Девяностые

– Уверен, они с руками оторвут. И койко-место на первое время, а потом – отдельная квартира, и обмундирование, питание. Или – еще не поздно на сверхсрочную перейти. Специалисты нужны. Тем более – перешли ведь мы на полтора года. Кто, – голос майора стал тихим и доверительным, – специалистом-то будет? Сами знаете – год в армии выживаешь, полгода в курс дела входишь, а полгода – служишь по-настоящему. У нас эти полгода отняли. – Помолчал, глядя в глаза Женьки своими унылыми и умными глазами. – Как?

– Товарищ майор, – Женька вдруг почувствовал себя виноватым, – разрешите на гражданке пожить? Очень мечтал. Если не получится, то, конечно…

– А, знаю я эти «конечно»… Бандитом станешь, и найдут тебя через месяц в мусоросборнике…

– Ну ладно уж. – Потянуло засмеяться, но глаза майора не дали; и потребовались усилия, чтоб Женька сказал: – Разрешите получить паспорт, товарищ майор?

Тот отвел его к окошечкам, где женщина через десять минут нашла и выдала темно-красный, слегка помятый паспорт с гербом и надписью «СССР». Женька глянул в него, увидел себя шестнадцатилетнего, с пробором по центру головы. «Щегол».

– По закону, – сказала женщина в окошечке, – встать на учет нужно не позднее четырнадцати дней с момента увольнения. Ясно? Иначе – всесоюзный розыск и уголовная ответственность.

Женька хотел ответить, что Союз-то вроде закончился и теперь будет Содружество – «всесодружественный розыск, что ли?», – но промолчал. Кивнул и пошел.

Проходя мимо дежурки, услышал:

– Товарищ рядовой, рядом с вами старший по званию!

Выхватил из кармана паспорт и помахал им.

– Военная форма обязывает! – гавкнуло вслед.

Вошел во двор, сорвал погоны, бросил в урну все равно не греющую фуражку, давящий горло галстучек мышиного цвета, отстегнул хлястик. Поднял ворот шинели и так пошел вдоль Невы… Ему с детства хотелось почувствовать себя генералом Хлудовым из фильма «Бег». Жалко, что его шинель была короче хлудовской.

10

В училище с Женькой поговорили коротко и жестко.

– Времена, молодой человек, другие. Иногородних мы больше не принимаем, общежитие аннулируется. Теперь у нас только ленинградские ребята.

– Но я ведь полтора года отучился…

– Что ж, надеемся, этот опыт пригодится вам в дальнейшей жизни.

Женька помялся, не зная, какой бы еще аргумент найти. Чувствовал, тот канат, что связывал его с городом все два года службы, перерубается острым и тяжелым топором. А может, и не существовало этого каната, он сам его выдумал, за выдуманное держался…

– Сделайте исключение, а? – попросил жалобно. – Ведь кто-то еще доучивается… и я доучусь.

Завуч смотрела на него сквозь свои очки с холодной ненавистью. Молчала. Просто не удостаивала ответом такую глупость… Наверняка она его вспомнила – вспомнила, как убеждала не пропускать занятия, а он хмыкал и блуждал взглядом по стенам, потолку. И теперь мстит.

– Ясно. – У него что-то оборвалось внутри, наверно, тот выдуманный канат лопнул, и стало одновременно и страшно, и легко. – А где мой аттестат?

– Мы всё отправили по месту вашей прошлой прописки. Так что, – завуч развела руками, – прощайте.

Женька вышел в фойе. Здесь проводились линейки, отчитывали злостных прогульщиков, хулиганов, делались важные для всех учащихся объявления. Там вон, направо по коридору – столовая…

«По месту прошлой прописки», – повторились в мозгу слова завуча.

Вынул паспорт, нашел страницу с прописками. Да, отсюда его вышибли еще в марте девяностого. Теперь он – формально – бомж. И в другое училище не сунешься: аттестат дома… Надо домой позвонить. Найти ближайшую почту и позвонить. И что сказать? Еду к ним, или как?..

В училище как раз началась перемена, фойе заполонили подростки и сверстники Женьки. По крайней мере на вид некоторым было лет по девятнадцать-двадцать… Прошла мимо – нет, проплыла – поразительно красивая девушка. С такой бы в одну группу… Она наверняка местная… Но даже не глянула на него, на его необычную шинель без погон…

Вышел на улицу, медленно добрел до общаги. Пятиэтажка из сероватого кирпича. Вот заснеженная лавочка, на ней курили перед тем как идти внутрь.

Смахнул снег, присел, подвернув полы шинели, чтоб не промочить брюки, достал сигареты. Пачка почти пуста. В дипломате последняя… Закурил, смотрел на окна, сейчас, днем, тусклые, какие-то матовые. Ничего за ними не видно. Живут там, нет…

Из общаги он хотел вырваться с первых недель учебы. Страшное место – вечные разборки, разговоры о том, что кого-то зачмырили, кого-то завафлили, ту-то отымели толпой, а она встряхнулась и продолжает жить как ни в чем не бывало…

Денег на комнату – тридцать рублей – удалось скопить только через пять месяцев. Стипендию получал, но она почти вся уходила на сладкое, алкоголь, тошнотики, кой-какие шмотки.

В училище выдавали талоны на сахар, стиральный порошок, мыло, чай, и пацаны ездили на площадь Мира – там тогда была огромная толкучка, – продавали, взамен покупая бухло. На площади Мира Женька и познакомился со Степанычем – тот стоял с картонкой «Сдаю комнату. Васильевский остров». И поселился у него.

Что ж, надо ехать к Степанычу. И молиться, чтобы он был жив, не спился окончательно, чтобы сумка с вещами была цела. Переодеться и решить…

– Может, будет хоть день, может, будет хоть час, когда нам повезет, – напел скуляще, просяще и тут же усмехнулся: если б Цой исполнял такое на концертах сейчас, если б был живой, многие бы ругались: уж ему-то чего жаловаться – слава, деньги, ему повезло. А вот как получилось: обеспеченный, знаменитый, он спел это и через несколько дней погиб. И мы слушаем и сострадаем ему: просил о везении, но не дождался…

Бросил докуренную сигарету в урну, встал. Ноги были тяжелые, не гнулись. Нет, не устали, наоборот – полтора года почти каждый день Женька проходил пешком по двадцать-тридцать километров или в наряде вдоль «системы», или часовым, а теперь третий день, считай, отдыхает. Да, сегодня прошелся от метро до военкомата, от военкомата до путяги, но разве это расстояния…

11

Отсутствие погон дало о себе знать. В автобусе проехал бесплатно, зато при входе в метро опять остановили. Женька уже привычно достал бумаги.

– А форма-то неполная, – оглядывая его, сказала дежурная.

– Это чтобы честь не отдавать. Надоело.

Она понимающе кивнула и остерегла:

– Смотри – заметут. С этим строго.

В вестибюле «Василеостровской» напоролся на патруль: лейтенант и двое курсантов по бокам. Увидев его, лейтёха оскалился, как голодный хищник.

– Т-товарищ солдат!

Женька сделал вид, что не слышит. Лейтёха дал команду, и курсанты бросились наперерез, умело преградили путь: один встал спереди, другой – сзади.

– Что за вид, боец?! – Лейтёха, парень лет двадцати пяти, был в бешенстве.

– Я уже не боец, – хмыкнул Женька и показал паспорт.

– А что за форма одежды?

– Ну вот такая. Нравится.

– Требую переодеться в общегражданскую, а не устраивать цирк!

– Как только найду – переоденусь. Обещаю, товарищ лейтенант.

Это «товарищ лейтенант» лейтёхе слегка польстило. Он мотнул головой курсантам: дескать, пусть идет.