Семь Чудес Рая

Подушки моих пальцев ощущали жар, будто в нутре дудки-Экскалибура клокотал вулкан, и указательный палец правой руки, прикрывавший первое отверстие, вдруг обожгло сильнее остальных, но оторвать его от тела дудки я не смог – он прилип, как прилипает вжимающийся в седло начинающий наездник.

– Не могу, – выдавил я из себя, не выпуская при этом из рук поводьев.

– Это твое одиночество обессиливает канал, – дудочник приблизился ко мне, протянул трехпалую клешню и легко поддел своим пальцем мой. Из приоткрывшегося отверстия вырвался воздух, Экскалибур ожил одной нотой. Пучеглазый убрал палец, и я безвольно захлопнул канал.

– Но я не одинок, – возмутился я, огорченный прерванным экспериментом – у меня полно…

– У тебя полно страхов и переживаний о будущем, прежде всего в части здоровья телесного и благоденствия бытийного. Подобное беспокойство – неверие Творцу, неверие в него, в его мудрость и волю, а следовательно, ощущение одиночества. Замкнуть сознание на себе – с этого начинает эго. Теперь сам подними палец.

Я повиновался и легко оторвал его от отверстия: вновь возникший звук произвел эффект просвистевшей мимо уха стрелы (вполне ожидаемо во время боя, но все равно неприятно, что целили в тебя). Решив развить успех, я смело ринулся на противника и попытался отлепить от второго отверстия средний палец, но оказалось, мой оруженосец не затянул лямки, и доспехи свалились с меня на ходу – вражеские порядки задрожали от… хохота: наступающий на них храбрец, хоть и был вооружен мечом, остался в одном исподнем.

Сон во сне растаял, передо мной мерцали озероподобные глазищи дудочника, растянувшего свой безликий узкий рот в подобие улыбки.

– Зависимость от привычек – вот заглушка от второй ноты, – коротко прокомментировал он.

– Нет у меня привычек, – сходу буркнул я, начав тут же лихорадочно припоминать свои зависимости.

Пучеглазый снова подплыл ко мне и подсунул свою колбаску под мой палец:

– Привычка – это программа, пожирающая время, а время – это энергия в ограниченном количестве, и если привычка молиться носит нейтральный характер, то зависимость, например от вдыхания табака, усиливает энергопотери.

Дудочник приподнял мой средний палец, и открывшийся канал выдал вторую ноту. Возникший гармонический интервал не был приятен на слух.

– С частотами надо поработать, – сказал «дирижер» и убрал свой палец; мой же, в свою очередь, безвольно хлопнулся обратно на отверстие.

Является ли каждодневное порицание чего-либо, а чаще кого-либо, не укладывающегося в рамки моего представления о добре и зле, пусть даже свое осуждение я не озвучиваю, благосклонно пряча обличение в мыслях и производя на лице при этом приличествующую настоящему моменту и обстоятельствам мину, вредной привычкой? «Да», – незамедлительно ответил я сам себе и увидел подтверждение в синих блюдцах напротив.

А ежечасное поддержание на высоком пьедестале собственного мнения за счет искусственной глухоты по отношению к чужому? «Да», – снова был мой ответ, и палец, обретший силу, спокойно дал божественному дыханию покинуть Экскалибур, выдав при этом ноту благозвучную и чистую, как вздох облегчения воришки, сознавшегося в краже по собственному почину.

Я проснулся обновленным. Наваливающийся день не вызывал преждевременных треволнений, и урок верховой езды, а также упражнения с копьем прошли великолепно, если не считать нескольких болезненных падений и сломанного турнирного копья, вонзенного от чрезмерного усердия и неопытности не в мишень, а в дубовый столб, удерживающий ее. При этом привычка поискать и, главное, тут же найти виновного в случившемся на сей раз не сработала. Осознав произошедшее как собственную нерадивость и неумение, я посчитал день прожитым не зря и стал дожидаться ночи.

Дудочник был тут как тут, стоило мне закрыть глаза.

– Приветствую тебя, идущий по пути Артура, – торжественно произнес он и, если бы не его раннее признание о собственной безэмоциональности, я подумал бы, что дудочник издевается. Дудка о семи отверстиях уже находилась в моих руках, и два канала ее были свободны, чему подтверждением служило приятно вырывающееся из них божественное дыхание.

– Полная гармония, – удовлетворенно произнес мой пучеглазый товарищ.

Я не стал пробовать оторвать следующий, безымянный, палец самостоятельно, понимая всю тщету этого действия, а посему просто спросил:

– Что его блокирует?

– Быть без названия тому, кто, обессилев, сдался, – продекламировал дудочник.

– Безымянный, потому что бессильный? – удивился я.

Синеглазое существо сунуло мне под нос трехпалую лапу:

– Что напоминает?

Мне захотелось ответить «забор», но, сам не зная почему, я сказал:

– Отец, Сын и Дух святой.

Дудочник удовлетворено кивнул головой и колбасообразным «сыном» дотронулся до моего указательного пальца:

– Эго.

Затем он переместился на средний:

– Абсолют.

После очередь дошла до большого пальца:

– Ты сам, между тобой и абсолютом – эго.

Дудочник переместил взор огромных глаз на мой мизинец:

– Антимир.

Я подхватил предложенную мне формулу:

– А между абсолютом и антимиром…

– То, чему нет названия, – закончил дудочник. – Страхом рожденное бессилие, инертность, бездействие, антипод нейтральности.

Он поддел мой безымянный палец, и на свободу вырвался пронзительный звук, напоминающий несколько нот из трелей соловья, объявляющего о начале лета. Секунда, и это мгновение счастья прекратилось, синеокий убрал руку.

– Когда воин убоялся противника, страх выходит из него с потом, прихватив заодно и волю. Бой проигран до начала схватки. Страх перед Богом превращает веру в подчинение и забирает крылья, коими истинный верующий возносится.

Сказанное представилось мне близким тому, о чем думал я, глядя на полыхающие костры инквизиции и лживые глаза храмовников, прячущих под рясами блудливые тела и прогнившие души. Безымянный палец поднялся сам со своего седла, и весенний птах зазвучал с новой силой.

– Дорогу осилит идущий, – прошелестел в моей голове голос дудочника. – Поговорим о правом мизинце.

Я вздрогнул:

– Антимир?

– И с правой стороны, – добавил мой ставший вдруг серьезным собеседник.

Мой мизинец не просто лежал на дудке – его втянуло в отверстие, вжало, всосало. Будь все происходящее не во сне, а наяву, думаю, такая его деформация вызвала бы болевые ощущения.

– Открыть этот канал будет непросто, – произнес я.

– Ты прав, – откликнулся пучеглазый, – злоба, обида и недоверие удерживают мизинец.

– Какой же узник удостоился столь внушительной охраны? – скривившись, спросил я.

– Любовь, – как всегда коротко ответил дудочник и тремя своими белыми «червяками» аккуратно приподнял мой палец.