. Первым поспел их вратарь. Здоровенный как горилла, зычно крикнув, он в высоком прыжке пошел за мячом. Я же решил доработать. Сперва зацепил на бегу ногу рыжему, и тот, пролетев пару метров вперёд, поехал на пузе к воротам. А затем, повинуясь инерции, я воткнулся в голкипера, когда тот с мячом возвращался на землю. Вратарь отлетел чуть назад, правда, мяч сохранил, но, приземлившись, нашел под стопой голень рыжего.. Потом я прикидывал – что там, да как. Видно, голень у парня была навесу – земли касались носок и колено, а этот здоровый всем весом.. И такой сразу хруст! Это что-то ужасное! В тот момент я решил, что больше на поле не выйду вовек, не вставив в уши беруши; плевать, что в игре не услышу ничьи голоса, гораздо важней защититься от этого звука. Даже вопль, раздавшийся секунду спустя, не так впился в мозг, как тот мерзкий, отвратительный, душераздирающий хруст лопающейся человеческой кости… Какие-то доли секунды рыжий растерянно смотрел на свою ногу, на то её место, где из тёмной, в момент пропитавшейся кровью, гетры вылезал светлый обломок кости. А потом, зажмурившись, закричал. Я отвернулся и отошёл. Наверное, и он услышал хруст прежде, чем осознал присутствие боли… Судья дал мне жёлтую за толчок вратаря. Когда прибежали врачи, и все столпились вокруг, я опять подошёл посмотреть поверх плеч – как там рыжий. Теперь он лежал на спине, подрагивая все телом, гримасы боли искажали лицо, залитое потом, дождем и слезами. Он ловил воздух ртом, будто бы задыхаясь. Казалось, он был рад бы сейчас отключиться, но сознание не оставляло его. Рядом с ним на корточках сидел его друг-здоровяк, что сломал ему ногу… Ну да ладно, проехали.

Минут за пятнадцать до конца второго тайма, вымыв из нас все силы, перестал идти дождь. Большинство к тому времени изнурилось и измучилось настолько, что всё происходящее воспринимало с раздражением и злобой. То и дело кто-нибудь из нас падал в грязь и, надрывно дыша, лежал в ней, не имея ни желания, ни воли подняться и вернуться в игру. Счёт все так же не был открыт. Замены, кажется, были исчерпаны; тренеры меняли кого угодно, но не меня.. Впрочем, игра уже давно превратилась в невнятную возню, и никакие замены не могли ничего поменять. Игрокам, похоже, хотелось спокойно доковылять до послематчевых пенальти, ну а там уж – как фишка ляжет. Что ж, тоже вариант, если нет возражений.. Но нашлись несогласные: несколько упрямых сизифов смущали своими потугами всех – человека четыре на обе команды, они все еще видели смысл в этих нудных шевелениях. По всему выходило, что я не из их числа. Я стоял и смотрел из центрального круга за неспешной атакой противника. Только наши достойные оппоненты в своей вялой осаде, отпихивая друг другу тяжелый намокший снаряд, и на этот раз не смогли хотя бы пальнуть по воротам. Кто-то прервал их поперечную передачу, и наш неугомонный правофланговый, подхватив мяч, стремглав понесся по бровке. Путь был открыт. Похоже, у нас могла получиться быстрая контратака.. Наперерез к нему бросился их последний страхующий, оставив свободной центральную зону. Собрав остатки сил, я устремился вперед. Наш вингер с их защитником бежали резвее, чем я – их гнал демон спорта; им бы весь матч по лужам скакать – нет большего счастья. Но ведь это и к лучшему: теперь, если б даже хотел, я не смог бы забраться в офсайд. Важно было не отстать слишком сильно, тем паче я знал, что за мной рванули другие. Бежали, наверное, все, кто хоть как-нибудь мог – и свои, и чужие. Те двое неслись к лицевой бок о бок, их парень выдавливал нашего к бровке, а наш не сдавался – тащил мяч вперед. Он знал, что мне нужен прострел; я знал, что он ищет возможность.. Вдруг мяч вынырнул из-под них и низом пошел в направлении центра штрафной. Мяч шел по дуге, уходя от ворот. Он быстро скользил по мокрой траве. Вот только не слишком ли быстро?.. До конца основного – пара минут, плюс немного добавят. Но если сейчас я его не достану, если я не смогу дотянуться – впереди полчаса овертайма!..

Ну уж нет, вашу мать! Сил и так не осталось. Овертайм нас просто убьет. И я решительно прыгаю, вытянув левую ногу под прострел справа. Туда же бездумно бросается кипер. Вот он, наверно, не прочь поиграть в овертайме. И теперь он летит руками вперед навстречу моей ноге.. Что-то не так с его головой. Нет, внешне пока еще с ней все нормально.. Но то, что с ней будет через долю секунды.. я не хочу даже думать.. Это меня не касается. Я уже все равно ничего изменить не могу. Я просто лечу…

И вот я лечу. Мы летим все втроем – я, мяч и вратарь, летим в одну точку…

Навеки молодой футбол

Старый очкастый хрыч в белом плаще и шляпе сидел и смотрел за игрой. А когда он собрался сваливать, Пабло толкнул локтем Мигеля и, глядя в ту сторону, тихо сказал: «Пойдем, проводим..». Мигель посмотрел в глаза Пабло, потом посмотрел вслед старику, снова повернул лицо к Пабло и кивнул. Я стоял рядом, и все видел и слышал. Поэтому Пабло обратился ко мне и тоже тихо спросил: «Пойдешь с нами, Габриэль?». Я тоже кивнул. Пабло улыбнулся. Но тут же сбросил улыбку и серьезно сказал: «Только тихо. Делать только, что я скажу.. Ладно, пошли». И мы трое двинулись к выходу. Но тут нас окликнул Мигель (другой Мигель, не тот, что один из нас, из троих):

– Эй! Вы куда?

Мы остановились. Пабло повернулся к нему и сказал:

– Скоро вернемся.

– Через десять минут нам играть, – тогда сказал Мигель.

Это мы знали. Пабло сказал:

– Мы успеем.

Старое чучело шло с портфелем метрах в пятнадцати впереди. Судя по походке, то футбольное зрелище, которым он здесь наслаждался, вконец его измотало. Выйдя со школьного двора, освещенного в этой части, он двинулся дальше по узкой дорожке, похоже, в ту, ближнюю, башню. Мы так же шли сзади, сохраняя дистанцию. Здесь фонарей уже не было. Людей никого тоже не было. Но справа торцом к дорожке выходила пятиэтажка, и в окнах ее горел свет. Когда мы почти дошли до нее, Пабло встал и жестами рук показал нам тоже не двигаться. Пока мы стояли, старик еще отдалился. Тогда Пабло нас спросил:

– Видите помойку?

Впереди в темноте, слева от дорожки, виднелась помойка, там стояли контейнеры с трех сторон обнесенные кирпичным забором. Место действительно было темное, вот почему Пабло заговорил о ней – догадался я.

Пабло продолжил:

– Мы с Мигелем сейчас её обойдём, и там его встретим, а ты, – сказал он мне, – так же прямо пойдёшь, и если он повернёт – перехватишь. Ножик есть у тебя, или что-нибудь?

– Нет.

– Ладно, ты задержи его только. Далеко всё равно не успеет.

И они, забирая левее, вдвоём побежали. А я один пошёл дальше.

Когда старик дотащил себя до помойки, там его уже ждали. Пабло, а за ним Мигель – выскочили из-за контейнера перед самым его носом. В руке Пабло блеснул нож. Это было красиво. Старый бздун тут же ойкнул, уронил портфель, сам присел, враз ослабнув в калениях.

– Тихо! – тихо скомандовал старичку Пабло, приблизив лезвие к его животу, – Доставай, что в карманах.

Мигель стоял рядом там же, молчал. Я тоже встал молча, закрывая пути к отступлению, у кирпичного ограждения, в нескольких метрах от них. Старичок застремался, заблеял: «Я.. я.. хорошо.. да.. конечно.. сейчас..». Засунул руку в карман плаща. Потом, вынул. Но уже со стволом. И сразу же выстрелил. Два раза. Выстрелы, как громкие петарды, хлопнули в тишине. Пабло упал сразу, выронив нож. Мигель же согнулся, схватился за живот, и медленно, будто вкручиваясь вниз, тоже свалился рядом. Старик подождал пару секунд. Приподнял на лоб свободной рукой очки. Сощурившись, посмотрел на них сверху. Пабло замер сразу, не двигаясь, а Мигель застонал и попытался подняться. Тогда старик выстрелил еще два раза в Мигеля, а, потом, один раз – в Пабло, и до того лежавшего тихо. К нам никто не бежал, ничего не кричал – все, наверное, так и решили: «Опять запускают петарды, и так – каждый день…». Я припал к помоечной стенке, надеясь с ней слиться. Старик обернулся, повертел очками туда-сюда, но, похоже, меня не заметил. Затем, покрутил пистолет перед носом, понюхал – чем пахнет, громко вздохнул, и положил его обратно в карман плаща. После, крякнув, поднял с земли портфель и так же, нетвердым шагом, направился дальше.

Когда старик скрылся из виду, я отлип от стены и подошел к Мигелю и Пабло. Они лежали на спинах, как-то странно изогнув руки и ноги, голова к голове, с ранами в груди, животах и шее, в луже из общей крови, и с открытыми ртами удивленно смотрели на звезды.

Между тёмных деревьев её отыщи

И вот выхожу я, значит, как-то из своей комнаты по каким-то делам – с кем-то там перетереть вроде нужно было. Возвращаюсь назад, а комнаты нет. Соседские комнаты здесь, а моя не на месте. Ломлюсь во все двери, вхожу – всё чужие комнаты. Что за фигня? Моя вот была между этой и этой!.. а теперь они как бы соседние.. А в комнате подруга осталась.. А, кроме того, там все мои вещи и деньги.. Как же так?.. Так и стою в шлепанцах, шортах посреди коридора напротив участка стены, где предположительно только что была моя комната, стою и охреневаю…

В ночь с 21-го на 22-е июня группой хулиганов из числа студентов, проходивших учебную практику в Саблино, было разгромлено занимаемое студентами полевое общежитие № 2. В том числе: разбиты все лампы дневного освещения в коридоре, выбито несколько дверей в жилые помещения, разбито несколько окон в комнатах, разломаны стулья и тумбочки, проломлен фрагмент стены. Если исчислить размер причиненного только материального ущерба, может показаться, что все происшедшее есть результат алкогольного безумия, следствие группового умопомрачения. Такая мысль невольно приходит в голову: настолько бессмысленны и масштабны разрушения. Кажется, что разум человеческий не может участвовать в подобных «свершениях» по самой природе своей. Однако, это не так. Впоследствии стало известно, что акт вандализма не был стихийным – он был спланирован. Согласно некоторым показаниям, накануне хулиганы предупредили однокурсников, что собираются «громко и весело» отметить день рождения певца Виктора Цоя «с возможными неудобствами» для окружающих, посоветовав тем, кто не готов разделить вместе с ними торжество в честь кумира, провести эту ночь не на базе, а в городе. Многие так и сделали. Были и те, кто в трусливом соглашательском равнодушии стали безмолвными свидетелями погрома. Но, как свидетельствуют очевидцы, нашлись и такие, кто, не страшась неминуемой расправы, выступил против распоясавшихся молодчиков. Так, студент географического факультета Константин Малюков, выйдя из своей комнаты на шум в коридор и видя, как одиозная группа сокурсников собралась «выносить» соседнюю дверь, попытался остановить хулиганов жестом, обратив к ним руку с открытой ладонью. Увидев такое, отморозки дружно выкинули в ответ нацистские приветствия, подхватили студента Малюкова и приволокли в свою комнату, где стали принуждать того к распитию спирта «Рояль», насильно удерживая за столом свою малопьющую жертву до тех пор, пока та, потеряв всякую способность к сопротивлению, обессилено не рухнула на пол, едва не захлебнувшись там рвотными массами. Свой загодя спланированный погром нелюди, как показали их же сокурсники, окрестили «перформансом-манифестом», подведя под него в виде идеологической базы какие-то дикие, лишенные смысла, дегенеративные рассуждения, названные «аморальной теорией», понятной и близкой разве что каким-нибудь маньякам или же каннибалам. Их однокурсники, работники студенческой базы и преподаватели университета теперь ознакомились с практическим воплощением данной «теории», они теперь знают, что значит «право», «этика», каковы прочие элементы «философии» вандализма. Обо всём этом свидетельствуют развалины барака №2, ещё недавно служившего уютным домом студентам-географам в течение их летней практики. Так в чём же всё-таки была цель этой «акции»? Можно ли найти этой дикости какое-то рациональное объяснение? На наш взгляд, осознанной или нет, задачей вандалов была попытка дискредитировать такие понятия как «студент», «университет», «высшее образование», «человек»; замарать, зачеркнуть в сознании однокурсников гордый смысл этих слов, подменив его аморальными, извращенными ассоциациями; нивелировать уважаемое звание студента госуниверситета до своего пещерного, неандертальского уровня…

А вот интересно, подумал я, глядя на читавшую нам приговор секретаря деканата, вот она, Элеонора Эрастовна, какой была в молодости? Лет сорок назад? Симпатичной, или тогда уже страшной? Девственницей, или шпилилась направо-налево? Да шпилилась, скорее всего! Тот же Сан Саныч наверно и драл её. Да на клык по субботам давал. Брал так за щёки, еще тогда не висячие и без этой нелепой растительности, перехватывал затем за клубок на затылке (он и раньше мог быть, клубок тот), другой рукой за шею, еще не пятнистую и без этой висячей херни бородавчатой, и давай её это.. своим. Мда.. Какая же всё-таки гадость. А ведь так всё скорее и было…

– Таким образом, считая нашим долгом защиту принятых норм и недопущение попрания устоявшихся ценностей, мы требуем исключения хулиганов из числа студентов первого курса географического факультета Санкт-Петербургского государственного университета с возмещением с них в полном размере материального ущерба, нанесённого имуществу базы. Рапорт подписан старшим преподавателем учебной практики Рукомойниковым К.В., замдекана по учебной работе Валиевым Т.А. и комендантом учебной базы Паниной Ж.О.

Закончив читать, Элеонора Эрастовна взглянула на нас поверх очков и положила бумаги на стол. Мы стояли здесь вчетвером в фокусе коллективного осуждения членов совета. Возникшая в аудитории многозначительная тишина подчеркивала небывалую, нездешнюю чудовищность преступления.

– Кроме того, – нарушил наконец безмолвие декан факультета Сан Саныч, – Кирилл Валентинович жаловался, что во время изучения данного дела по горячим следам, понимаете, в бараке там кто-то сквозь щели вверху, в потолке, что ли, как-то.. облили его нечистотами, понимаете. По всем признакам это опять были вы.

– Просто утром тогда он так прямо нам и сказал, что сделает всё, чтобы вышвырнуть нас с универа. С позором. Да! Нам хотелось его проучить. И когда мы следили за ним с чердака, Павлуше как раз захотелось отлить, ну и…

Нет, конечно, ничего похожего мы не сказали.

– Это были не мы, – ответили мы, строго взглянув друг на друга, чтоб сквозь маски праведного возмущения не пробилась чья-нибудь предательская улыбка.

* * *

Нам нельзя было здесь ночевать. Как и многое из того, что мы делали. Мы прибыли вечером в Кузнечное, чтобы завтра продолжить здесь практику, начатую в Саблино месяц назад. Практику до окончательного рассмотрения нашего дела условно пройти нам позволили, но настрого запретили пребывание на территории базы в неурочное время – ночевать мы теперь должны были в городе. Нам шили вандализм, несовместимый с гордым званием студента университета, и вешали на нас круглую сумму, столь же несопоставимую с материальными возможностями студентов-первокурсников.

Все шесть кроватей, что были в комнате, стояли бок обок, стремясь разместить на себе максимальное число тел. Постпраздничные флюиды исходили от спящих друзей и подруг, наполняя пространство кисло-сладким умиротворением. Легкомысленным посвистом льнуло к ушам коллективное дыхание. Вот кто-то всхрапнул, словно хрюкнул. Это Андрюха. Глядя в Оксанин затылок, на тонкую шею с пушистыми завитками, я вышел из нее и сдвинул нижнюю часть ее трусиков на место. Слегка подтянув их вверх, отпустил слишком резко – так, что услышал хлопок от резинки – не знаю, проснулась она или нет. Меня самого уносило куда-то…

Когда я открыл глаза снова, по всему было утро. Сквозь штору к нам в комнату сочился назойливый утренний свет. Оксана, по-видимому, вернувшаяся из туалета, пробиралась надо мной к своему спальному месту. Она уже успела перенести через меня одну ногу и руку, когда я крепко схватил ее за бока.

– Ну что ты делаешь, – с притворным возмущением простонала она, увлекаемая притяжением моих рук.

– Подожди, – прошипел я в ответ, сдвигая куда-нибудь в сторону невозможно тугую ткань ее трусиков. Рядом кто-то крутился. Плевать…

Сквозь сон я слышал стуки и крики извне – вероятно, наши добрые однокурсники звали нас, непутевых, в поля. Кто-то лягнул меня в ногу. Открыв глаза, в зашторенном комнатном полумраке я увидел, что все на местах – так же дрыхнут, но справа, упершись в бедро мне стопами в серых носках и повернувшись ко мне пышным задом, стоит на коленях Светка и колдует над пахом Данилы. Данила лежал на спине с закрытыми глазами и открытым ртом и шумно дышал. Был он почти недвижим. Только правая рука его, словно живя своей жизнью, то незряче касалась пушистого желтого хвостика Светкиных волос, прыгавшего не только вверх-вниз, но и влево-вправо, а то взмывала вверх над ее головой, будто бы дирижируя.

– Смотри, – услышал я слева шепот Оксаны и тут же ощутил густой аромат перегара, – Видел такое? – я не совсем понял, о чем она именно, но она продолжала, – Никогда не видела, чтоб минет поперек делали. Отвернись, не смотри.

– Минет поперек, – так же шепотом повторил я её выражение, хмыкнув. Я действительно повернулся к Дане и Светке спиной, стиснул Оксану, слегка наклонив её голову и прижав к своей груди, выражая тем самым неостывший к ней интерес и щадя наше с ней обоняние от обоюдного выхлопа. Она продолжала шушукать мне в грудь: