Художница с Хоккайдо

Шум неожиданно прервался. Капли дождя перестали бить по моей коже. Я слышала лишь прерывистое дыхание позади себя. Я обернулась. Джонатан держал надо мной свой голубой зонт и испуганно глядел на меня, словно видел впервые.

– Ты чего тут стоишь? Заболеешь ведь, – чутко спросил он.

Я чувствовала, как бьется мое сердце, как с пустых рукавов стекают капли воды, а прохладный ветер продувает промокшую рубашку. Мокрые волосы лезли на лицо, неприятно щекочась, так, что я не могла поднять голову, чтобы локоны не залезли мне в глаза.

– Поправь мне волосы, пожалуйста, – робко попросила я.

Джонатан покраснел, но все же потянулся ко мне своими тонкими пальцами. Он нежно уложил волосы назад. Из-под них открылись мои глаза, которые чарующе смотрели на Джонатана. Он обомлел. Его пальцы застыли. Джонатан пытался выдавить хоть слово, но его дыхание перехватило. Мы смотрели друг другу в глаза, пока капли дождя игриво кололи наши ноги.

– «Боги, он такой милый, когда смущен», – подумала я и наклонилась ближе.

Я прижалась к его груди и поцеловала. Мои мокрые губы оживали под теплом его губ. Я не слышала ни звуков дождя, ни дуновение ветра, лишь его застывшее дыхание. Голубой зонт выпал из его рук, и он крепко обнял меня за плечи, отдавая все тепло, что у него было. Вот, что я бы хотела запечатлеть навсегда. Я, Джонатан и дождь.

Утром солнце уже ярко светило в окно. Мое горло и забитый нос, резкой болью напомнили мне о вчерашнем вечере. В моем случае это значило лишь одно: мне нужно как можно скорее закинуть горсть лекарств, иначе весь завтрашний день я проведу в постели.

Ноги устало плелись по дороге в школу. Юки радостно встретила меня у самых ворот, но заметив мой вялый вид, тут же изменилась в лице.

– Рин? Ты простудилась? – в ее голосе читалось переживание. – Наверняка, гуляла вчера под дождем.

Юки достала из кармана белый платок с цветочками и поднесла к моему носу. Платок приятно пах апельсином. В тот момент я чувствовала себя младенцем, за которым подтирают сопли, но не могу сказать, что такая забота мне не нравилась.

К обеду Джонатан, как всегда, ожидал меня на крыше. Мне было интересно, что он думает о вчерашнем поцелуе, но зная его стеснительность, не думаю, что он вообще выдавит хоть слово. Впрочем, я ошибалась. Джонатан ловко поднялся и подошел ко мне, будто с невероятным намерением совершить геройский поступок.

– Ты мне нравишься, – проголосил Джонатан, сжавшись, словно ёж.

Храбро. Сколько же сил ему понадобилось, чтобы выговорить это. Может мой поцелуй так его расшевелил. Я прижалась к его груди, чувствуя робкое дыхание. Его руки грели мне плечи. Я обнимала его как могла, по-своему, прижавшись к груди. Странное чувство, раньше я не замечала, а сейчас прислушиваюсь к сердцам других людей. Не то, чтобы я часто обнимала кого-то, но чувство и правда приятное. Я невольно краснею.

– Ты мне тоже нравишься, – прошептала я, сквозь его вытянутый воротник.

Минуты тянулись бесконечно. Мне всегда казалось, что признания такого рода заставляют сердце вырываться из груди, но мое совершенно спокойно. Как и Джонатана: его сердце медленно успокаивалось, подстраиваясь в такт с моим. Я робко потирала ноги друг о друга. По моим пальцам бежала приятная дрожь.

– Джонатан, как называется слово, когда два человека нравятся друг другу? – спросила я, желая услышать продолжение.

– Любовь, – шепотом произнес он, поглаживая мои растрепанные волосы.

Любовь. Теперь я знаю это слово и чувствую его всем сердцем.

Глава 4

Фестиваль

Звуки художественного класса гипнотизировали меня. Моя нога плыла вдоль холста, чудесным образом воссоздавая мои искренние фантазии. Трудно представить, что еще недавно я не могла даже держать вилку между худощавых пальцев, а сейчас пишу целые картины. Учитель постучал по столу, привлекая к себе внимание. Его уверенный и довольный взгляд говорил о том, что он скажет сейчас что-то хорошее.

– Скоро начинается художественный фестиваль. Ваши работы будут представлены на обозрение уважаемым ценителям искусства, поэтому прошу вас подойти к этому вопросу серьезно, прежде чем выставлять свои картины на показ.

Мои картины представляли из себя нечто личное. Я рисовала ради удовольствия, ради запечатления особых моментов вокруг себя. Можно ли назвать мои работы серьезными? Достойными быть признанными? Зритель оценивает глазами, художник рисует душой.

Толпа бродила вдоль зелени школьного сада. Фестиваль выглядел в традиционном японском стиле, и местами, напоминал банкет. Длинные ряды с множеством флагов и расцветок, но отличительной чертой фестиваля все же являлись картины. Гости, словно в танце кружили от одного ряда к другому, замирая на месте и любуясь произведениями юных художников. Их красочные и часто старомодные наряды идеально вписывались в архитектуру школы. Я видела, как Икари любопытно наблюдал за каждым движением толпы, расположившись на скамейке и медленно потягивая сок. Он загадочно кивнул в мою сторону. Мне стоило лишь кивнуть в ответ. Интересно, его лицо светилось от радости из-за фестиваля или потому, что рядом со мной шел спокойный Джонатан. Мы с Джонатаном медленно прогуливались вдоль рядов, проходя мимо застывшей толпы. Он держал меня за рукав рубашки, так нежно и осторожно, словно это действительно была моя рука. Я смущенно захихикала.

Мы остановились возле одной из витрин. Гости завороженно смотрели на разнообразие красок и цветов, которые казались чем-то неземным. Это были мои картины. На витрине висела скромная табличка с моим именем, но не привлекала никакого внимания. Джонатан с восторгом всматривался в мои произведения. Он тоже видел их впервые.

– Дождь, – сказал он мне, смущенно улыбнувшись и бросив взгляд на одну из картин.

Да. Это действительно дождь. Наш дождь.

– Я слышал, что эти картины нарисованы ногами, – озадаченно пробубнил пожилой мужчина, поправив медную оправу.

– Ногами? Удивительно! – продолжила изумляться толпа, не отрывая удивленных взглядов с моих картин.

Это странно. Я просто рисовала то, что видела. Дождь. Солнце. Людей… близких мне людей. И видела, какую бурю эмоций вызывает мое искусство у ее ценителей. И снова я задаюсь вопросом. Что такое искусство? Может ли оно быть простым или обязательно сложным и многогранным? Это решать только мне. Гости выкрикивали разные вердикты, но я решила не заострять внимание на мнении других. Джонатан потянул меня за рукав и увел дальше по тропе. Я понимала почему. Несколько присутствующих уже окинули меня парой резвых взглядов, с удивлением не выкрикнув какую-то непристойность.

Я и Джонатан тихо сидели на скамейке школьного парка. Гости медленно расходились. Сегодняшний день мало чем отличался от предыдущих, если не брать в расчет, чуть большее, чем обычно, скопление людей. Учитель завидел нас, и, радостно махая руками, вприпрыжку подошел к нам. Он улыбался так, словно произошло что-то невероятное, и даже пропустил мимо глаз то, что Джонатан держал руку на моем колене.

– У меня для тебя хорошие новости, Рин, – наклонился он, дружелюбно выпучив глаза. – Твои картины оценили по достоинству и даже нашлись те, кто готов купить их.

Купить? Я никогда не думала о деньгах. Я рисую потому, что получаю от этого удовольствие. Учитель настолько светился от радости, что заменял собой медленно уходящее за горизонт солнце. Джонатан и я сидели неподвижно и глазели на улыбающегося учителя. Я просто не знала, что ему ответить. Мне было радостно слышать эти вести. Радостно, что мои труды оценили. Приятно, что обратили внимание. Но порой, я ловила себя на мысли, что все это не из-за моего таланта, а из-за моей особенности. Рисовать ногами? Редкость, которую можешь увидеть не каждый день.

Вернувшись в художественный класс, учитель обратил на меня внимание, вскочив с места. Он махал алым конвертом, словно кичась им передо мной.

– Поздравляю, Рин. Тебя пригласили представить собственную выставку, – сдержанно произнес учитель и протянул мне конверт.

На обложке виднелась выгравированная надпись приятная на ощупь. Это письмо. Мои мысли путались, и я не знала, радоваться мне или приглушенно вздыхать. Письмо было написано от руки, черными чернилами, а каждый символ можно было с уверенностью отнести к шедеврам каллиграфии. Ценители искусства предложили мне организовать собственную выставку. Меня сдавливали сомнения. Учитель радостно улыбался, но его улыбка медленно истощалась с каждой секундой, что он смотрел на мое безучастное, задумчивое лицо.

– Это признание, Рин. Признание твоих талантов, – продолжал настаивать учитель, глядя мне в глаза. – Ты же не думаешь упустить такой шанс?

Именно об этом я и думала. Сильно ли расстроится учитель, если я скажу ему нет. Сильно ли я буду жалеть, что сказала нет. Я взглянула на Джонатана. Он доверчиво мне улыбался, словно был уверен, какой выбор я бы не сделала – он будет правильным.

– Я не буду заставлять тебя если ты не хочешь, – улыбка учителя полностью сошла с его лица. – Учитель может лишь указать на дверь, но только ученик может войти в нее.

В крепких раздумья время бежало быстрее ветра. Мы шли по зеленой тропе, освещенные алым закатом. Джонатан смотрел на облака, стараясь разглядеть самые скрытые детали.

– Нам нужно как-нибудь вместе посмотреть облака, – замечтавшись, сказал он.

Я подняла глаза. Облака тихо неслись по голубому небу, навивая чарующие мысли. Я понимала, почему Джонатан так ими заинтересован. Художник ищет прекрасное во всем, ищет подтверждение своих фантазий, а небо рождает изумительные фантазии каждое мгновение.

– Ты ведь согласишься, правда? – спросил Джонатан.

Его вопрос звучал неожиданно, но я понимала, о чем он меня спрашивает. Мои сомнения долго терзали меня и вот, когда я уже была готова забыть, накатили вновь. Я не привыкла упускать возможности. Я всегда стойко хваталась за все, что преподносила мне жизнь, но именно поэтому рукава моей рубашки пусты. Именно поэтому я не могу взять за руку того, кто мне дорог. Жизнь преподносит мне возможность вновь, чтобы я без раздумий схватилась за нее, но такая же возможность, когда-то лишила меня рук. Люди дают моим картинам шанс, ибо знают, что они написаны ногами. Им не важен мой талант, им важна лишь моя особенность, с которой я так умело справляюсь. Именно поэтому я сомневаюсь идти дальше. Злая шутка судьбы, которая вертит моей жизнью, как ей угодно. Все изменилось с той самой возможности. Мои пустые рукава каждый день напоминают мне об этом, но я живу, и живу лучше, чем когда-либо. Все меняется, а жизнь продолжается несмотря ни на что. Я снова обрела друзей, обрела свой дом. И прогуливаясь вдоль зеленых садов, воссоздавая фантазии пальцами ног, видя близких людей, окружающих меня, я задумываюсь:

– «Возможно, все это даже к лучшему».

– Ты боишься принять себя такой, какая ты есть? Боишься, что тебя не поймут? Ты талантлива, Рин. Вот, в чем твоя особенность, и ноги здесь совсем ни при чем.

Джонатан говорил искренне. На его слегка дрожащих губах, светилась улыбка. Он прав. Я боюсь. Боюсь, что судьба вновь сыграет со мной злую шутку. Но жизнь слишком коротка, чтобы бояться. Слишком развилиста, чтобы сомневаться. Улыбаясь, я шла по зеленому саду. Джонатан держал меня за рукав, и мы плыли с ним по, шустро бегущим, облакам. Обещаю, – больше я не буду бояться.

Глава 5

Счастье