Марк, выходи!

– Маркуша с туземцем первые! – сказал Рома и кинул Арсену по одной две перчатки.

Арсен хотел было ответить свое обычное: «Я не туземец!», ? я даже прочел это по его глазам, но в этот момент Санек подтолкнул Арсена в спину, сбил его с мысли, и вслух Арсен ничего не сказал.

– Давай, Маркуша, «нарежь» новенькому, – подбадривали меня малыши и старшие.

Я волновался, но поддержка своих была приятна. Я гордился собой. Главное, действительно «нарезать» новенькому, а то еще проиграю. Этого только не хватало. Арсен был повыше меня. Чуть-чуть, на пару сантиметров, но повыше. Тут главное ? подбираться к нему поближе и бить, а то руки у него длиннее: с расстояния он меня размажет, чего доброго.

Мы начали. Арсен отступал, а я махал руками перед его лицом. Пару раз попал ему в руку, один раз в плечо. Арсен сам не бил, а скорее отмахивался. Пацаны со двора болели за меня, и я топил вперед на Арсена. В конце первого раунда я попал ему в лоб: он не успел закрыться. Моя перчатка треснула, и ее пришлось выбросить. В перерыве я взял другую и отдышался. Санек мне успел сказать, что сбить я Арсена не смогу, но кровушку пустить в состоянии. Я собрался и выбежал на второй раунд.

Во втором раунде наш бой для меня и закончился. Видимо, Арсен после моего удара ему в лоб разозлился и треснул меня в челюсть. Удар у него получился сильным: я как раз наступал, открыл лицо и получил. В голове засвистело и замелькало. Я очнулся и пришел в себя, уже когда сидел на заду и опирался руками об асфальт. Нокдаун.

– Эх, Маркуша! – выдохнули старшие. – Дрищ какой, а?! А как получил-то хорошо! В челюсть. Прямым. Вон и кровь пошла.

Я промокнул рот и нос ладонью и посмотрел на нее. Да, кровь. Проигрыш вдвойне. Я встал и посмотрел на Арсена. Тот уже вышел с ринга и снял перчатки. Вид у него был недовольный и растерянный. Малыши все хлопали его по плечам.

– Эй, Артак-партак, – позвал его Рома. – Со мной потом будешь драться, когда малыши отдерутся. Последний бой наш будет.

– Я – Арсен. Так драка же закончилась? – сказал он.

– А у нас до последнего, – ответил кто-то из малышей за Рому.

– Да, надо же узнать чемпиона двора, – добавил еще кто-то.

Я нарвал листьев и вытер кровь из носа. Текло несильно, но нельзя приходить домой с кровищей на лице.

– Слушай, ну нормально ты, – ко мне подошел Санек и дружески двинул меня кулаком по спине. – Он просто старше и выше. Будь вы одинаковые, то еще непонятно, кто бы кого. А вообще, удар хороший у Арсена вышел, да.

Как ни странно, от такого утешения Санька мне полегчало. Я, конечно, «провалился» на глазах у всего нашего двора, но Арсен действительно был взрослее меня на год, а это у нас имело значение. Он был почти старший. Да и не позор это. У нас так каждое лето кого-то в боксе укладывают. Все с разбитыми носами ходили. Даже Санек ходил. Даже Рома и Костян в прошлом году получили пару раз по роже.

А бокс продолжался. Дрались старшие, потом дрались младшие. У младших в финал вышли Санек и Жирик, а у старших ? Таксист и еще какой-то пацан. Рома не дрался.

Жирик дрался отчаянно, как в последний раз. Он за три раунда разломал себе четыре перчатки, но Санек его все равно опрокинул. У старших победил Таксист, но только потому, что его соперник расцарапал себе руку о Таксистову цепочку на шее. Пошла кровь, и Таксист победил. Думаю, в следующий раз Таксист наденет пятнадцать цепочек.

У нас остались пять целых, но продавленных и покоцанных перчаток и последний бой. На ринг шагнул Рома и кивнул Арсену. Они оба напялили перчатки и ринулись вперед друг на друга. Точнее, ринулся только Рома: он лупил Арсена что было сил ? с размаха, не защищаясь, да так, что от пенопласта отлетали куски. Арсен атаковать не успевал: слишком часто на него сыпались удары. Он закрывался как мог, отступал, то и дело получал по голове и в живот. Рома хоть и был наркоманом, но драться умел.

К третьему раунду и Рома, и Арсен покрылись потом. Рома продолжал лупить, а Арсен продолжал стоять. Выйдя после перерыва на четвертый раунд, Рома крикнул:

– Новые правила: ногами можно.

Почти сразу он пнул Арсена под колено. Арсен такого не ожидал: его нога подогнулась, он сморщился и опустил руки. Рома ударил Арсена в лицо сначала левой рукой, потом правой. Одна из его перчаток треснула, но он успел еще стукнуть дважды, прежде чем Арсен осел на асфальт.

Рома сбросил перчатки, сплюнул и победно вышел с ринга. Потом оглянулся на Арсена и сказал:

– Сказал же: ногами можно. Мы так делаем иногда в четвертом раунде.

Арсен помотал головой. Представляю, как у него там сейчас шумело. Его нос кровоточил, а по щекам текли слезы. Он не плакал и не всхлипывал, но слезы все равно текли.

– Это нечестно. Урод драный, – сказал Арсен и поднялся на ноги.

Рома дернулся было добить, но старшие успели его подхватить и удержать.

– Триста рублей, сука нерусская. До вторника, – крикнул Рома. – И ты, Маркушка, гондон мелкий, – добавил он мне, еще раз сплюнул и дал старшакам утащить себя от ринга.

Все начали расходиться. Меня позвала мама в окно, и я тоже побрел в сторону дома. Арсен подошел ко мне и сказал, что не хотел со мной драться. Я пожал плечами и двинул домой. Хотел или не хотел ? что мне от этого теперь.

У мусорки кто-то выбросил разбитое зеркало, оно кусками валялось на земле. Я посмотрелся в него. Да, видок у меня был не очень. Главное, чтобы не вылез синяк. Хотя Арсен выглядел хуже: ему досталось и в глаз, и по уху. Он так же, как и я, оттер листьями кровь и пошагал вместе с Саньком домой.

***

Триста рублей не находились. Я попросил у мамы на подарок Саньку и Диману на день рождения, и мама дала мне пятьдесят рублей. Еще десять рублей у меня были свои. Шестьдесят. Осталось двести сорок. Еще сорок мне дали сами Струковы, которые выпросили их у родителей на мой день рождения. Вот и все деньги. Еще надо было двести рублей.

День рождения у меня скоро. Через три недели. Малыши у нас во дворе дни рождения празднуют так: мы покупаем кучу сладкого и газировки и полдня сидим и едим в беседке в детском саду за нашим двором. Летом в детсаду никого нет, все карапузы на каникулах, и поэтому там торчим мы. Ясное дело, что все входы в детсад закрыты, но мы перелезаем через забор, садимся в беседке, и все. Тишина и покой. Там очень тихо, да. И взрослые сюда не доберутся. Такое вот у нас, малышей, секретное место для посиделок и игр. Старшаки сюда лезут редко: им уже можно не прятаться и пить свое пиво прямо во дворе. Про пиво, кстати. Как-то раз мы тут пили и пиво. Это Диман Струков предложил. Он сказал, что уже где-то его пробовал и пора бы и нам, мелким, его догонять. Мы догнали. Сами купили в магазине пол-литровую бутылку пива и выпили ее. Вкус был противный, но каждый из малышей сказал, что ничего вкуснее в жизни не пробовал.

Я не только о деньгах думал на этой неделе, хотя о них я думал больше всего. Я продолжал гадать про Коляна Бажова. Расспрашивал малышей, но никто так и не знал, сильно его подстрелили или нет. А старшаки со мной не говорили. У них появился новый мотоцикл, и они ночь напролет занимались его испытаниями.

С Бажовым нас роднила одна штука. Ну, как роднила? Не роднила, конечно. Он был из «Мадрида», и дружить я с ним не собирался. Да и я ему был на фиг не нужен. Мы просто учились с Бажовым в одной школе. Все наши пацаны со двора и из «Мадрида» учились в тридцать четвертой школе, а я учился в двадцатой. Тридцать четвертая была в «Париже». Во дворе, который все называли «Париж». Тридцать четвертая была простой школой, уроки в ней все прогуливали, и никто не боялся родительских собраний. Еще бы, ведь двойки и тройки там были у всех. Костян и Рома тоже учились в тридцать четвертой, но появлялись там время от времени. Почему их оттуда до сих пор директор не выгнал, я не знаю. Наверное, боялся, что они его с моста за это сбросят. Да, был у нас как-то один такой случай.

А двадцатая школа была лицеем, школой для ботаников с математическим уклоном и со злыми старыми учителями. В «двадцатке» все было просто: того пацана, который по математике соображал плохо, через какое-то время оттуда выгоняли, и он переходил в тридцать четвертую. Многих из наших малышей родаки сначала отдавали в «двадцатку». Там они сидели по восемь уроков, мучились, получали кол в четверти и в году, и родители их забирали «куда подальше». В «двадцатке» учиться было сложно. Полно «домашки». Но я справлялся: математику я понимал, а «домашку» я списывал.

Колян Бажов тоже учился в «двадцатке». В десятом «А» классе. Я иногда его видел на переменах. Он очень много со всеми общался, но каких-то закадычных друзей у него в школе не было. На переменах он быстро переходил из класса в класс. По коридорам не слонялся, как мы. И еще у него там была подруга ? Маша. Она была из параллельного класса. Больше ни я, ни мои одноклассники ни о Бажове, ни о Маше ничего не знали. Жила Маша где-то далеко, я ни разу не видел, чтобы Колян Бажов шел с ней из школы в свой «Мадрид». Хотя часто так выходило, что мы с Бажовым ходили домой вместе. Ну, как вместе… он шел впереди, а я плелся поодаль и рассматривал его спину и рюкзак за плечами. Я видел, как Колян надевал себе на голову наушники, вставлял в плеер кассету и что-то напевал. Я никогда его не догонял, хотя мне и было интересно, что там он слушает в плеере. Вообще Бажов был пацан высокий и очень худой. Еще худее Костяна. И лицо у него такое костлявое и с прыщами на щеках. Ни у кого из наших дворовых малышей и старшаков прыщей не было, и Бажов нам всегда казался больным.

– Сифилис у этого «чуда», – сказал как-то Костян.

Что такое сифилис, никто из нас не знал, но мы все покивали на слова Костяна.

– Надо, вообще, в вашу «двадцатку» завалиться толпой и набуцкать всех, – сказал Рома.

Ясен пень, что никто из наших пацанов в мою и Бажова школу «буцкать» никого не пошел. Это был не наш район, не наш двор, и набуцкали бы там, скорее всего, Рому и всю его банду.

Про Бажова и в моей школе тоже ходили разные слухи. Одним из таких слухов, даже не слухом, а настоящей историей было то, что Колян Бажов, когда учился в седьмом классе, организовал что-то вроде секты. Говорили, что он «заарканил» пару старших из школы и с десяток малышей-пятиклассников и они собирались в канализации рядом со школой. Прямо так, да. Открывали люк, спускались в канализацию и сидели в ней. Там было сухо и не воняло. Что именно секта Бажова делала в этой канализации, никто толком не знал, а участники молчали. Лишь один мой дружок разболтал, что они там поклонялись богам.

– Каким богам? – спросил я.

– Сету и Митре.

– Это кто? И как поклонялись?

– Этого не могу рассказать, – отвечал мой друган. – Но чтобы попасть к нам, надо принести клятву на ноже и бумаге.

– Да?

– Да. Колян держит нож, на него он натыкает бумажку с какими-то словами и поджигает ее. Затем он передает нож новому пацану, и тот должен произнести слова и рукой затушить бумагу до того, как она догорит совсем. А потом эту бумажку надо скомкать, положить ее себе на ладонь и опять поджечь. Бумага должна полностью догореть на ладони, и тогда ты считаешься принятым в секту Сета.

– Не больно?

– Очень больно. Ожог потом оставался о-го-го какой! Меня, знаешь, как за него мама ругала. Но это было испытание. Если боль выдержишь и сожжешь бумагу на руке, значит, пацан ты надежный.

Помню, когда я пересказал эту историю Струковым, они оба фыркнули и произнесли что-то вроде: