Мой Армагеддон

– Никаких «но», – мужчина, не дав закончить фразу, бухнулся предо мной на колено и торжественно, словно его посвящали в рыцари, обратился ко мне: – Благодарю тебя, любовь моя, за твою жертву, столь великую, что не могу понять ее до конца.

– В чем же она, по-твоему, дорогой? – неожиданно для самой себя произнесла я, вдруг начав испытывать к этому человеку нежные и теплые чувства, будто и впрямь знала его давно.

Он не сводил с меня восхищенного взгляда и не собирался вставать с колен:

– Мужу жена жертвует Свободу ради его возможности понять и осознать Смирение, свое через чужое. При этом она (жена) свободу теряет всегда, а смирение он (муж) находит не обязательно.

Воитель поднялся и сразу вырос, как гора, лицо его было мокрым, дождь ли это был или слезы, не суть. Важно, что глаза его светились любовью и почтением.

– Я нашел, – сказал он просто и не торопясь оседлал коня.

– Сколько их? – улыбнулась я ему, и муж понял меня.

– Могло быть еще три.

– Ты уходишь к ним?

– Да, – мой муж кивнул головой. – Перед каждой я склоню колено в благодарность за их отказ, не словесный, но духовный, что позволил оказаться рядом с тобой.

– Ты расскажешь им? – мне было жутко интересно, как все происходит в орешнике.

– Нет, – муж улыбнулся, – достаточно будет молчаливого почтения.

Он тронул поводья, и стена дождя поглотила мое «сокровище». Я помахала вослед рукой и словно дала кому-то, заведующему погодой, некий сигнал – дождь прекратился, небо очистилось, но солнце уже успело пробежать свой дневной маршрут и склонилось к закату, на лужайку «навалился» вечер. Птицы, без устали сновавшие в небесах доселе, затихли на ветвях древ и приумолкли, уступив эфир трескотне сверчков, цветки сомкнули крылья-лепестки в бутоны, а копья-травинки обзавелись крупными жемчужинами росы. Я поежилась, от веселой луговой жизни не осталось и следа. В уже хорошо знакомом мне орешнике раздался хруст, треск и неторопливое, осторожное цоканье, точнее чавканье (во влажной земле), конских копыт.

Представленную мизансцену украсила своим появлением хромая кляча, на спине которой не без труда удерживался Старик. Мне можно было спокойно попытаться уснуть и даже успеть выспаться за то время, пока эта парочка ветеранов преодолевала расстояние от леса до середины лужайки. Прямо передо мной измученный столь долгим вояжем, да еще и грузом на холке, старый конь рухнул на передние мослы, и его несчастный седок, с глазами, полными ужаса, полетел в мои объятия.

Когда его седая голова упокоилась на моих коленях, а длинные, паукообразные ноги перестали дергаться от напряжения, старик улыбнулся и глубоко вздохнул:

– Дорогуша, как я рад, что ты здесь, иначе свернуть мне шею, пренепременно.

– Не стоило так торопиться, милый, – услышала я свой голос и в который раз подивилась самой себе.

– Как не торопиться? – поперхнулся старик. – Время неумолимо, и я должен успеть…

– Что успеть? – спросила я, поглаживая морщинистый лоб с такой нежностью, будто делала это неоднократно.

– С тобой, прожившей рядом всю жизнь, я понял, что есть Прочувствованная Любовь, не придуманная, как в юности, не плотская, как в зрелом возрасте, но как осознанная душой к душе, что возможно только по истечении многих лет, – старик замотал головой, руки непроизвольно задергались, и он попытался приподняться.

– Тише, тише, – зашептала успокаивающе я. – Чего ты задумал? Неужто надо куда-то спешить и кого-то благодарить?

– Нет, – захрипел Старик, с величайшим трудом приподнимаясь сначала на локоть, а затем на бок, – благодарить буду только ту, с которой прожил жизнь.

Он кряхтя встал предо мною на колени, глаза его горели изнутри тем светом, что не оставляет сомнений в своей искренности: – Ты, родная, пожертвовала для меня всем своим воплощением, теми благами и дарами, которые я не смог бросить к твоим ногам, но которые ждали тебя в этом Мире. Благодарю тебя, любовь моя.

После произнесенного Старик пошатнулся и как подкошенный рухнул на мокрую траву.

Я вскрикнула от ужаса, но внимание мое тут же переключилось с новопреставленного на чернеющий в спустившейся ночной тьме орешник. Из сплетения его длинных, тонких пальцев появилось нечто призрачное, прозрачное, едва уловимое, не знаю, почему, но я догадалась, что это была Смерть. Страх не присутствовал во мне, только ощущение приближающегося холода, трава в тех местах, где копыта невидимого коня касались ее, не просто примялась, а увяла, увяла навсегда, покрывшись белесой корочкой льда.

– Ты за ним? – пролепетала я, когда нечто полупрозрачное проявилось в темном небе возле меня.

– Да, – выдохнула Смерть, обдав лицо морозным дыханием. – Но не пугайся, только за ним.

«Пугайся не пугайся, коли придешь, подымайся да следуй за тобой», – подумала я, на что Смерть расхохоталась гулким, утробным смехом:

– Я приношу смерть, ты – даруешь жизнь, но мы не антиподы, мы – сестры.

– Не думала об этом, – выдохнула я, не успев испугаться собственной смелости.

Смерть свесилась из седла, словно айсберг уткнулся ледяным ребром мне в нос:

– Мы пользуемся одними и теми же Вратами, только я увожу отсюда туда, – и она указала, так и хотелось сказать, костлявым, черным пальцем, но он был прозрачным, в сторону орешника, – а ты приводишь оттуда сюда. И в обоих случаях наши подопечные испытывают страх, я пугаю плотное тело, проводя его в тонкие миры, а ты, наоборот, страшишь тонкое встречей с тобой.

Я подумала, что при появлении Смерти не было ни грозного топота копыт, ни треска веток-костей, ни тяжелого храпа взмыленного коня, может, и впрямь не стоит пугаться ее прихода.

– Сегодня все посетители лужайки благодарили меня, неужто и ты, Неизбежная, принесла слова благодарности?

– И смерть бывает благодарной, – ответила «ледяная глыба». – Я, Смерть, благодарю тебя за то, что ты готова принести себя в жертву и отдать тело свое мне в руки ради жизни другого существа. Изначально я, Смерть, так не могу, только Женщина способна отворить свои врата (впустить доверившуюся ей душу в новое тело) и одновременно войти во врата Смерти (закрыть за собой дверь). Ты, Женщина, научила меня такому «фокусу». Именно твоя жертва дала (энергетически) мне возможность, открыв свои врата, захлопывать их.

Я догадалась, что речь о клинической смерти.

– Я благодарна тебе, Женщина, за такой опыт самопознания, – Смерть, полупрозрачная форма коня со всадником, развернулась к лесу и исчезла во мраке ночи, утянув за собой тело несчастного Старика. Его кляча мирно паслась чуть в сторонке, вяло пережевывая отвисшими губами сочный клевер. Я подошла к ней и обняла за шею, чувствуя, как пульсирует под дряблой кожей кровь в утомленной вене. От прикосновения к живому существу тело мое наполнялось теплом, я на секунду закрыла глаза, а когда вновь открыла их, над лесом уже вставало солнце. Его появление птицы ознаменовали громким щебетанием, а трудолюбивые пчелы дополнили ровным, деловитым гулом, поляна ожила.

Какая радость охватила меня, закружила, поглотила целиком, со всеми страхами и печалями, не церемонясь ни со скромностью, ни с задумчивостью, словами не описать, и солнце, такое яркое… Стоп, восходящий над лесом диск будто бы померк, лучи, не дававшие возможности долго смотреть на него, исчезли, а нестерпимо желтый лик светила побледнел, позеленел и притух до состояния печеного яблока, чудом зацепившегося за верхушки елей. За моей спиной, на западной опушке леса, среди зарослей «родного» орешника, выдававшего мне нежданных гостей, одного за одним, воссиял Свет, затмивший все вокруг. Я обернулась и зажмурилась, мою голову заполнили сияние и Голос:

– Здравствуй, дитя, я Бог.

– Здравствуй, Бог, – ответила я, не находя в себе ни страха, ни радости, но будучи наполненной абсолютным спокойствием.

– Я здесь в благодарность о твоей жертве, – произнес Голос внутри, и я ощутила единение с ним, со Светом, окутавшим меня, со всем, что было вокруг, и вообще со всем, что мог вообразить мой разум.

Состояние высшего блаженства поглотило меня, словно тело окунули в облако созвучия, гармонии, восхищения и счастья, а Голос тем временем продолжал:

– Душа, воплощенная в женском обличии, Искру Первоначала «запускает» самостоятельно, в отличие от мужа, коему требуются поиски истины. Это таинство заложено условиями «рождения» Евы, но механизм сей еще не до абсолютного предела познан (развернут) Мной. Женское начало Всего, будучи пассивным в проявленном виде, активно в сокрытом, то есть по сути своей. Подобное величайшее качество обретается жертвой – то, что активно изначально жертвует частью своей активности на проявленном плане, частью своей жизненной силы.

«Господи, так сложно», – пронеслось в голове.

Голос, умолкнув на секунду, вернулся к объяснению:

– Я разделил себя на части (Адамы) и создал из части (Адама) еще одну часть (Еву). Это дробление самое себя на более мелкую, тонкую, точную частицу через понижение (уточнение) энергетического уровня дало ослабление мощности энергии, но вместе с тем увеличение (утонение) вибраций сути.

Я осознавала, что ничего не поняла, понимал это и Бог:

– Сложность женской ипостаси «оплачивается» сложностью бытия на всех уровнях и планах.

При этом Голос провозглашал абсолютную любовь, это я поняла точно.

– Именно такую жертву несет на своих плечах Женское начало, все Мои предшественники возложили на ее алтарь свои благодарности, и Я в том числе.