Продаются роли!

– У нас есть, – более чем спокойно произнес Иван, принимая у оппонента из рук пьесу и откладывая ее в сторону.

– Но в пьесе я не пью, – громко сказал он и слюна, которая накопилась у него за то время, пока он слушал Ивана, стала плескаться и попадать на режиссера, – и на сцене я пить не собираюсь.

– А я говорю, священник будет пить, – тут же вставил Иван.

Они едва не сцепились. Спасло милое крохотное существо в лице администратора Марины, которая принесла Ивану кофе, приговаривая «вы себя не жалеете, снова без обеда». Пожилой актер с неприятной фамилией Запоркин посмотрел на эту косвенную взаимосвязь между администратором, режиссером и пьесой, которую уже ненавидел, а вместе с ней и самого автора, а также всех тех, кто творил в этот промежуток времени.

У него зазвонил телефон, прозвучав двумя торопливыми сигналами. Короткое сообщение напомнило о кредите на телефон за пару месяцев.

– Да пошло оно все! – прокричал он в разрывающуюся трубку и уже было замахнулся, чтобы бросить его под колеса растянутого лимузина, как телефон замолчал.

– Живи, – прошептал он. – Не буду тебя выгонять из сухой периодичности. Оставайся. Только если что…

Выходя из подземного перехода, чувствуя, как мысль толкает и норовит промчатся по спирали, оставить видимую борозду действий, ставит дорожные конусы, разметки, граничит с другими трассами, более крупными, уже мечтая перейти на следующий уровень, перевернув мысль другой стороной неисхоженной, внедряя новые разработки, которые разродились от одного маленького семечка, он вдруг услышал:

– Вано, привет, – махнул голос из 3-й «Мазды». Голос, который сложно забыть. Школа, классы с 8 по 11. Мальчик, страдающий клаустрофобией. Застрявший на канате под куполом спортивного зала. Теперь меняет машины, как женщин, и наоборот. Живет в двух странах одновременно – в Европе делает дело, здесь растит детей. Зовут Валера. В классе так и звали Валькой.

– Привет, – резво сказал Иван, хотя при другой встрече вяло бы кивнул головой и пожелал бы быстрее закончить разговор.

Валера выскочил из машины, присоединившись к нарушителю дорожного движения, и то ли все постовые уснули, то ли за последние сутки изменились правила дорожного движения в пользу пешеходов, но два человека стояли на расчерченной полосе не волнуясь, обратив все внимание друг на друга.

– Давно не звонишь, – говорил Валька. – Не знал, что и ты здесь. А я вот домик прикупил в Испании. Нынче хорошие скидки. Могу посоветовать неплохого риелтора. А в России сейчас небезопасно. Летом – смог, зимой – гололед.

– А он совсем не изменился, – мелькнуло тотчас. – Такой же пижон и говорит на выпендрежном языке, не допуская никого в свой круг.

– Давно хотел сказать тебе, – прошептал Иван, но не успел, так как оголтелый велосипедист пронесся прямо перед его носом, разбив на время двух парней.

– Вот придур, – сказал Валька. – Блин, чтоб тебе под первый груз или столб. Да ну их, развелось, как квартир однокомнатных. Что ты хотел сказать? – переспросил он. – Не расслышал. Слушаю сейчас китайский в автомобиле. Представляешь я тебя люблю будет «Во ай ни». Просто. Я теперь могу с китаянкой. Ты знаешь, что он сейчас второй после английского. Скажу по-секрету, я даже подумываю о китаянке. В ванной комнате у меня висит этакая фурия. Когда я принимаю ванную, то она по моей просьбе подает то соль, то пену.

– То соль, то пену, говоришь, – продолжал Иван, внутреннее ненавидя этого высокого парня, на голову его опережающего в солидном пальто пепельного цвета и шарфе, который несколькими кольцами покрывал его широкую шею. Он знал, что под ней покоится бородавка, которую он сейчас видел сквозь толщу шарфа и его глаза, моргающие, рот не закрывающийся, уши торчащие и щеки розовые, как будто припудренные – все это вызывало отторжение, как при долгом нахождении в мясном цеху, где фасуются туши.

– Вот только что с мамой из нынешней семьи, – продолжил он, чавкая слюнявым ртом. – А я думаю так. Один раз бывает в этом измерении, почему бы и нет. А? Махнешь стариной со мной? Поехали. Выпьем, я сейчас с парой дел закончу. Помнишь, как мы с тобой Натку в туалете расписывали. Я первый, я.

Ивану захотелось закрыть уши, и его бравадная смелость, взятая напрокат у жителя подмостья, оробела на миг.

– Не было такого, – бросило Ивана в жар. – Что же ты бред то несешь.

Но Валька палил из всех орудий. Его рот открывался широко и слова, летевшие из его рта, подобно пулеметной очереди стрекотали над головой, вызывая три эмоции – возмущение, раздражение и злость.

– А потом по ночной улице трамвай останавливали, – вылетали слова. – Водила, молодой парень чуть не наехал на тебя. Ты еще его успокаивал, говорил, что он работу выбрал не мужскую, ну и мы потом втроем в автобусный парк поехали и до утра в троллейбусе пили портвейн.

Валька проделал в его голове огромную дыру, и воспоминания водопадным потоком хлынули из образовавшегося отверстия. Двадцать восемь физиономий, узкоглазых, носатых и бородавчатых высунулись и ожидаючи смотрели на него сверху вниз.

– Да не помню я этого, – сказал Иван, не напрягая мозг, и этот длинный ряд ожидающих лиц прижимались друг к другу, как в электричке в час пик.

– Как не помнишь? – настойчиво теребил его одноклассник. – А сентябрьскую традицию, у Ксюхи на даче. Небо коптим, мясо жарим, а Ксюха всегда с новым парнем и обязательно с пальцами вверх. Я тогда, если честно, так хотел пальцы отгрызть хотя бы одному из ее кавалеров, но просто дал слово, что буду не хуже. Она же меня игнорировала, а в том году представляешь, позвонила и намекала на встречу. Мол, какие мы были беззаботные, а сейчас ни до кого не достучишься. Я сорвался с крючка. Ну ее нафиг, она троих воспитывает, ее пальцевич отхмурил, оставил розовощекое гарланящее наследство и срулил на повторный круг со следующей одинокой.

Валера бубнил и Иван, видя, что тот не думает останавливаться, проговорил сквозь зубы:

– Пошел ты.

– Ты чего? – удивился тот и его широченный профиль стал уменьшаться, увеличивая все кругом. Его губы слились с переносицей, и нижняя губа стали тянуть верхнюю вниз, превращая парня в уродливое млекопитающее.

– Затрахал, – прокричал Иван. – Все годы рвался сказать тебе это, и спасибо судьбе. Она, голубушка предоставила мне удобный шанс сделать это в центре города. Надо было сегодня встретить тебя?

Иван только сейчас обратил внимание, что справа от него выстроилась бесконечная полоса автомобилей, которая утопала в ярких огнях реклам и быстроменяющихся картинках на немых экранах. Впереди этого кордона стояла наша «Волга», которая сигналила непрерывно, и водитель что-то кричал, но не было слышно, что именно, так как сигналы шли отовсюду, как и словесные потоки, в которых выделалась как брань, так и вежливые просьбы.

– Да ладно, сколько прошло то, – среагировал Валера. – Кто старое помянет. Я ведь тоже помню, как ты у меня фужер дома разбил и до сих пор вторую часть из «Звездный войн» несешь. Она у тебя, я знаю.

– Да, имел я твои войны, – крикнул Иван и это обращение было адресовано не только к «любимому» однокласснику, но и всему автомобильному движению, которые, забыв на время о своих делах, вынуждены терпеть слабость эгоистичного парня, которому на все положил, точнее на всех.

– Имеешь, точнее сказать, – уточнил Валера и посмотрел направо, где зияла пустая дорога, по которой не только теоретически всегда кто-то ехал. Должно было что-то произойти. Дождь, гром, упасть здание, вырасти гора посреди беспокойного скопления авто или кончится воздух. Что-то должно было произойти. Погаснуть солнцу, зазвенеть колоколам, всем разом, появиться из канализации огромной крысе величиной с автобус. Воздух накалился. От картины – противоборства водителей и пешеходов, негодования одних и отрешенности других. От звуков – обычных городских, преувеличенных в пять раз, как будто сорвавшийся с катушек эквалайзер. От ожидания одних, от понимания того, что следующий шаг будет резким, наверстывающим, скомканным, заглатывающим своим быстрым жвачным жестом нежные слои кожи, оголенные в эти мгновения по максимуму. От сердец, которые тикали, как часовые механизмы, ожидая сапера, который перережет нужный проводок.

– Пошел ты! – продолжала увеличивать скорость сердечная мышца.

– Ну и катись, неудачник, – произнес его одноклассник, с которым сидели в одной классной комнате и хихикали над анатомическими особенностями мужчины и женщины.

– Это я-то неудачник? – переспросил Иван, улыбнулся, и, глубоко вздохнув, плюнул в лобовое стекло его кристально чистой машины. Плевок в виде кляксы опрокинулся на стекло и по инерции стал съезжать вниз, растягивая свою фактуру в морковную форму.

– Не надо, – жалобно проговорил Валера, вытащил из нагрудного кармана платочек и тут же стер появившийся овощ, который перед исчезновением превращался то в брюкву, то в сельдерей.

– Надо, – твердо сказал Иван и повторил свои действия под гвалт клаксонов и появившегося народа. Мокрый след в виде моросящей тучки, покрыл верхушки дворников, сделав его похожим на капающий нос в период гриппа.

– Еще раз сделаешь…, – задрожал голос, и он попытался встать на защиту своего «коня». Мужчина в теннисных шортах, но без ракетки оказался между ними, стараясь понять, в чем же причина для такой неожиданной остановки. Большая часть оставалась сидеть в машинах, привыкшая к пробкам, операциям на дорогах и прочим городским мероприятиям, служившие скорее материалом для газетных баек, чем для порядка.

– А что сделаю? – смело произнес Иван и подошел к мускулистому автомобилю, который соответствовал Валере, и пнул его.

Казалось, что автомобиль качнулся, возмутившись таким обращением. В глазах Ивана горел луч, который не остановился бы и перед самолетом, ни перед подводной лодкой, ни перед ледоколом. Теннисист наблюдал картину явного сумасшествия. Поэтому, собственно, он и отошел в сторону, где было и безопасно, с первого взгляда и можно было наблюдать за этим процессом, не попадая под ее пульс. Он пятился назад, пока не стал совершать полезные действия в виде того, что стал что-то нашептывать появившимся из открывающихся окон любопытным носам, ушам, подбородкам. Вероятно, свои предположения, изредка поглядывая на героев, как на страницу книги, где все написано.

– Это ни в какие рамки, – произнес Валера, открыл дверь своей оскверненной машины и плюхнулся на кожаное сидение, заводя двигатель.

– Будет о чем рассказать на встрече одноклассников, – отшутился Иван, обращаясь не только к нему, но и ко всем разом. К высоченным домам, наклонившимся к любопытному субъекту своей неприступностью, увидев в нем знакомые черты. К потоку машин, среди которых он не выделял каждую по отдельности, а все разом тянулись с самого бульвара, как беспокойная змея, учуявшая добычу, но упустившая ее перед самым носом. К людям, которые изредка останавливались, чтобы рассказать за ужином своим близким о происшествии на Арбате. – А то как-то скучно ты живешь. Я дам тебе маленький урок. Бесплатный. Если тебя посылают, иди. Не сопротивляйся. Ты из тех, кому это по нутру.

– Ты мне завидуешь, – произнес Валера, открывая окно, газуя и выпуская большое количество дыма, погружая голодную змейку в сизую мглу. – Всегда завидовал.

Подбежал милиционер. Теннисист исчез. Его поглотил дым или одна из составляющих дорожной змейки. Милиционер со странными заспанными глазами и соответственно немного помятом виде – двойная стрелка на брюках, след на щеке от протокола в виде пропечатанных букв со знаками препинания, словно вырванный из райского укрытии своей патрульной машины, стоял перед Иваном и пытался выяснить что произошло.

– В чем дело? – спросил он, задавая вопрос парню, случайным зевакам, которые молчали. Они могли только переговариваться между собой. Никому не хотелось быть примешанным к этому происшествию. Что это? Хулиганство? Терроризм? Политическое движение одной из партии, не нашедшей более удобного способа привлечения внимания, как этот? Он не догадывался, что Иван просто проверял свою силу. Силу, полученной благодаря мысли, которая впоследствии даст существенные плоды. Могущество, которое подомнет под себя все слои общества, сделает их рабами. Наконец, поможет осуществить одну мечту, которая лежала пока на самом дне юного организма.

Иван мечтал о своем театре. О здании, желательно старинном, с арочными окнами, балкончиками с чугунными перегородками, где и зрители и артисты во время репетиций могли наблюдать и вдохновляться пролетающей вороной или сидящей за столиком в уличном кафе дамой, мимолетным движением руки поправляющей прическу. С лестничными пролетами, которые ведут к воздушному пространству сцены, чтобы реализовать свои замыслы, а их накопилось масса, но удалось пока реализовать лишь часть, да и то на маленьких площадках для скучающих людей, которые в театр ходят только для того чтобы не обидеть свою вторую половину, а половина старается разнообразить свою жизнь еще одной формой искусства в довесок к концертам и единственному музею с пыльными костюмами и ветхим сторожилой. С артистами, которые будут не просто занудно произносить текст, но и летать, извлекать огонь, умирать, разрываться на куски, рожать, рождаться, в муках и в радости. С ними появятся новые формы. Они будут их создавать в стенах, преобразуя старый материал в живую пропорцию из воздуха и растительного материала, радуясь новым детищам в рамках своего дома, а не на улицах.

– Пошел ты, – спокойно сказал Иван. Он говорил, как будто составлял предложение со словом «пошел», не отправляя человека в форме в неизвестность.

Молодой человек в форме опешил, сдержал свое негодование, непроизвольно встал в стойку и сказал:

– Я при исполнении. Могу и жезлом.

– Знаешь, себе покрути, если неймется, – произнес равнодушно Иван, наблюдая, как восстанавливается движение и его одноклассник летит на всех парах, забирая с собой длинный хвост. – Всем вам скучно. И что вы все ко мне льнете? Скучно вам. Развлечь себя хотите? Дам тебе совет. Иди в сортир. Там тише.